Этика Райдера - Дмитрий Костюкевич

– Всё течёт… В голове нашей зато осталось. Пока, во всяком случае. Как там Лец писал, м-м… Как приятно вспомнить время, когда предавался воспоминаниям.

– Чёткий быв пшек.

– Точно. Прочитал?

Сборничек «Непричёсанных мыслей» Пече подарил Ник. На день рождения. Вместе с армянским коньяком. Станислава Ежи Леца Лёха прочёл от корки до корки, два раза, делая пометки на полях.

– Половину, – сказал Печа.

Ник расщепил сухую рыбку и макнул в пиво.

– Пулю видишь? – спросил он.

– Пошёл он, – в сердцах бросил Печа. – Не знаю, кто такой. Как переехал, будто убили. Даже про свадьбу его узнал от общих знакомых. Тебя приглашал?

Ник, будто извиняясь, кивнул:

– Отмечали в прошлом месяце.

– Вот и весь Пуля, дружище хоть куда, сердце поёт. Шляпа рваная – не друг! Один раз только набрал… Печа, друг, привет, Печа, друг, как дела, Печа, друг, то-сё… Хотел, чтобы я мебель помог перевезти. Пиздатый друг, а? Раз в год позвонить и… – Печа махнул рукой.

– Н-да.

– А вы с ним что?

– Так… ловимся периодически.

Печа обслюнявил палец и выбрал с блюдца соль.

– Не знаю я такого друга как Пуля, – сказал он, глядя куда угодно, только не на Ника. – Не было его никогда. Один ты остался.

Он вспомнил старенький фильм «Однажды в Америке» с Де Ниро. История большой дружбы и большого разочарования. Конец любой истории. Честный конец. Он посмотрел на друга, единственного друга, шагнувшего с ним из прошлого.

Когда уйдёт и он?

Зачем тянуть? Иногда Пече хотелось послать всех к чёрту. Ника в первую очередь. Он слишком о многом напоминал, слишком многое олицетворял. Превосходство, успешность, нормальную жизнь. Разрубить последний узел, удерживающий паром юношеских надежд и восторгов.

Сколько раз он пытался…

– Прорвём, брат, – Ник поднял кружку.

Слова друга ничего не значили. Пьяный трёп.

Они значили многое.

Печа поднял свою кружку, и они звонко их сшибли.

1.3

Новосибирск

май, 2030

«Один из путей познания человеком своего будущего и возможностей заключён в наблюдении.

Оказавшись на необитаемом острове, он может сделать кое-какие выводы – о смертности, о приспособляемости, – наблюдая создания природы. Крабов, птиц, насекомых. Но гораздо больше о собственных возможностях ему рассказали бы другие люди, пусть даже огненными метками кораблей на горизонте, дымными следами самолётов, подарками цивилизации, заключёнными в рукотворных предметах, прибитых к берегу.

Как писал Станислав Лем, человечество – Робинзон, высаженный на уединённой планете. Только у Робинзона больше шансов решить проблему…»

Пришло сообщение от Ксюши. «Я бы на твоём месте проверила, что-о-о там, – сообщило меццо-сопрано из кармана. – Не откладывая ни на секу-у-унду!»

Надо снять индивидуальный сигнал, чтобы сохранить интригу, подумал Антон, улыбаясь.

Он дописал предложение («Только у Робинзона больше шансов решить проблему существования „других“, чем у человечества – подметить деятельность иной цивилизации»), отодвинул планшет в сторону, едва не сорвав тот с крепления, снял, положил его на лавку рядом с сумкой и достал смартфон.

Ксюша никогда не присылала текстовые сообщения – на расстоянии предпочитала общаться застывшими образами, которые не подписывала. Её можно было любить только за это.

На фотографии – кусочек стола, чашка кофе, вазочка с грецкими орехами, шоколадное печенье на блюдце. И ладонь, в которой угадывалось нетерпение: мизинец касается столешницы, остальные пальцы зависли волной – метрономы ожидания, отстукивающие на пластике мгновения. Бледно-розовый маникюр и затянувшееся утро. Он забыл ей позвонить… чёрт!

«Я жду», – вот, что говорила присланная Ксюшей фотография. Даже кофе на снимке выглядел холодным и безвкусным.

Редактор ждал материал к завтрашнему дню. Статья о космических цивилизациях поглотила Антона полностью, он даже забыл позвонить Ксюше – «доброе утро» осталось без адресата. Ту часть своей жизни, где фигурировала дебетовая карточка с его именем и оседающая на ней зарплата, он писал статьи для еженедельной онлайновой газеты, рассуждая на темы, вращающиеся по далёким орбитам вокруг громких трагедий, открытий, торжеств, которые сообщали человечеству другие журналисты. Философствуя вдалеке от этой трясины: расчленённых и обгоревших тел, извержений вулканов, «вкусового зрения», дней рождений олигархов.

Ксюша ответила с третьего гудка.

– Привет. Я ещё не готова для утреннего интервью, – сказала она.

– Макияж? Проблема с выбором платья? – подыграл он, довольный, что обошлось без упрёков. За два месяца он так и не привык к её рассудительности. Это было слишком шикарным подарком. К отношениям, построенным, как и все начинания, на фантазиях и желаниях, а от того кажущимися безупречно крепкими – дивное время, когда вопросов очень много, их хочется задавать и каждый раз приятно слышать волшебное «да».

– Нехватка мотивации. Возможно, некая растерянность. Рассчитывала на доброе утро от своего занятого парня.

– Извини. Ещё не поздно исправиться?

– Попробовать стоит.

– Доброе утро, Ксюш.

– Доброе.

– Кофе сильно остыл?

Он знал, что кофе давно выпит, а картинка с кусочком стола и нетерпеливой кистью осталась только в его памяти и в памяти его телефона. Она разговаривала символами, а не жила в них.

– Он и должен быть холодным.

– По-гречески?

– Мой. И греки не единственные, кто пьёт холодный кофе.

– Я с удовольствием послушают об этом вечером, положив голову на твои колени.

Она улыбнулась – он научился угадывать, когда она улыбается. По дыханию, паузе…

– Как статья?

– Да вот – вожусь с самого утра. На Бердской пристани.

– Ищешь вдохновения в шуме?

– Укрываюсь им.

– Антон, я тут собираюсь… у меня курсы через полчаса.

– А! Добро. Беги. Вечером – возьму у тебя интервью.

– Ммм, – сказала Ксюша. – Платье выбрано и утверждено.

– А в выходные предлагаю пикник. Возьмём машину и рванём на озеро.

– На озеро? – насторожилась Ксюша. – Не на Мирное, надеюсь?

– А что? Почему бы и нет?

– Там же сейчас, – Ксюша вздохнула, – пришельцы, купол, военные…

– Да! А тебе разве не интересно?

Ксения задумалась.

– Так плохо со статьёй?

– А? Нет. У меня материал не о том, что сейчас происходит, а – как всё казалось до прибытия. Теории шансов и галактической эволюции…

– Ну, всё – я побежала.

– Беги, конечно. Пока, Ксюш.

Настроение немного поднялось. Он выкурил сигарету, снова установил планшет на гибком креплении, сбалансировал под удобным углом, развернул в правой части экрана колонку «вырезок» из собранных материалов, положил на экран чистый блокнотный лист и, взяв гелевое перо, принялся писать. Процессор глотал мелкий аккуратный почерк, наплевав на такую помеху, как лист бумаги, и переваривал его в электронный текст. Привычка делать бумажные копии укоренилась в Антоне давно, к тому же так он ближе чувствовал сам текст, его ритм.

««Из одной системы нам ещё долго не выбраться – из Солнечной», Станислав Ежи Лец. Теперь эта непричёсанная мысль не кажется столь очевидной, о ней не скажешь: «тонко подмечено». Обычна ли наша цивилизация? Исключительна? Отвечаем ли мы «нормам развития» Вселенной? Или являемся некой диковинкой? – Неожиданно нам пожелали ответить на эти вопросы. Но вернёмся к прошлому.

К жизни и теориям до инопланетян.

Материал по биогенезу в пределах Солнечной системы, да и простая логика свидетельствовали, что в нашей планетарной системе нет высокоразвитых цивилизаций. Интенсивное земное излучение давно было бы замечено цивилизацией, достигшей как минимум земного уровня, и гости не заставили бы себя ждать, по крайней мере, послали бы «привет» светом или радиоволнами.

Только цивилизации, превзошедшие в развитии земную, могли помочь сделать вывод о человеческом будущем, но с возможно неприятными результатами – один путь развития цивилизаций посмеялся бы над свободой выбора, показал нас, как заложников детерминизма, прописанного в законах нашего развития.

Перед человечеством стояло две возможности открытия существования «других»: принять посланные ими сигналы (световые, радиосигналы, «подарки» – зонды, ракеты, обломки кораблей) или обнаружить отклонение, которое никак нельзя объяснить «естественным» способом, наукой, нечто, являющееся результатом целенаправленной деятельности (побочным продуктом высокоразвитой цивилизации – «звёздной инженерии», сопровождаемой колоссальными энергозатратами)».

День выдался на славу, наполненный теплом, пропитанный влагой, сиявший улыбками. Строительные леса реставрируемого Морского проспекта (который удлинялся по мере роста города, пока не упёрся в «Обское море») наполнились светом, загорелись, словно витражные стёкла. Лавочки Бердской пристани с утра стояли нагретые и гостеприимные, а Новосибирское водохранилище – тихое и красивое – не яма, вырытая людьми в середине прошлого века при строительстве ГЭС, а украшенный бахромой лесов водный простор.