Коммунисты - Луи Арагон

не может быть!

— Я не имею обыкновения читать «Гренгуар», — ответил Фонсен.

— Как трудно, должно быть, приходится Морису, — задумчиво сказал Левин.

Это был худой высокий мужчина, уже лысеющий, с красноватыми жилками на лице, обычными для блондинов в пожилом возрасте, с оттянутыми книзу морщинистыми веками.

— Ну, тут можно не сомневаться, Морис делает то, что нужно.

— А вдруг его захотят изъять?

Все обернулись к сказавшей эти слова — миниатюрной, кудрявой Розе. Она родилась в рабочей семье и до того, как вышла замуж за Дюселье из федерации департамента Сены, работала на текстильной фабрике. На ней была куртка вишневого вельвета, руки она держала в карманах.

— Не посмеют, — возразила Эдит Орфила.

— Вы думаете? — сказал Жан-Ришар. — Вы не знаете, что такое Второе отделение. В четырнадцатом году я был в списке Б… — Рассказывая историю о том, как он спас под Верденом своего однополчанина, который ему признался, что шпионил за ним, Жан-Ришар невольно посматривал на Эдит. Для молодой женщины она слишком сильно мажется. Что она делает здесь, где одни свои? Если она разделяет взгляды своего Патриса… Куда же это Левин делся?

Левин на минуту вышел из комнаты: ему не терпелось прочитать телеграммы, которые принес Жан-Ришар. Хотя тут все товарищи… Когда он вернулся… как это разговор мог принять такой оборот? Эдит возражала Изабелле резким тоном:

— Почему вы так говорите? Ваш отец тоже не согласен…

Роза незаметно взяла руку Изабеллы и крепко стиснула ее. Все нашли слова Эдит бестактными. Ложный шаг, сделанный профессором Баранже в конце августа, был для них всех большим огорчением, и они старались не вспоминать о нем; старого ученого обманули, теперь он это сам сознавал. Изабелла тяжело дышала. Ей хотелось ударить Эдит. Жаль, что нельзя! Жан-Ришар спросил вполголоса: — Как поживает ваш отец? — Она взглянула на него с благодарностью и шепнула: — Знаете… он с нами… — Он один слышал ее: Фонсен, рассердившись на бестактность Эдит Орфила (раз твой муж — подумать только, сотрудник «Юманите»! — изменил… уж молчала бы…), сказал очень громко:

— Если вы, товарищ, не согласны с Патрисом… так позвольте вас спросить, почему вы не разойдетесь?

— Да потому, что я его люблю, — ответила Эдит. — И дочка у нас…

— Ну, при таких взглядах можно далеко зайти…

Она заплакала. Так, чуть-чуть, чтобы не испортить грим. — Ну что вы, что вы, перестаньте, — сказала Мари-Бертa, женщина чувствительная. — Не может же она отвечать за взгляды Патриса…

— Раз она живет с ним… — возразил Фонсен.

Аврора Фонсен захлопнула лиловый журнал, лежавший у нее на коленях. Она поднесла руку к своей седой голове, словно хотела приподнять волосы над правым виском, и сказала с тем неподражаемым бургиньонским акцентом, в котором слышится перекатывание черных виноградин: — Брось, Огюст. Во-первых, Патрис в армии. А потом… если Эдит… если Эдит нужно что-то сказать, так здесь для этого не место. Пусть скажет партии…

Эдит посмотрела на нее благодарным взглядом и, встав со стула, взяла руку Авроры и прижала к своему бюсту: — Спасибо, спасибо…

— Не за что, голубушка, — сухо ответила Аврора Фонсен и высвободила руку. Левин, которому весь этот разговор был очень неприятен — как это Эдит так некстати пришло в голову нагрянуть к ним! — принялся рассказывать какой-то судейский анекдот, но никто не засмеялся. Он обращался главным образом к мадемуазель Корвизар, потому что ее патрон, господин Ватрен, был причастен к этой истории.

— А как Ватрен относится к пакту?

— Он пошел добровольцем… да нет, тут же, в трех шагах от Парижа… он уже приезжал по делам… два раза… вы же его знаете… — сказала Маргарита. — Он человек очень порядочный, но… раз министр сказал…

— Какой министр? — спросил Жан-Ришар, машинально взявший в руки «Меркюр де Франс»[169]. Мадемуазель Корвизар не услышала вопроса и продолжала: — Он только об одном и думал — поскорей уйти в армию. В ту войну он был летчиком, а сейчас он слишком стар для авиации. Его взяли в Рабочий полк. Он рвался на военную службу…

— Я его понимаю, — сказал Жан-Ришар. — Очень трудно во время войны оставаться штатским. Хотя, и будучи штатским, тоже можно нести службу…

Эдит была смущена. Она отлично понимала, что она здесь лишняя. Но ей хотелось разузнать, что и как. К кому обратиться? Большинство сотрудников газеты отвернулось от нее. Пока Патрис не принял окончательного решения, она считала его колебания смешными. Потом она испугалась последствий… Ей хотелось бы поговорить с Розой Дюселье, Роза казалась ближе к партийному руководству, ее муж… правда, и Фонсен тоже…

Заговорили о войне в Польше. Изабелла слышала по радио митинг в Красной Армии.

— Как, Изабелла, ты понимаешь по-русски? — воскликнула Аврора.

— Мы слушали вместе с Борманом, а он учился у Берлица…

— Я как-то не верила, что у Берлица можно выучиться языку, — сказала Роза, — а жаль… сейчас это было бы очень кстати…

Эдит подошла к топившемуся камину и, смотрясь в зеркало, хотя оно и не было освещено, подмазала губы. Больше для храбрости, а не для чего иного. Мари-Берта, отличавшаяся добрым сердцем, подошла к ней. Она не могла придумать, что бы ей такое сказать… ужасно тягостно. Эдит, верно, это почувствовала. Она спросила, как поживает Аннета Фельцер. Аннета с детьми на море… Фельцер не призван? Нет, не призван. Эдит спрятала помаду и пудру в сумочку.

— Я пойду, а то девочка одна… — сказала она Мари-Берте. — Я ведь так, мимоходом зашла…

Жан-Ришар подумал: куда это она ходила, что очутилась «мимоходом» у Орлеанских ворот? Все очень вежливо с ней попрощались, но как только она вышла, Аврора вздохнула с облегчением — уф! — и этот вздох выразил общее чувство.

— Знаете, Бенжамен Кремье рассказывал отцу… — сказала Изабелла, — Патрис не только не согласен…

— А этот Кремье, что за человек? — поинтересовалась Мари-Берта.

— Так вот… — начала Изабелла. Жан-Ришар перебил ее:

— О, Бенжамен — это дела давнишние… Про Бенжамена надо бы вам рассказать с начала до конца… я бы, пожалуй, и рассказал, да это долгая история.

Когда Левин, проводив Эдит Орфила, вернулся в гостиную, Роза встала и отвела его в сторону: — Вы помните, о чем я вас просила…

— Пройдите в соседнюю