Коммунисты - Луи Арагон

говорите, наступление шестого сентября? Это была только демонстрация. Для поляков. А вот в Польше… Полякам крышка. Зря мы ухлопали столько денег, обучая их военному делу! Полный крах. Да, конечно, они сражались геройски. Геройски. Но героизмом, милейший Мало, политики не заменишь. Нам это не грозит. Мы не ждем ни героизма, ни чудес. Ни кавалера д’Ассас, ни святой Женевьевы. Имейте в виду — это вышло из моды.

В тот вечер Доминик совсем по-иному воспринимал затемнение.

На следующее же утро был обнародован декрет, дававший правительству право лишать французского гражданства кого ему вздумается. А по радио выступил Поль Валери. Замечательно говорил и так понятно, не то что Жироду. Это сообщила Доминику Мало мадам Клезингер, когда он вернулся домой с прелестным томиком Сенанкура[156], принадлежавшим госпоже де Жирарден… Мадам Клезингер не переваривала выспренный стиль верховного комиссара по делам информации. И почему было не посадить туда Валери? Он был бы там бесподобен. Таково, по крайней мере, мнение мадам Клезингер. Зато никто лучше мадам Клезингер не делает укола… — раз! — и готово, говорит Раймонда.

Она смотрит на мужа, и ей вдруг бросается в глаза, как он постарел, сгорбился, какой у него несчастный вид. — Что с тобой, Мино, мальчик мой, Домино? — шепчет она. — Тебя обидели, бедненький ты мой Миношон? — Он и слышит и не слышит ее. Мадам Клезингер, уже в шляпе, смущенно топчется по комнате и делает вид, будто что-то прибирает. Раймонда украдкой машет ей рукой, чтобы она уходила. Супруги слушают, как хлопает дверь, как затихают шаги на лестнице. Потом Раймонда нежно спрашивает опять: — Что с тобой, мой Миношэ?

Он стоит посреди комнаты, и глаза у него полны слез; он расчувствовался от ласковых словечек Раймонды, которых не слышал от нее давно-давно и которые она щедро расточает теперь в полутемной комнате с задернутыми суровыми занавесками в коричневых разводах. И вдруг, окончательно перестав владеть собой, он, эта грузная туша, шатается, падает на колени возле кровати и плачет, уткнувшись лицом в одеяло. — Поплачь, — говорит Раймонда, — поплачь, Миношэ, миленький ты мой…

IV

Лейтенант Барбентан выстраивал своих людей, которых водили на переосвидетельствование. Народ жалкий, надо прямо сказать, набор в целом не очень молодой, и никто еще не обмундирован… самая пестрая вольная одежда… один из них, человек лет сорока, невысокий, в очках, лицо испитое, коротконогий, шепнул ему: — Господин лейтенант! — Лейтенант остановился и посмотрел на него. Лейтенант Барбентан такой же лейтенант, как и все прочие. Он обмундировался наспех в последние дни пребывания в Париже. Вроде того, как срочно заказывают траур. Старый синий китель был тронут молью. Пришлось сшить новый. А поясной ремень, портупея и прочее — одна рвань! Нечего сказать — придумал! Тот, в очках, поднял на него застенчивый взгляд. — Господин лейтенант… что бы ни случилось… никогда я не забуду вашей статьи в «Юманите»… на следующий день… — Так. Незачем допытываться. Незачем отвечать. Это могло значить одно. А могло значить и обратное. Возможно, он хотел проверить, что ответит лейтенант. Лейтенант Барбентан скомандовал: — Направо! Ряды вздвой!

У лейтенанта Барбентана на кителе защитного цвета орден за ту войну, звездочка и пальмовая ветвь на ленточке. Арман не носит ни нашивок за ранения, ни медали межсоюзного командования, на которую имеет право… Ну, а эта желтая выцветшая ленточка, что такое? — Это, доктор, военная медаль: под Верденом я был сержантом… — Врач не в духе: батарея уходит. Ему совсем не охота киснуть на линии Мажино. Отсюда еще можно было бы смотаться в Париж разок-другой… А что означают перемены в кабинете?

Он смотрит на Армана своими испанскими глазами. Война начинается неважно. Что ответит Барбентан из «Юманите» на то, что война начинается неважно? Барбентан отвечает: — Видели у нас в столовой мужчину с глазами навыкате… рослый такой, да… Так это господин Ватрен, светило парижской адвокатуры, по крайней мере, так его аттестует «Энтрансижан»[157]. У него связи в министерстве, он, вероятно, вам все растолкует.

На Ватрене синий мундир, серые вельветовые штаны в рубчик. Здесь есть, кроме него, еще один офицер авиации. Бывшие летчики сразу узнают друг друга по синим мундирам, с которыми они не расстались, хотя это и не по уставу. Только Ватрен не носит таких воротников, как у летчиков; он в закрытом френче, с крахмальным воротничком, который белой полоской выделяется на его красной бычьей шее. Ватрен сразу же узнал Барбентана и с интересом присматривается к нему, но старается устроить так, чтобы разговаривать с ним только при свидетелях: при лейтенантике Сиври или при одном из капитанов — тот, что страдает одышкой, черноусый, с гнилыми зубами, до войны держал гостиницу… верно из «Боевых крестов»… он то и дело повторяет: когда смотришь на вещи с нашей социальной точки зрения… Его фамилия не то Мэтр, не то Местр…

Да, в «Энтрансижане» писали, что господин Ватрен, светило французской адвокатуры, покинул свою контору и доблестно пошел добровольцем. А теперь он здесь, в Куломье, вот вам и вся доблесть! В столовой над ним подтрунивают. Ватрен это, конечно, замечает. Его друзья в «Энтрансижане» немножко перестарались. Врач из «Аксьон франсез» уверяет, будто лейтенант Ватрен масон. И несмотря на министерские связи знаменитого адвоката, доктор питает больше доверия к тому, что мог бы сказать о войне Барбентан, если бы только Барбентан не отмалчивался и не переводил разговор на погоду. — Понимаете, дорогой мой, только мы с вами люди принципиальные. От ваших принципов меня, конечно, воротит, но все же это принципы. Да уж так ли далеко от вас до графа Парижского[158]? Я, как приверженец Морраса… В лице его королевского высочества я вижу наследника монархии, но это не значит, что мои убеждения… Я вам больше скажу… Как вы думаете, в случае реставрации, с кем король станет управлять Францией? Не с теми, кто возвратит ему корону, не с нами: мы будем в оппозиции. Он подберет себе министров из христианских социалистов типа Марка Санье и из второразрядных радикалов типа Монзи, Мало или Кея… хотя бы Бержери… может быть, даже из социалистов вроде Поля Фора… как знать? Может, и вас… А пока что вы тоже думаете, что катастрофа неизбежна? Все мои друзья уверяют, что мы быстро катимся к катастрофе. По-моему, мы начали неважно, очень неважно…

Странно быть оптимистом в настоящих условиях. Но по сравнению с