Этика Райдера - Дмитрий Костюкевич

День выдался на славу, наполненный теплом, пропитанный влагой, сиявший улыбками. Строительные леса реставрируемого Морского проспекта (который удлинялся по мере роста города, пока не упёрся в «Обское море») наполнились светом, загорелись, словно витражные стёкла. Лавочки Бердской пристани с утра стояли нагретые и гостеприимные, а Новосибирское водохранилище – тихое и красивое – не яма, вырытая людьми в середине прошлого века при строительстве ГЭС, а украшенный бахромой лесов водный простор.

Голоса и транспортный гул не отвлекали. Антон привык к ним, как кто-то привыкает к дубовому лакированному столу и тишине кабинета.

«Существовал и третий вариант обнаружения «другой» цивилизации – её представители сами пожалуют к нам в гости. С ультиматумами и аннигиляторами материи. Или постучат в дверь, умоляя пустить на ночлег.

Эффект «обратной связи» мог быть налажен, если где-нибудь возникнет скопление космических цивилизаций. При этом была вероятность, что нам не дают увидеть, услышать «сгущение психозоя». Горстка долговечных цивилизаций, овладевшая обширными звёздными пространствами, простирающимися на далёкие расстояния от родных планет, могла научиться скрывать от «неинтересных соседей» свою гигантскую астроинженерную деятельность: пронизывающие космос информационные лучи, энергетические установки планетарных масштабов, саморазмножающиеся автоматы, проникающие в самые отдалённые уголки нашей звёздной системы. Равномерный космический шум мог оказаться кодированным сигналом, а не генерированными звёздами и межзвёздной материей радиоволнами.

Размышляя о возможном физическом подобии людей и представителей другой цивилизации, можно было порассуждать о сходстве атомного строительного материала и управляющих динамических законов – планетная и «психозойская» эволюции протекают в миллиарде похожих галактик одинаково.

Впрочем, отрицательные свойства человеческой натуры могли оказаться (и будем надеяться, окажутся) для Космоса исключением. Возможно, звёздные просторы населены существами, которые уже на заре своей истории были совершеннее нас. А, возможно, просто живучее и умнее».

Антон снял исписанный лист, удовлетворённо взглянул на экран. Дело пошло. Стоит только начать – и ты падаешь на элеваторную ленту, ограниченную высокими бортами, которая тащит сыпучую массу слов, вибрирует, гудит, и ты резвишься в возникшем бедламе, пытаясь придать ему подобие смысла, и ты целеустремлён, и счастлив, как ребёнок, скачущий в надувном замке.

Мимо проехал парень на уницикле, широкую спину украшала надпись: «Женщины – они иные!».

После одного выступления какого-то политика пришельцев нарекли «инами». «Место посадки находится под усиленной охраной, введён строгий карантин. С инами контактируют только команда специалистов», – выдал интервьюированный, а уточнять, оговорился он или нет, никто не стал. Позже выяснилось: оговорился, очень удачно оговорился, став отцом нового термина и человеком, у которого хотели взять интервью не только из-за его сомнительного времяпрепровождения в стенах госдумы.

Антон обернулся. На улицу. На город.

Плакаты, открытки, календари, футболки, кепки, школьные ранцы, надписи на стенах и тротуаре… Спрос родил предложение. Торговцы и граффитисты живо отреагировали на модную фишку. Люди останавливались у ларьков и витрин, заглядывались на тех, кто уже приобрёл атрибутику с новомодным словцом. Антон диву давался, как часто бросаются в глаза эти «Ины». Даже на «фирмé» – джинсах с заводской заношенностью и клёпанных кожаных куртках – красовались в большинстве своём бредовые слоганы, девизы, каламбуры, единственной целью которых было вычленить из привычных слов народное прозвище инопланетных гостей.

«У Лукоморья Пушкин приземлился» – на кепке заплаканного мальчонки, догоняющего маму.

«Блины! Неземной вкус! Новика – с сыром и креветками!» – над окошком передвижной блинной.

Новосибирцы не видели инов, но уже ждали от пришельцев даров счастья и праздника, подбрасывали их обобщённое имя, точно победителя, любили их вещами и необычными картинами, вполне способными оформить новое направление изобразительного искусства, замешенное на эйфории и неосведомлённости, – так в конце двадцатых из ностальгии и боли по утраченному миру родился стиль «коллаптик». Современные полотна, посвящённые прибытию на Землю другого разума, нагло копировали пластический язык кубизма, но до геометрических схем низводились в основном пейзажи Восточной Сибири с летающими аппаратами, разных форм и цветов, ограниченных лишь тупиками фантазии.

Затушёванные буквы граффити на перегородке остановочного навеса: «Все Екатерины – бляди!»

«Не хватает глубины?» – на пакете с логотипами известного браузера.

«Отговорка людоедов: „Человек – это скотина!“»

Он впитывал эти образы, примерялся к ним с точки зрения журналиста: собирал, проводил селекцию, акцентировал, пробовал на вкус. Он представил агента Фокса Малдера – кадром из комикса, – у открытого рта которого в облачке теснятся слова: «Истина где-то рядом!»

Но элеваторная лента со словами манила, пыталась опрокинуть лицом в мягкие буквы.

«Мы ни черта не знаем о Космосе!

«Бритва Оккама» неумолимо запрещала нам принятие гипотез, основанных на заявлении: «это для нас непонятно, поэтому это – проявление деятельности разумных существ».

Учёные, искавшие проявления «астроинженерной» деятельности в Космосе, может быть, уже давно её наблюдали, но квалифицировать эти явления и объяснить их происхождение деятельностью Разума им запрещала наука!

Но будем честны: мы искали не «всевозможные цивилизации», а прежде всего антропоморфные. Мы привносили в природу логику и порядок научного эксперимента и по явлениям такого рода жаждали распознать существа, подобные нам».

Антон зажмурился, борясь с дурнотой. В голове пухла боль, которая подкралась, пока он писал и рассматривал прохожих, и заполнила череп битым стеклом. Боль отдавала в шею, давила на глаза. С такими острыми приступами он боролся уже несколько лет. Вооружившись аспирином и самовнушением, что всё это лишь плоды работы за компьютером. Даже не боролся – мирился, пережидал.

Он глубоко вздохнул, нашёл в кармане сумки пластиковый карандаш и, выдавив из него две таблетки, проглотил не запивая. Визит к врачу он мысленно отложил на следующую неделю. «Да. На следующей – точно схожу».

Он услышал за спиной тихое движение. По шее словно протянули холодным полотенцем. Дыхание сбилось.

Антон осторожно повернулся, чтобы не взбивать коктейль боли. В шее прострелил электрический разряд.

И увидел худого мужчину в тяжёлом чёрном макинтоше необычного кроя, гораздо более уместном при другой погоде и в другой эпохе, в высоком котелке, возвышающемся над поднятым воротником. Человек в Котелке удалялся, немного прихрамывая на правую ногу, он шёл по газону к дороге. Несколько секунд назад он стоял за спиной Антона, заглядывая через плечо или подслушивая мысли, а потом ему опротивело это занятие.

Человек в Котелке пугал Антона. Призрак редко говорил с ним, в основном – наблюдал, присутствовал рядом. Недолго, эфемерно, он неизменно являлся перед Антоном в накрахмаленной сорочке, сером жилете, лаковых ботинках и тяжеленном с виду резиновом плаще. Детально рассмотреть удавалось не всегда – обычно Человек в Котелке «жил» на удалении, появлялся знакомым силуэтом в толпе, кого-то ждал на другой стороне улицы или коридора.

Почувствовав стороннее присутствие, Антон поднимал глаза и видел Человека в Котелке, иногда встречался с ним взглядом – что-то в заиндевевших зрачках, остром от худобы черепе, который облепили жирные волосы, пугало и притягивало одновременно. Пару раз он оказывался совсем рядом, этот призрак, одевающийся будто герои Чарльза Диккенса, возникал, едва не касаясь его кистью, затянутой в перчатку из бурой кожи, и тогда сердце Антона на мгновение сковывал тот же лёд, что и жуткие зрачки незнакомца.

И почти всегда появлению Человека в Котелке предшествовала головная боль.

У бордюра призрак остановился и посмотрел через плечо. Он приподнял котелок, обнажив бледную залысину, и вроде бы улыбнулся. Они смотрели друг на друга какое-то время, оба – вполоборота, один сидя на лавке, другой стоя перед потоком машин, а потом Человек в Котелке отвернулся, нарушив симметрию, и неуклюже перебежал улицу. Он устроился на лавочке у кафешки на углу, сел посередине, широко расставив ноги, положил локти на колени и замер, будто в ожидании, глядя в землю, так, что тулья котелка превратилась в чёрный кружок, смотрящее на Антона дуло пищали.