Фрейд - Питер Гай

В следующем году, в апреле, Фрейд выступил на международном конгрессе психоаналитиков в Зальцбурге с изложением этого же случая; пациент тогда еще проходил курс лечения. Его рассказ буквально заворожил аудиторию. На Эрнеста Джонса, который только что познакомился с Фрейдом, доклад произвел незабываемое впечатление. «Изложенный без каких-либо конспектов, – писал он полвека спустя, – доклад Фрейда начался в восемь часов и подошел к концу только в одиннадцать. Но все мы были настолько увлечены поразительным рассказом, что умоляли его продолжить, и он говорил еще час. Я не замечал, как бежит время, – никогда прежде со мной такого не было».

Как и Виттельс, Джонс восхищался ораторским искусством Фрейда. Особенно его поразила разговорная манера – легкость изложения, мастерство в упорядочивании сложного материала, удивительная ясность мысли и необыкновенная серьезность. Для Джонса и остальных изложенная основателем психоанализа история болезни была настоящим пиром интеллекта и артистизма. К счастью, политическая борьба в психоаналитическом движении даже в те неспокойные времена не полностью завладела вниманием Фрейда. Он заглядывал в свою лабораторию – и не просто заглядывал.

Лабораторией Зигмунда Фрейда была его кушетка. С начала 90-х годов XIX столетия пациенты научили мэтра почти всему, что он знал, побуждая совершенствовать технику, открывая грандиозные возможности для теоретических построений, подтверждая его гипотезы, а иногда заставляя изменять или вообще отказываться от них. Это одна из причин, почему Фрейд уделял такое внимание историям болезни; они воплощали историю его обучения. К счастью, эти документы служили и для обучения других – эффективные и изящные инструменты убеждения[123]. Когда Фрейд называл случай «человека с крысами» очень показательным, то имел в виду, что он может служить учебным пособием не только для него самого, но и для его последователей. Основатель психоанализа никогда не объяснял, почему он выбрал для публикации истории болезни именно этих пациентов, а не других, но в совокупности все эти случаи составляют карту пересеченной местности невротических страданий. Они представляют собой самые творческие (и рискованные) реконструкции. Фрейд рассказывает о страдающих истерией, навязчивыми состояниями и паранойей, о маленьком мальчике, которого видел всего один раз во время лечения, а также о страдающих психозом пациентах лечебницы для душевнобольных, которых вообще никогда не видел. Субъекты этих сложных, глубоко интимных портретов – в частности, в истории болезни Доры – вышли из своих рам, чтобы, подобно персонажам знаменитых картин, романов и пьес, самим занять место на сцене жизни. Или, по крайней мере, стать свидетелями бесконечных противоречий, переплетавшихся в представлениях о морали Фрейда, его профессиональной компетентности, а также взглядах на человеческую природу, как мужчин, так и женщин.

Противоречивый дебют

Молодая женщина, которую весь мир знает как Дору, впервые пришла на консультацию к Фрейду летом 1898 года, когда ей было 16 лет, и начала лечение психоанализом два года спустя, в октябре 1900-го. По прошествии 11 недель, в декабре, когда бо2льшая часть анализа еще оставалась незавершенной, она прервала курс. Тем не менее уже в середине октября Фрейд сообщил Флиссу, что у него новый случай, 18-летняя девушка, и этот случай легко открывается уже существующей у него коллекцией отмычек – эротическая метафора, смысл которой он не потрудился объяснить.

В начале 1901 года, после ухода Доры, Фрейд быстро записал историю ее болезни, закончив работу 25 января. «Это – самое деликатное из того, что я до сих пор написал», – объявил основатель психоанализа, позволив себе похвалить себя, но тут же разрушил свою радость ожиданием всеобщего неодобрения. Он не сомневался, что его статья будет отпугивать еще больше обычного. «Но ведь, – прибавил Фрейд с характерной смесью самоуверенности и стоического смирения, – исполняют свой долг и пишут не на день». В конечном счете он опубликовал историю болезни Доры только в 1905 году. Эта задержка не принесла ему практически никакой выгоды: основатель психоанализа смог добавить лишь описание интересного визита, который бывшая пациентка нанесла ему в 1902 году, – визита, изящно завершившего неудачу мэтра.

Причины таких долгих размышлений до конца не ясны. У Фрейда были все основания опубликовать историю болезни Доры как можно быстрее. Поскольку он считал ее фрагментом рассказа, в котором объяснения группируются вокруг двух сновидений, то, «по существу, это продолжение книги о сновидении» – практическое применение «Толкования сновидений». Он также предложил поразительную иллюстрацию вклада неразрешенного эдипова комплекса в формирование характера Доры и ее истерических симптомов. Фрейд объяснял задержку разными причинами, в частности врачебной тайной, но все это выглядит не очень убедительно. Он был явно расстроен критическим отношением к статье своего друга Оскара Рие, а также разрушением своей самой страстной дружбы. «Я отозвал мою последнюю публикацию, – писал он Флиссу 11 марта 1902 года, – потому что прямо перед этим я утратил в тебе последнего слушателя». Эта реакция представляется несколько преувеличенной: Фрейд должен был понимать, что данный случай содержит много полезного для тех, кто интересуется психоанализом. Более того, этот случай превосходно укладывался в схему его собственных клинических публикаций. Дора страдала истерией – той разновидностью невроза, на которой было сосредоточено внимание психоанализа с середины 90-х годов ХIХ века, а фактически (со случая Анны О.) почти двумя десятилетиями ранее. Вне всяких сомнений, случай Доры имел особое, в чем-то даже сверхъестественное значение для Фрейда. Впоследствии, ссылаясь на него, мэтр постоянно переносил данный эпизод с 1900 на 1899 год – явный симптом какой-то невыявленной навязчивой идеи. Сдержанность Фрейда указывает на личные причины, по которым этот случай смущал его и по которым он воздержался от публикации.

Ярким свидетельством того, что основатель психоанализа чувствовал себя не слишком свободно, является предисловие к его описанию случая Доры: оно необычно воинственно даже для того, кто никогда не чурался жаркой полемики. Он решился опубликовать эту историю болезни, писал Фрейд, чтобы объяснить сопротивляющейся и несведущей публике пользу анализа сновидений, а также его связь с пониманием неврозов. Не подлежит сомнению, что первоначальное название статьи, «Сновидение и истерия», как нельзя лучше отражает смысл, который вкладывал в нее Фрейд. Однако реакция на «Толкование сновидений» показала, несколько обиженным тоном отмечает он, до какой степени неподготовленными оказались специалисты к восприятию истины: «Новое же всегда вызывало изумление и сопротивление»[124]. В конце 90-х годов, говорит Фрейд, его критиковали за то, что он не предоставлял информацию о своих пациентах… Теперь же он предполагает, что его будут порицать за излишнюю откровенность. Но врач, который публикует истории болезни пациентов, страдающих истерией, должен погружаться в подробности их сексуальной жизни. Таким образом, первейшая обязанность врача – соблюдение тайны – вступает в противоречие с требованиями науки, которой необходима откровенная, свободная дискуссия. Правда, он сделал все возможное, чтобы читатели не узнали настоящее имя Доры.

Из-за такой непростой атмосферы Фрейд не был готов сразу приступить к делу. Он жаловался, что в Вене имеется немало врачей, которых отличает похотливый интерес к материалу, который он собирается представить. Они захотят прочитать «такую историю болезни не в качестве вклада в исследование психопатологии неврозов, а как предназначенный для их увеселения роман». Вероятно, так оно и было, но несколько неуместная горячность Фрейда дает основания предположить, что его отношения с Дорой были более неприятными, чем он подозревал.

Запутанные сексуальные отношения в жизни Доры могли удивить и даже шокировать самого искушенного читателя. Возможно, только Артур Шницлер, лишенные иллюзий рассказы и пьесы которого описывали сложную хореографию эротического бытия, мог бы вообразить подобный сценарий. Две семьи исполняли тайный балет потворства своим чувственным желаниям – под маской самой строгой благопристойности. Главными действующими лицами были отец Доры, процветающий интеллигентный фабрикант, страдавший от последствий туберкулеза и от сифилиса, которым заразился до женитьбы, пациент Фрейда, приведший к нему дочь, а также ее мать, судя по всему неумная и необразованная женщина, посвятившая всю свою жизнь домашнему хозяйству, и старший брат девушки, с которым у нее были напряженные отношения и который в семейных спорах всегда становился на сторону матери, тогда как Дора могла рассчитывать на поддержку отца[125]. Важную роль в драме также играли члены семьи К., с которой родные Доры и она сама были очень близки: госпожа К. заботилась об отце Доры, когда тот тяжело болел, а Дора присматривала за маленькими детьми К. Несмотря на некоторый разлад в семье Доры, на первый взгляд действующие лица этой истории принадлежали к двум респектабельным буржуазным семьям, по-дружески помогающим друг другу.