В провинции - Элиза Ожешко

— Павелек! Какой ты умный: до сих пор не женился!

А когда Александр, мрачный и бледный, являлся в корчму, приятели посмеивались над ним и пели ему песенку о том, как волчище хвост поджал. Александр поеживался и играл в бильярд на последние гроши, а если их у него не было, он пил рюмку за рюмкой за счет кого-нибудь из приятелей. Иногда он забивался в угол залы и сидел так часами, уронив голову на руки и ни с кем не разговаривая, или бродил день-деньской по улицам городка. Тогда у него бывал вид человека, который вот-вот пустит себе пулю в лоб.

А тем временем между Тополином и городком ездили взад-вперед по делам Неменки лошади Болеслава. Сам он каждый день виделся с врачом, а любимая Винцунина служанка, внучка старого Кшиштофа, дважды в день на опушке леса встречалась с дедом и сообщала, что делается в Неменке. Всякий раз перед уходом Кшиштоф предупреждал внучку: «Смотри, Катажина, никому не проболтайся о наших встречах, и особливо хозяйке!»

Прошло две недели. Как-то вечером старый Кшиштоф вошел к Болеславу в кабинет и с глубокой скорбью сказал:

— Пан Болеслав, ребенок помер.

Топольский вскочил как ужаленный.

— Умер? Великий Боже! — воскликнул он.

Эта весть поразила его в самое сердце. Он смертельно побледнел и схватил Кшиштофа за руки.

— Откуда ты знаешь? А с ней что? Муж ее дома? — быстро спрашивал он слугу.

— Только что прибегала Катажина, спрашивала, как быть. Дитя скончалось два часа назад. Пани Снопинская ни жива ни мертва от горя. В доме переполох. А Снопинского нету. Он еще как с утра уехал, так до сей поры и не вернулся.

Болеслав схватился за голову.

— Что же делать? — заметался он. — Такое несчастье! Такое несчастье!.. А она совсем одна… Куда же он делся?.. Нет, я не могу ее так оставить!

Он обернулся к Кшиштофу:

— Сейчас же скачи за доктором. Ребенку он больше не нужен, но может быть полезен матери. Вези его прямо в Неменку. Да поживей. Там меня найдешь.

Он схватил шапку и в лютый мороз пешком помчался в Неменку.

В неменковской усадьбе непривычно тихо сновали люди, все разговаривали шепотом — скорбные, таинственные приметы несчастья.

По дворе при свете месяца двигались слуги, они сходились, расходились; тихому шепоту вторил скрип снега под ногами; в окнах мелькали огоньки, то гасли, то снова зажигались; тут и там раздавались вздохи.

Никем не замеченный Болеслав пересек двор и вошел в дом, где двери были распахнуты настежь, так что прямо из передней он увидел, что делается в Винцуниной спальне.

Возле стены, на которой висело черное распятие и образ Пресвятой Девы в золоченой раме, стояла маленькая кровать, и слабый отсвет свечи падал на белоснежную постель, где лежал мертвый ребенок. Руки у него были молитвенно сложены на груди, густые золотистые локоны обрамляли бледное лицо; смерть стерла с него выражение муки, и девочка кротко улыбалась, точно просила мать о последнем поцелуе. Но Винцуня не отвечала на этот зов. Прямая, застывшая от страшного горя, она стояла у кроватки, неподвижная, неживая. Взглядом, исполненным отчаяния, граничащего с безумием, она впилась в бледное личико умершей; посинелые губы Винцуни были сжаты, на щеках выступил лихорадочный румянец, а по лбу разлилась смертельная бледность. Высвободив руки из широких рукавов белой длинной кофты, она подняла к вискам дрожащие пальцы и стала машинально теребить свои золотые косы.

Мертвый ребенок и оцепенелая от горя мать, освещенные колеблющимся пламенем свечи, являли собой как бы отдельную группу, а напротив у стены, прислонясь друг к другу, стояли три служанки и время от времени содрогались от беззвучного рыдания. В соседней темной комнате мерцали мрачные лунные блики, проникающие сквозь открытое окно.

Вдруг тишину комнаты, где господствовала смерть, нарушили мужские шаги, и на пороге появился Болеслав. Впервые за много лет, впервые со дня разлуки с Винцуней он входил в этот дом, где когда-то видел ее сияющей и счастливой.

Одна из служанок подошла к Болеславу.

— Сударь, — произнесла она едва слышно, — посоветуйте, что нам делать, и помогите хозяйке. Вот уже два часа она стоит вот так, не двигаясь с места, ничего не слышит и не видит. Мы не в силах увести ее отсюда.

Болеслав медленно подошел к кроватке и остановился по другую сторону, напротив Винцуни; стеклянным отсутствующим взглядом она посмотрела на него и долго глядела, не узнавая, потом отступила на шаг и каким-то странным голосом воскликнула:

— Болеслав!

Глаза ее ожили, посинелые губы дрогнули и раскрылись.

— Боже! — проговорила она тихо и молитвенно сложила ладони. — В этот страшный час смерти моего ребенка он снова со мной… снова рядом…

Она простерла к Болеславу дрожащие руки и с громким рыданием припала к его груди. Все ее тело сотрясалось от страшного плача; она обвила руками шею Болеслава, тогда он бережно, как ребенка, поднял ее на руки, отнес и уложил на диване в углу комнаты. Потом опустился перед Винцуней на колени, спрятал ее руки в своих и тихо-тихо заговорил.

Слуги удалились, и Болеслав с Винцуней остались одни; свидетелем был лишь мертвый ребенок, лежавший под сенью распятия и со свечой в изголовье. Бледное лицо Винцуни печально выделялось в полумраке на темном фоне дивана; косы расплелись, и золотистые пряди падали на шею, плечи; Винцуня молча смотрела на своего старого друга, и из глаз ее тихо струились обильные слезы. Появление Болеслава вывело ее из мертвого оцепенения, в ее сердце ожил родник спасительных слез; из скорбного изваяния она превратилась в слабую, беззвучно рыдающую в страшном горе женщину.

Болеслав прижал ее руки к своим горячим губам.

— Пани Винцента, — произнес он тихо и проникновенно. — Разве вы не знаете, что страдания предопределены самой жизнью и наш удел на земле — страдать? Разве жизнь вам об этом еще не сказала?

— Давно сказала! — ответила Винцуня и тяжело, всей грудью вздохнула.

— Дитя ваше спит в объятиях тихой смерти; не тревожьте своим отчаянием его сон; мужественно проститесь с ним и продолжайте жить: неужели все для вас потеряно навсегда?

— Навсегда! — точно эхо повторила Винцуня.

Болеслав еще крепче сжал ее руки и еще тише заговорил. Лицо его выражало безмерную любовь, чистую, испытанную в страданиях и самопожертвовании. Он говорил долго, его голос тихим шорохом растекался по комнате и как живительный дух витал над пылающей головой несчастной. Может быть, в эту минуту Болеслав старался повлиять на Винцуню теми же словами и доводами, которыми некогда действовал пан Анджей, вернув Болеслава к жизни и излечив его от отчаяния. Быть может, для избранницы своего сердца Болеслав так же, как некогда для него пан Анджей, стал голосом совести, напоминающим о необходимости жить и мужаться, несмотря на все сокрушительные удары судьбы.