Фрейд - Питер Гай

Письмо Юнга было откровенным манифестом, декларацией независимости, граничащей с грубостью. К тому же оно напомнило Фрейду, что Цюрих отнюдь не единственный источник неприятных новостей. «Я слышал, – писал Юнг, – что возникли трудности со Штекелем» – и характерным для него резким тоном прибавлял, что Штекеля следует уволить из Zentralblatt, поскольку тот «уже принес достаточно вреда своим неприличным фанатизмом, не говоря уже об эксгибиционизме». Фрейд согласился с Юнгом. Возможно, в последний раз. В 1912 году Штекель продолжал посещать собрания Венского психоаналитического общества. В начале года он участвовал в нескольких дискуссиях на тему мастурбации, а в октябре был заново утвержден на пост редактора журнала Zentralblatt. Но затем он поссорился с Тауском, и этот случай, последний в длинной череде провокаций, стал причиной того, что Фрейд потерял терпение. В своей автобиографии Штекель довольно туманно и без обиды сообщает о разрыве с ним основателя психоанализа. Возможно, предположил он, против него выступал Юнг. Совершенно очевидно, что мэтр встал на сторону энергичного Тауска, которого Штекель считал врагом. Фактически последней каплей оказалась деятельность Штекеля на посту редактора Zentralblatt. Поначалу, как с благодарностью признавал Фрейд, он был превосходным редактором – в отличие от Адлера, но вскоре стал относиться к журналу как к личной вотчине и делал все возможное, чтобы обзоры Тауска не появлялись на его страницах. Фрейд считал, что не может позволить такой бесцеремонности и наконец в ноябре 1912 года объявил Абрахаму, что Штекель идет своим путем. Он испытывал огромное облегчение: «Я так этому рад; вы не представляете, что я испытал, защищая его от всего мира. Он невыносимый человек». Крепнущее убеждение Фрейда, что Штекель «необыкновенно бесстыжий» лжец, сделало разрыв неизбежным. Штекель, писал мэтр Джонсу, заявил людям в Цюрихе о попытке «задушить свободу его мысли», но не упомянул о своих ссорах с Тауском или о заявлении, что Zentralblatt «его личная собственность». Фрейд, выступавший за соблюдение норм морали, считал, что подобная лживость исключает любое дальнейшее сотрудничество. По его мнению, Штекель выродился в проповедника «на службе у адлеризма».

Как бы то ни было, проблемы со Штекелем не могли надолго отвлечь Фрейда от вызова, который бросал ему новый тон Юнга. Для мэтра Юнг на протяжении нескольких лет был «дорогим другом» – Lieber Freund, – но после его письма в середине ноября Фрейд сделал выводы. «Lieber Herr Doktor, – начал он свой ответ. – Приветствую вас по возвращении из Америки, уже не с такой любовью, как в прошлый раз в Нюрнберге, – вы успешно отучили меня от этого, – но все еще с достаточной симпатией, интересом и удовлетворением от вашего личного успеха». И все же он задавался вопросом, не был ли этот успех куплен путем предательства глубинных идей психоанализа. Повторяя, что надеется на сохранение дружеских отношений, теперь Фрейд позволял проникать в письма ноте раздражения: «Ваша настойчивость в упоминании «кройцлингенского жеста» столь же непонятна, сколь и обидна, но не все можно уладить в письмах». Фрейд все еще хотел поговорить с Юнгом, тогда как сторонники мэтра уже были готовы отвергнуть его. 11 ноября, в тот день, когда Юнг в очередной раз напомнил о «кройцлингенском жесте», Эйтингон написал Фрейду из Берлина: «Психоанализ теперь достаточно взрослый и зрелый, чтобы успешно восстанавливаться после подобных процессов раскола и изгнания».

В конце ноября два главных персонажа разворачивающейся драмы встретились на скромной конференции психоаналитиков в Мюнхене и, воспользовавшись случаем, долго беседовали наедине об эпизоде с Бинсвангером. Юнг извинился, и они помирились. «В результате, – сообщал Фрейд Ференци, – наши личные и интеллектуальные связи укрепились на годы. Никаких разговоров о расставании, вероотступничестве». Сия оптимистическая оценка отчасти была самообманом, который не выдержал столкновения с реальностью. Фрейд осторожничал и не мог полностью доверять этому мирному исходу, хотя ему очень этого хотелось. Юнг, признался он Ференци, напомнил ему пьяницу, который непрерывно восклицает: «Не считайте меня пропащим!»

Воссоединение в Мюнхене сопровождалось обмороком Фрейда – вторым в присутствии Юнга. Как и в Бремене тремя годами раньше, это снова случилось в конце обеда. Опять развернулась оживленная дискуссия между Фрейдом и Юнгом, и мэтр снова истолковал слова Юнга как желание его, Фрейда, смерти. Во время спора Фрейд упрекал Юнга и Риклина в публикации статей по психоанализу в швейцарских журналах без упоминания его имени. Юнг оправдывал подобную практику: в конце концов, заявил он, имя Фрейда хорошо известно. Но основатель психоанализа настаивал на своем. «Я, помнится, подумал, что он воспринимает этот вопрос довольно лично, – впоследствии вспоминал Джонс, присутствовавший при разговоре. – Внезапно, к нашему чрезвычайному удивлению, с ним случился обморок, и он упал на пол. Физически сильный Юнг быстро перенес его на кушетку, и он вскоре пришел в себя». Этот случай для Фрейда был исполнен тайного смысла, и он анализировал его в письмах близким друзьям. Независимо от соматической причины – усталость, головные боли – Фрейд не сомневался, что главной составляющей обморока стал психологический конфликт. Косвенным образом в этом приступе, как и прежде, был замешан Флисс. Основатель психоанализа все еще пытался подвести эмоциональный баланс в отношениях с бывшим другом. Юнг, со своей стороны, какие бы выводы он ни сделал из этого пугающего случая, поспешно изложил на бумаге собственное явное облегчение от примирения с Фрейдом. Кающийся и заботливый – снова любящий «сын». «Прошу вас, – писал он Фрейду 26 ноября, – простите мои ошибки, которые я не буду пытаться оправдывать или приуменьшать».

Но это была всего лишь маска. Юнг по-прежнему считал себя обиженным и воспринимал комплименты как оскорбления. 29 ноября Фрейд в письме к нему определил свой обморок как мигрень «не без примеси психики», другими словами, как «элемент невроза». В том же письме он похвалил Юнга за «раскрытие загадки всего мистицизма». Но эти слова показались Юнгу, который не забыл возмущения, высказанного в предыдущем письме, обидными. Фрейд опять его недооценивает… Он ухватился за признание мэтра, что у него присутствует не подвергшийся анализу элемент невроза. Именно этот «элемент», объявил Юнг со свойственной ему «швейцарской невоспитанностью», не позволяет Фрейду по достоинству оценить его, Юнга, работу. Долгие годы применявший термин «комплекс отца» и собственным примером давший убедительное подтверждение сей теории, теперь Юнг отрицал ее как изобретенную в Вене. И с болью отмечал, что психоаналитики слишком склонны использовать свою профессию в целях осуждения.

Фрейд мобилизовал остатки терпения и не стал придираться к «новому стилю» Юнга. Он согласился, что печально видеть злоупотребление психоанализом, и предложил «простое домашнее средство»: «Пусть каждый из нас займется собственным неврозом усерднее, чем неврозом соседа». В своем ответе Юнг на какое-то время смягчил тон и проинформировал Фрейда, что готовит язвительный отклик на новую книгу Адлера. Мэтр это одобрил, однако напомнил Юнгу об их разногласиях: «инновации» последнего, касающейся теории либидо. Для подсознания Юнга это было уже слишком; в середине декабря в коротком письме он допустил одну из тех оговорок, на которых зиждется психоанализ. «Даже сообщники Адлера, – писал он, – не желают считать меня одним из них». Но вместо ihrigen – «них», – как того требовал контекст, Юнг неосознанно отрекся от Фрейда, написав Ihrigen – «вас». Несколько лет назад основатель психоанализа сам поймал себя на подобной оговорке, указывающей на подсознательную враждебность к Юнгу. Теперь, посчитав ошибку, которая вовсе не была ошибкой, ключом к истинным чувствам Юнга и придя в ярость, Фрейд не стал бороться с искушением прокомментировать ее. Довольно язвительно он поинтересовался у Юнга, найдется ли у того достаточно «объективности» – один из любимых агрессивных терминов Юнга, – чтобы размышлять над этой оговоркой без злобы.

У Юнга «объективности» не нашлось. В самой оскорбительной форме он дал волю своей, как однажды выразился Фрейд, здоровой грубости: «Могу я сказать вам несколько серьезных слов? Я признаю свои колебания в отношении вас, но склонен смотреть на ситуацию честно и абсолютно беспристрастно. Если вы в этом сомневаетесь, это ваша проблема. Я бы хотел привлечь ваше внимание к тому факту, что ваша манера обращаться с учениками как с пациентами – это грубая ошибка. Так вы получаете либо рабски повинующихся сыновей, либо дерзких мошенников (Адлера, Штекеля и всю эту наглую шайку, теперь шатающуюся по Вене). Я достаточно объективен, чтобы раскусить ваш трюк». Отрицая «комплекс отца», он снова ярко продемонстрировал его: своим методом выявления симптоматических поступков людей Фрейд низводит их до уровня «сыновей» и «дочерей», которые смущенно сознаются в своих пороках. «А вы остаетесь наверху как отец». Юнг заявил, что лично он не нуждается в таком раболепии. Поначалу казалось, что Фрейд, наблюдая, как прямо на его глазах рушатся заветные планы относительно будущего психоанализа, все еще надеется урезонить Юнга. В черновике ответа он указал, что реакция Юнга на то, что он обратил его внимание на оговорку, была чрезмерной, и защищался от обвинения, что держит своих учеников в состоянии инфантильной зависимости. Наоборот, в Вене его критикуют за то, что он уделяет недостаточно внимания их анализу.