Вызволение сути - Михаил Израилевич Армалинский

поэта пишущего не делает тебя поэтом в жизни – куда уж тебе судить людей типа (опять приходится мне хвастаться, да ведь есть же чем!) Байрона, Петефи, Марти. Для тебя подобные персонажи отодвинуты в глубокую историю; в жизни твоей нужно, чтобы их не было. Их бытие – укор тебе и тебе подобным. В одной новелле Андре Моруа сказано: “Гений, конечно, имеет приятелей. Но как-то странно представить, что ваш приятель – гений.” И уж ты никогда подобным “крамольным” предположением в адрес знакомых тебе “приятелей” не задашься.

На частные твои замечания о моей книге мне смешно отвечать. Во-первых, ты демонстрируешь бездну невежества в политике, и во-вторых, всё восприятие книги настолько априорно-враждебно, что доказывать здесь уже доказанное для умного читателя – бессмысленно. Ты вопишь о ВОСХОН (что было в моей жизни боковым и проходным эпизодом, в ходе коего я, кстати, весьма насолил чекистам; уж ты бы в такой ситуации перетрусил – полагаю – до смерти) однако ты мельчишь, скажем, об истории забастовки, которую я возглавлял (сие тебе не очень и понятно и совсем уже не близко!). А главное так хочется видеть в Гидони “агента КГБ” и так же не хочется видеть в нём борца, одно имя которого – укор тем трусам от политики, которые нам проповедуют “непротивление злу” и бегство от всякой политики.

Твой подспудный мотив мне предельно ясен. Тебе нужен был благовидный повод для нашего разрыва (особенно после того как “Современник” практически прервал своё существование). Тебе, конечно, наплевать не все ВОСХОН, да и прочие сюжеты. Тебе хочется сделать литературную карьеру в мутных водах эмиграции, где так в нынешнее переходное время задают подобные тебе “диссиденты” и литературные гангстеры, типа Седых и Ко. Полагаю, что это письмо очень облегчит твою душу. А в остальном уж рассудит время. Думаю, что по большому счёту – не в твою пользу.

Alexander Guidoni

P.S. Само собой, есть достаточно много людей, оценивающих мою книгу совершенно иначе.

После этого письма мне стало его жалко, как психически больного (время у Александра было тогда тяжёлое: он ушёл от жены и детей, жил в дешёвой гостинице, зарабатывал гроши, работая охранником, и мечтал уехать из Торонто, но и на побег у него не было денег). Я снова написал Гидони о том, что нет у меня к нему зла. Он удивился моему письму и ответил восемью страницами логического обоснования своих поступков, что по сути ничем не отличалось от письма выше.

В начале 1982 года я послал ему поздравление с Новым годом. Больше я об Александре Гидони я не слышал.

А, вот, вспомнил: когда я встречался с Гидони и Румянцевой в Торонто, они вполне серьёзно говорили о получении Александром Нобелевской премии, которая якобы была неминуема. Излагалось это полушуткой, за которой слышалась полная убеждённость.

Они даже не заметили, как я от потрясения зашатался.

Дмитрий Бобышев

Бобышев не стал…

Безосновательно самодовольный Бобышев пишет в своих мемуарах: "Я не стал эротоманом, как Армалинский…"39

С такой же мерой неправоты он мог бы написать: "Я не стал гением, как Бродский".

Бобышеву невдомёк, что эротоманом и гением не становятся – ими рождаются.

Эротоман и гений – это одни и те же богоданные сути.

Бубнёж

Сергей Чупринин (см. ниже) стал бубнить про сексуальную революцию в русской литературе53, которой, разумеется, не было и нет. А был и есть только я. Лимонов с пиписьками – не в счёт.

Ну и сразу вступил хор за сценой, в котором фальцетом взвизгнул Бобышев, назвав бесами Мамлеева (любителя смерти) и меня (любовника любви), и этим прекрасно отразил страх и трепет человеческого общества перед двумя божествами, которые убогим всегда представляются бесами – Смертью и Похотью.

Бобышев: Мерзость, каждый по своему: Армалинский и Мамлеев… Бесы!

Значительно подробнее о Бобышеве см. БобышевИзна17

Евгений Александрович Евтушенко

18 июля 1932 – 1 апреля 2017

Жаль, что к Евгению Александровичу Евтушенко пришло время, когда даже жизнь в Америке и американская больница уже помочь не смогли.

Если знакомство Пушкина с Дантесом произошло в публичном доме20, то моё знакомство с Евтушенко произошло в общественном туалете.

Дело было так.

В 90-х Евтушенко приехал к нам в Миннеаполис с выступлением. Я впервые увидел его живьём, и он вызвал во мне тёплые чувства искренностью своего поведения на сцене и поэтическим огнём, который в нём горел, а меня грел. (Да простит меня Бродский – впрочем, они уже там, скорее всего, уже помирились).

В перерыве я пошёл в туалет и увидел там Евгения Евтушенко, моющего руки. У меня в кармане пиджака был экземпляр изданных мною Русских бесстыжих пословиц и поговорок21 – эта маленькая да удаленькая книжечка легко помещалась в любой карман. Я намеревался после выступления зайти за кулисы и подарить её Евтушенко, но я решил не ждать – туалет мне показался вполне соответствующим местом для подарка.

Я дождался, пока Евгений Александрович вытер руки бумажным полотенцем, подошёл к нему и представился – Михаил Армалинский.

Он чуть поморщился, но в пределах вежливости, и проговорил:

– Знаю-знаю…

Я вытащил книжицу и протянул ему:

– Хочу подарить Вам эту книжку для украшения поэтической речи.

Евтушенко с осторожностью взял книжку, скользнув взглядом по обложке, сказал “спасибо” и вышел из туалета.

Такая вот знаменательная встреча получилась.

Поясню, откуда Евтушенко меня знал. За некоторое время до выступления в Миннеаполисе он прислал в моё издательство письмо с просьбой помочь ему достать Тайные записки Пушкина, которые он хотел бы купить. (Это письмо без даты факсимильно воспроизведено на стр. 728 Литературного памятника.20)

В отличие от своих коллег-жмотов, Евтушенко заплатил указанную сумму в долларах и получил вожделенный экземпляр драгоценной книги.

Вот почему он не только поморщился при виде меня, но и так откликнулся в Антологии В начале было слово. Десять веков русской поэзии:

Легенда о всенародной любви к Пушкину не выдерживает сопоставления с фактами.

… И до сих пор за него сочиняют грязненькие порнографические дневники и рассказывают о нём скабрезности. (с. 343-344)

Однако такое нетерпимое отношение Евтушенко к Тайным запискам назвали ханжеским в газете Правда мол, какое право он имеет их критиковать, если он сам безнравственно “женат на годящейся в дочери молодой женщине” (см. с. 379 в Литературном памятнике20)

Во многих сообщениях о смерти Евтушенко упоминается его близкий друг Михаил Моргулис, от которого исходит информация о деталях вокруг этого грустного события.

С Михаилом Моргулисом я давно знаком, и в своё время он опубликовал мой рассказ Попытка разлуки6,13 в своём Литературном Курьере и весьма живо и благосклонно реагировал на Тайные записки Пушкина. По-видимому, Могулис не смог повлиять на негативное отношение своего близкого друга к Тайным запискам20.

В отрочестве, когда я впервые читал стихотворения Евтушенко я поразился его неточными рифмами, типа