Позолоченная луна - Джой Джордан-Лейк

ее горы. Земля пахла раскрывающимися барашками папоротников, кровохлебкой и разнообразными мхами.

Туман, как тонкий шелк, стелился над эспланадой, окутывал главную башню дома, цеплялся за ее шпили. Мир трепетал в лучах электрического света, льющегося из окон Билтмора.

Внимание Керри привлекли темные очертания беседки у подножия холма в дальнем конце лужайки. Неужели всего несколько месяцев назад она стояла там почти в такой же день — туман и синие складки горного хребта вокруг?

Всего несколько месяцев. Целую жизнь назад.

Изнутри донеслись новые переливы струнного квартета, который на прошлой неделе приехал из Нью-Йорка. Виолончель солировала, звучал очередной медленный вальс.

Внезапно высокие двери у нее за спиной распахнулись. Шаги по камням — резкие, громкие, потому что он был высоким, и подковки на его каблуках не были стерты от многолетней ходьбы по мокрой земле, как у Керри. Каждый шаг отделялся паузой, словно бы спрашивая разрешения присоединиться к ней.

Обернувшись, она встретилась взглядом с Джоном Кэботом.

Он последовал за ней наружу, выждав достаточно времени, чтобы другим не было понятно, куда он отправился.

Но даже и в этом случае кое-кто мог бы догадаться.

Он сделал еще шаг и встал сзади Керри.

Она теснее сжала сложенные на груди руки.

— Мне нужно знать, кому я могу доверять.

— Нам всем нужно. — Его голос был тихим, едва слышным за звуками квартета и самозабвенным, громким хором древесных лягушек, поселившихся в садовом пруду неподалеку.

— Они только проснулись от зимней спячки, эти древесные лягушки, — проговорила она. — Иногда они начинают подавать голос, когда снег еще лежит в долинах и на вершинах, вот как сейчас.

— О чем… они кричат?

Керри не ответила. Наверняка даже в Бостоне живые существа так отчаянно зовут друг друга только по одной-единственной причине.

— Керри, есть новости. — Он сделал шаг, так, чтобы увидеть ее лицо. — Но прежде чем я скажу, мне нужно, чтобы ты знала. — Он протянул руку, словно собираясь коснуться ее лица, но сдержался. — Я на твоей стороне.

Она слышала поддержку в его голосе — тихую, но очевидную.

Но не могла взглянуть ему в глаза — пока не могла. Потому что он не поймет смятения в ее глазах, вызванного его словами.

На твоей стороне.

Живя в двух мирах, как сейчас, она стала похожа на тряпичную куклу, которую когда-то сделала для Талли. Две гончие ее отца — включая Меркуцио, который умер много лет назад, — одновременно обнаружили куклу, и каждый ухватил зубами ее за руку. Вот чем она стала в эти дни, все швы трещали и рвались.

На моей стороне? — хотелось спросить ей. На какой именно стороне?

Вместо этого она плотнее сжала руки, но подняла лицо.

Вокруг нее возвышались горы, полные жизни, готовой снова вырваться наружу влажной, радостной зеленью. И здесь был он — часть этого нового, трепещущего, звенящего. Часть всех вопросов. Часть рывка, раздирающего по швам.

— Керри, мне надо, чтобы ты еще знала… — Казалось, он ждет ее.

Она обернулась.

— Я знал Арона Берковича. До того дня на станции.

— Да, — сказала она. Говорить Я поняла это по вашим лицам теперь было бесполезно. — Хотя в свое время ты не сказал об этом. И от этого я все время сомневалась, можно ли тебе верить.

— Считай это трусостью. Тем, что я стыдился своего прошлого. И то и другое будет справедливо. — Он выдохнул. — Когда мы учились в Гарварде, наши интересы пересекались не только в области классики и политики, но и…

— Вы были влюблены, — ее голос сел. — В одну и ту же женщину.

— Думаю, он был влюблен. В девушку из старого рода на Браттл-стрит в Кембридже. Но с моей стороны не было ничего настолько же благородного. — Он ждал, прежде чем продолжить, чтобы Керри снова взглянула ему в глаза. — Я уже говорил, я был озлоблен и отчаян после гибели моей семьи. И я стал ухаживать за ней, той девушкой, которую он любил, лишь потому, что, возможно, мне нравилось это ощущение власти, то, что я могу привлечь к себе ее внимание. Но она была мне неинтересна. И это было…

— Жестоко.

— Да. И по отношению к ней и к Берковичу. Думаю, в то время я был просто глух. Я был готов разбивать что угодно только для того, чтобы увидеть, почувствую я что-нибудь или нет. Что-нибудь. Что угодно. Возможно, я не причинил этой девушке никакого вреда. Когда я перестал за ней ухаживать, она пришла в себя и вышла замуж еще за одного нашего сокурсника. Но я разрушил веру Берковича в нее и в меня — и то будущее, которое могло бы у них быть.

Он вздохнул.

— Я должен был сразу рассказать об этом в полиции. Но мне было стыдно. А потом, чем дольше я ждал, тем больше боялся, что могут подумать, что я…

— Не вызываете доверия. Да. Так оно и было.

— Тогда я не подумал, что умолчание может так много значить. Но теперь… Я пойду в тюрьму. Чтобы указать на других подозреваемых, включая себя самого, которых полиция упустила из поля зрения.

С головой, наполненной криками лягушек, Керри представила себе спрятавшихся под сеном братьев. Она повернулась в сторону коровника, как будто могла разглядеть их сквозь само здание Билтмора, Олений парк и лес.

— Керри, я должен сообщить что-то важное. Лебланк, кажется, получил наводку о том, где прятались братья Бергамини.

Она резко обернулась к нему.

— Нет. Они?..

— Их нашли, Керри. Они арестованы.

Глава 46

Сол в камере стиснул прут решетки. Другой рукой он обнимал брата за дрожащие плечи. Нико жался к нему, как будто та сила, которую он ощущал в своем брате, могла проникнуть сквозь влажную кожу и промокшую насквозь одежду. Сол взял с койки брошенное туда тонкое одеяло и плотно завернул в него Нико.

— Надо тебя согреть.

В бетонной, холодной тишине зазвучали слова его матери: Умоляю тебя, сын мой, защити нашего маленького Нико.

— Я стараюсь, — сказал Сол в тишину. — И я не перестану стараться.

Лебланк явился в коровник под проливным дождем в сопровождении Вольфе. Сквозь щели в стенках Сол видел, как он поднимал ворот своего черного пальто.

— Лучше выходите подобру-поздорову! — крикнул Вольфе. — Не могу сказать, что хотел бы покалечить ребенка.

Лебланк устроил целое представление, целясь из своего револьвера в сторону коровника.

— Подумаешь, итальяшка. Невелика потеря.

Постоянный шорох беспокойства за Нико, который всегда жил в груди Сола, усилился до всепоглощающего рева.

Здесь, в тюрьме, Сол видел в нескольких метрах от себя уже не Вольфе, а просто очень пожилого человека. Стальные глаза.