Коммунисты - Луи Арагон

ворчит Ватрен, — он нам его все же навязал! А что, по-вашему, Рейно он оставил потому, что он его любит? А Манделя, а Монзи?

— Могу вам сообщить, — вмешивается Сиври с важным видом, — мои родственники очень хороши с Домиником Мало, — знаете, депутат? Он состоит при Даладье… Раз даже мне от него здорово досталось, ух-ты! Он поцапался с Кериллисом и теперь имени его слышать не может… Так вот, Мало говорит, будто он, Даладье, сказал в частном разговоре, что Бонне, как только кончится заседание совета, тут же бежит к телефону и сообщает в Берлин самые секретные сведения! И заметьте, Мало скорее сторонник Бонне, и все же он не может удержаться, чтобы не рассказывать таких вещей; он, правда, относит это за счет того, что настроение у Даладье последнее время совсем испортилось. Еще бы, ответственность-то какая!..

— Во всяком случае, когда Париж посетили их величества, король и королева Великобритании, — говорит Арман, особенно напирая на слова их величества, — полиция милейшего господина Сарро распространяла слух, будто госпожа Бонне сфотографировала внутреннее расположение аппартаментов Кэ д’Орсэ, недоступных репортерам, и получила за это мзду от немецкого агентства…

— И очень возможно, что это правда. Нет ли у вас папиросы? — спросил Ватрен. Они выполнили ритуал великой мужской солидарности. — Я, как и вы, не курю «Капораль»… А вот Мандель[162]… он, так сказать, заложник в этом правительстве, от всех мероприятий которого он фактически отмежевался…

— …и которое попросту отправило его в гетто в декабре, когда Риббентроп приезжал к нам!

— Да. Мне непонятно, почему он тогда не подал в отставку. Ну так вот: Монзи — для всех ясно, что он креатура итальянцев, его даже в конце августа чуть-чуть не послали в Рим, но во-время спохватились. О Рейно открыто говорят, что он ставленник англичан… Мозаика, Барбентан, мозаика!

Попробуйте остановить этот поток! Адвокат говорил чрезвычайно быстро, что не вязалось с его малоподвижным лицом, тяжелыми веками, слоновой походкой.

— Ну, конечно, вы сердитесь на него, все вы… гм! — Взгляд в сторону Сиври, занятого своими ногтями, — …на Даладье, ведь он сделал из вас козла отпущения; без козла отпущения ему никак нельзя было! Но я… не подумайте, раз я об этом так откровенно говорю, что я его не понимаю. Поставьте себя на его место. Не хотел бы я быть в шкуре Даладье! Словом, я его понимаю. Этот человек пробыл у власти дольше, чем кто-либо другой во Франции. В конце концов он стал отождествлять себя с Республикой, тем более, что в тридцать четвертом враги Республики ополчились на него! Вы его не видели в тот период, а я видел — он никогда не выходил без револьвера в кармане. Даладье удержался у власти так же, как в свое время вернулся к ней: кивок направо, кивок налево, важно одно — удержаться. Вы удивляетесь, почему в его кабинете Рейно, почему Бонне? Очень просто: таким образом они у него на глазах, он следит за ними. Ему, дорогой мой, не дает покоя мысль о возможном преемнике! В военное время Блюм не опасен. Франция не согласится на премьера, который стоял во главе правительства во время Матиньонского соглашения. Значит, незачем брать его на борт. Даладье еще одного человека побаивается — Манделя. Стоит упомянуть Манделя, и на ум тут же приходит Клемансо. Так как же вы хотите, чтоб это не грызло Даладье, раз и без того уже нынешнюю войну любят сравнивать с прошлой? В четырнадцатом году во главе правительства, объявившего войну, стоял радикал вроде него — Вивиани. Так вот, Даладье не хочет быть вторым Вивиани, которого могут сместить… А многие утверждают, что Мандель ждет только, когда настанет его час, и что тогда война примет другой оборот. Но Даладье твердо решил сам сыграть все роли: он был Вивиани, будет и Клемансо… обойдется без Манделя… Во всяком случае, он на это надеется. А вы, Барбентан, что вы думаете о Манделе?

— Видите ли, Мандель…

— Ну, конечно, вы скажете, что он не популярен среди почтовых служащих? Я так и думал. Но, знаете, этот человек может в известные минуты… и он патриот. Вы и представить себе не можете, на что он способен из чувства патриотизма!

На эту тему Ватрен мог поговорить. Ксавье де Сиври только глаза таращил. Да ну? Неужели Мандель такой молодчина? Скажите, значит, он на самом деле может показать класс? «Класс» было слово, которое для юнца Сиври значило все; в чем надо показать класс, — над этим он не задумывался.

— А потом, — ораторствовал Ватрен, — так было и так будет. История всей Республики такова… Есть две тактики — тактика насилия и тактика уговоров, и у обеих есть свои сторонники. Так же, как существуют две полиции. Одни хотят все разрешить силой оружия — другие предпочитают психологическое воздействие. Сторонники обуздания масс — и сторонники использования отдельных лиц. Одни стреляют в забастовщиков — другие предпочитают поговорить с глазу на глаз с руководителями. У нас сейчас как будто период колебания между обеими тактиками. В четырнадцатом году было то же самое; вопрос стоял так: применять или не применять список Б. Затем социалисты оказались понятливыми. Разумеется, позднее, в самый разгар войны, когда на востоке вспыхнула… знаете, примеры заразительны… призвали Клемансо. Вот что, должно быть, не дает покоя премьеру. В настоящий момент не нажимают… коммунистов, которые отходят от партии, встречают не очень плохо… идеологической войны мы не ведем… что прошло, то прошло. А кроме того, это сигнал для тех, кто еще так недавно называл Даладье палачом. Все дело в том, чтобы не упустить минуту, когда надо изменить тактику, иначе это могут поручить кому-нибудь другому…

— Это все психология, — усмехнулся Барбентан.

— Возможно, возможно… И знаете, вы ошибаетесь, если полагаете, что я осуждаю Даладье! Государственные деятели крупного масштаба не делают себе фетиша из той или иной тактики, они круто меняют тактику согласно требованиям момента. Сейчас стараются повлиять на отдельных лиц… завтра, когда наступит нужный момент, прибегнут к другим средствам воздействия. Та же самая рука, которая сегодня милует, завтра может карать. Прошлое председателя совета министров свидетельствует не только о его гибкости…

Ксавье де Сиври даже сломал кончик своей ногтечистки и присвистнул от восторга. Да он понятия не имел, что Даладье такой, он не знал, что это за человек, несмотря на все рассказы родственников.