Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

несчастной бедности безнадежно, а ведь она еще молода и красива, и хотя лица ее мы не видим, мы чувствуем это по ее нежной шее и подбородку, по ее неожиданно кокетливой в этой обстановке прическе. А может быть просто количество перешло в качество, как говорят философы, и в ее сознание ворвалась жалящая мысль о бесцельном и забитом существовании, о загубленной жизни и заставила ее так разрыдаться. Кто знает?!..

А согбенные в три погибели женщины, несущие уголь?! Кстати, женщины в этот момент не как работницы несут уголь, но несут его из дальних разработок для себя. Они набирают его бесплатно. Но какой это уголь? Женщины сгребают отходы угля, туго набивая ими свои мешки, угольную пыль, суррогат угля, то, что уже никак не годится в продажу и выбрасывается на свалку за ненадобностью. От этого неимоверная тяжесть их ноши становится еще и предельно унизительной, – и все это ради того, чтобы хоть сколько-нибудь, с едким дымом и чадом пополам, отогреть свои промерзшие убогие жилища. Легко понять, как надрывают свое здоровье, катастрофически сокращают свои жизни и уродуют себя, свою естественную человеческую красоту, эти поистине «бедные люди», бедные женщины. Нетрудно ведь понять, что они занимаются этим в «свободное» время, после изнурительного рабочего дня, когда они возвращаются, наконец, смертельно усталые с работы и берутся за приготовление пищи и прочую унылую домашнюю работу, работой вовсе и не считающуюся. Разве уже одна эта картина Ван Гога не является настоящим обвинительным приговором буржуазному строю, вынесенным великим страдальцем, приговором, не подлежащим никакой апелляции, никакому дальнейшему обжалованию, ибо это приговор самой совести человечества (илл. 84). И если бы мы позволили себе такую параллель, а что могло бы этому помешать? – не сказали ли бы мы, что Достоевский – это Ван Гог в литературе, тогда как Ван Гог – это Достоевский в живописи.

Капитализм уродует не только телесную красоту женщины и не только душевно калечит ее, он извращает и развращает ее духовно, искажает ее моральный облик. С потрясающей силой этот факт показан на полотнах и в картинах Анри де Тулуз-Лотрека, с исключительной документальностью запечатлевшего тему продажной любви и образы проституток. Каждое его произведение – обвинительный приговор обществу, превратившему самое интимное в жизни женщины – любовь – в предмет профессии, тяжкого «труда». Произведения Лотрека тем более вопиют против частнособственнической основы строя эксплуатации, что художник был далек от морализирования по поводу им изображенного. Однако, как правильно заметила автор монографии о замечательном художнике, сделавшем главной темой своего творчества человека, Н. И. Воркунова, «отсутствие морализирования отнюдь не есть отсутствие оценки, хотя отношение художника к изображаемым явлениям не обнаруживается прямолинейно, а иной раз даже замаскировано собственно художественными находками.

Уже само изображение повседневного быта проституток как устоявшегося, имеющего свои порядки и традиции образа жизни, ставшего для этих женщин обыденным, нормальным, едва ли не естественным способом существования – уже этот подход к теме воплощает глубоко пессимистический взгляд Лотрека на современное ему общество, где аморальное и противоестественное оказывается приемлемым и привычным. Величайшее надругательство над личностью и достоинством человека, ставшее прозаической нормой существования, – сама констатация этого факта оборачивается решительным обвинением обществу.

Ужасное, ставшее обыденным, и обыденное, таящее в себе нечто ужасное, – таковы два аспекта видения мира, питающие творческий метод Тулуз-Лотрека и составляющие содержание его гротеска» (Воркунова Н. Тулуз-Лотрек. М.: Наука, 1972. С. 174–175).

Тему Тулуз-Лотрека в литературе продолжил наш соотечественник А. И. Куприн в знаменитом романе «Яма».

Я очень долго думал, дать ли из серии работ Лотрека здесь, в трактате о женственности и в главе «Женщина и идеал», хотя бы одну, и если дать, то какую. А потом решил: какое же я имею право не дать, если дело идет о самой насущной задаче человечества – решительного ниспровержения общественного строя, одинаково калечащего нравственный облик и женщины и мужчины, и остановил свой выбор на одной- единственной, кажущейся мне особенно страшной картине Лотрека «Со своей милой (В кабачке)» (илл. 85). «В картине Лотрека представлены не просто усталые люди “низшего” круга, но уже явно личности, находящиеся на самом дне буржуазного общества. Их облик и манеры не оставляют сомнения в том, что здесь представлены стареющая проститутка и сутенер. Оба они, в особенности мужчина, сильно нетрезвы… Оба смотрят куда-то влево, как будто навстречу входящие в кафе посетителям и, очевидно, в расчете на какую-то поживу. Женщина прищуренными глазами выискивает “клиента”, на лице сутенера скользит гнусная развязная усмешка. Во всем облике этих людей – женщины с помятым опухшим лицом и рыжими крашеными волосами, мужчины в потрепанном котелке и полосатом шарфе – вызывающе проявляются их вульгарность и порочность» (Воркунова Н. Тулуз-Лотрек. М.: Наука, 1972. С. 69–70).

Нет, решительно нет: не вяжется с нравственным сознанием человечества этот образ изуродованной женской красоты, как и эксплуататорский антиобщественный строй, его породивший! И напротив, как нельзя лучше гармонируют с нравственным идеалом людей образы торжествующей женской красоты. Торжество совести всегда, во все времена ассоциировалось с торжеством женственности, как и угнетение совести – с угнетением женственности.

Нравственное действие женской красоты неотразимо. При этом на человека действует весь комплекс женственности, если можно так выразиться, – каждый из ее компонентов с одинаковой силой. До такой степени они органично слиты в женственности, что трудно подчас бывает определить, что же в том или ином случае превалирует, какая именно черта женственности действует на нас всего более, хотя первый толчок в этом смысле, как правило, сообщается той именно чертой женственности, которую мы назвали изяществом и которая, характеризуя первее всего бросающийся в глаза внешний облик женщины, естественно, прежде всего и поражает наше воображение и, как об этом уже говорилось, воображение не только мужчин, но и женщин же, и не только взрослых, но и детей. Ее нежность мы поначалу узнаем не столько в собственном выражении последней, сколько выраженной в тех же изящных чертах ее лица и фигуры, манер. Стыдливость женщины мы при первом с ней знакомстве не столько узнаем, сколько угадываем по тем же чертам нежности и изящества ее натуры. Любовь же женщины мы, конечно, узнаем, когда сами воспылали к ней любовью и интуитивно ощутили в ней ответное чувство. Надо сказать, что в любящем очень сильно развита интуиция в отношении всего, что касается до его возлюбленной, интуитивное чувство едва ли не больше обострено в нем в отношении всего, что связано с его любовью, нежели в отношении всего остального в его жизни. Материнское чувство любимой и любящей женщины распространяется на нас, непосредственном предмете этой женской любви, еще гораздо раньше,