Фрейд - Питер Гай

Юнг: враг

Вспоминая о вражде с Фрейдом, Юнг прослеживал корни своего разрыва с ним до эпизода лета 1909 года на борту парохода George Washington, когда он вместе с мэтром и Ференци направлялся в Соединенные Штаты. Юнг – по его словам – интерпретировал, как мог, один из снов Фрейда, не зная подробностей его личной жизни. Фрейд отказался их предоставлять, с подозрением смотрел на Юнга и возражал против того, чтобы его самого подвергали психоанализу, поскольку это может подорвать его авторитет. Юнг вспоминал, что этот отказ стал похоронным маршем по той власти, которой обладал над ним Фрейд. Самопровозглашенный апостол научной объективности ставил личный авторитет выше истины[116].

Что бы там ни произошло на самом деле, Юнга раздражал авторитет Фрейда, и он, несмотря на все свои заверения, не был склонен терпеть его и дальше. Еще в июле 1912 года мэтр писал Пфистеру о своей надежде, что Юнг способен не согласиться с ним, «не испытывая угрызений совести». Но этого Юнг как раз не мог. Гнев и даже ярость, пропитывающие его последние письма Фрейду, свидетельствуют о том, что совесть «наследника» была нечиста.

Время от времени Юнг приводил более сложные причины своего расставания с мэтром. Он предполагал, что Фрейд отказался серьезно отнестись к лекциям, прочитанным им в Соединенных Штатах и опубликованным в конце 1912 года под названием «Теория психоанализа». «Выпуск этой книги стоил мне дружбы с Фрейдом, – вспоминал Юнг, – потому что он не мог принять ее». Позже Юнг дополнил и усложнил свой диагноз: книга была не столько настоящей причиной, сколько последней каплей в их разрыве, ведь «ему предшествовала долгая подготовка». Вся их дружба, полагал Юнг, была своего рода увертюрой к штормовой развязке. «Понимаете, с самого начала у меня имелась reservatio mentalis[117]. Я не мог согласиться с целым рядом его идей». Особенно с идеями Фрейда о либидо. Это более чем справедливо: самое главное разногласие с основателем психоанализа, которое проглядывает во многих письмах как зловещий подтекст, было связано с тем, что однажды он осторожно назвал своей неспособностью дать определение либидо – на самом деле это означает, что Юнг не желал принимать определение мэтра. Юнг постоянно пытался расширить значение термина Фрейда, чтобы он означал не только половое влечение, но и психическую энергию вообще.

Но Фрейд, очарованный мыслью о том, что поместил свое наследие в надежные руки, не сразу распознал настойчивость и вездесущность «мысленной оговорки» Юнга. А Юнг, со своей стороны, несколько лет скрывал свои истинные чувства – даже от самого себя. Фрейд оставался для него «Геркулесом прежних времен», «человеческим героем и высшим божеством». В ноябре 1909 года, каясь, что не написал сразу же после возвращения из Швейцарии – он был в Университете Кларка, Юнг смиренно признавался «отцу» в том, что взял грех на душу: «Pater peccavi»[118]. Две недели спустя он вновь обращается к Фрейду как к высшей инстанции, прибегнув к сыновнему тону: «Мне часто хочется, чтобы вы были поблизости. Мне часто хочется задать вам несколько вопросов».

До того как трещина стала видимой, Юнг относился к своим разногласиям с Фрейдом как к личному недостатку – своему. Если у него возникли определенные проблемы, то, очевидно, по собственной вине: «…я еще в достаточной степени не приблизил свою позицию к вашей». Фрейд и Юнг продолжали обмениваться дружескими посланиями и встречались вдвоем, когда в плотном графике появлялась возможность найти время. У них всегда были темы для разговоров и писем. 2 января 1910 года мэтр сообщил Юнгу, что источник потребности человека в религии он видит в «инфантильной беспомощности». Это взволнованное признание является доказательством веры основателя психоанализа в Юнга; всего лишь днем раньше он признался Ференци, что ему только что, в канун Нового года, открылось понимание корней религии. Со своей стороны, Юнг, переживавший кризис в семье, вызванный тем, что он назвал своими полигамными составляющими, признался Фрейду, что размышляет над этической проблемой сексуальной свободы.

Эти личные неприятности вызвали у Фрейда легкую тревогу; они угрожали отвлечь внимание Юнга от главного дела – психоанализа. Он умолял Юнга проявить терпение. «Вы должны держаться и вести наше дело к успеху». Это было в январе 1910-го. В следующем месяце он сообщил Ференци, что в «эротической и религиозной сфере» у Юнга «опять штормит». Письма Юнга, проницательно отметил он, кажутся вынужденными и отстраненными. Прошло лишь несколько недель, и Фрейд с радостью встретился с Юнгом, справившимся с «личными неприятностями», и «быстро помирился с ним, поскольку в конечном счете не сердился на него, а только беспокоился». Вероятно снова обретя хладнокровие, Юнг принялся за психоанализ своей жены. Фрейд, которому Юнг сообщил о серьезном нарушении установленных правил, проявил снисходительность. Он сам недавно помогал Максу Графу проанализировать его сына, маленького Ганса, и считал, что Юнг может добиться успеха с собственной супругой, даже несмотря на то, что ему, вне всяких сомнений, не удастся полностью преодолеть чувства, затрудняющие психоанализ.

Когда Юнг становился раздражительным, Фрейд успокаивал его. Размышляя о возможном применении психоанализа к культурологии – интерес к этой теме Юнг полностью разделял, – мэтр выражал желание иметь в своем распоряжении «специалистов по мифологии, лингвистике и истории религии», которые помогут в работе. «В противном случае придется делать все самим». По непонятной причине Юнг воспринял мечты Фрейда как критику: «Я сделал вывод, что этим вы, по-видимому, хотите сказать, что я не подхожу для этой работы». Основатель психоанализа имел в виду совсем другое. «Ваша обида, – ответил он, – стала для меня приятной новостью. Я просто очарован тем, что вы сами воспринимаете этот интерес так серьезно и сами хотите быть в этих вспомогательных войсках». Фрейд всегда старался сгладить подобные недоразумения между ними. «Не волнуйтесь», – писал он своему «дорогому сыну» и рисовал картину будущих великих побед. «Я оставляю вам больше завоеваний, чем смог совершить сам, всю психиатрию и одобрение цивилизованного мира, который привык считать меня дикарем!»

Как бы то ни было, Юнг продолжал играть роль любимого и любящего сына, лишь время от времени непослушного. В начале 1910 года на пути в Соединенные Штаты ради выгодной консультации, из-за которой он мог опоздать на конгресс в Нюрнберге, Юнг отправил Фрейду из Парижа виноватую мальчишескую телеграмму: «Только не сердитесь на мои проказы!» Он по-прежнему заявлял об ощущении неполноценности «по сравнению с вами», которое часто его переполняет, и о необыкновенной радости от одного из одобрительных писем Фрейда: «Я ведь очень чувствителен к любому признанию со стороны отца». Однако временами непокорное подсознание Юнга брало верх. Фрейд занимался исследованиями, которые впоследствии приведут к работе «Тотем и табу», и, зная об интересе Юнга к такого рода реконструкции доисторических времен, попросил высказать кое-какие предположения. Получив «чрезвычайно любезное письмо», Юнг занял оборонительную позицию. Он сердечно поблагодарил мэтра, но тут же прибавил: «Тем не менее мне тяжело сознавать, что вы тоже занялись этой областью, психологией религии. Вы очень опасный соперник, если речь идет о соперничестве». Вероятно, Юнг испытывал потребность видеть во Фрейде соперника, хотя винил во всем недостатки своего характера – снова. Он гордился тем, что продвигает психоанализ, и эта работа (он надеялся, что мэтр с ним согласится) гораздо важнее, чем «…моя личная неуклюжесть и моя обидчивость». Неужели, с тревогой спрашивал он, мэтр в нем сомневается? Юнг уверял, что для этого нет причин. Ведь не станет же Фрейд возражать против того, что у него есть собственные взгляды. Тем не менее, настаивал Юнг, он старался изменить свои взгляды, прислушиваясь к мнению более знающего человека. «Я бы никогда не принял вашу сторону, если бы в моей крови была хоть капля ереси». Через несколько месяцев после окончательного разрыва Фрейда с Адлером Юнг выразил сочувствие и подтвердил свою верность: «Я не склонен ни в малейшей степени подражать Адлеру».

Как ни хотелось основателю психоанализа не замечать эти симптоматические отрицания, заверения Юнга его не убеждали. Фрейд пытался, с характерной для него деликатностью, восстановить медленно распадающуюся ткань их близости. Он отверг суровый диагноз, который поставил себе Юнг, и заменил термины «неуклюжесть» и «обидчивость» более мягким – характер. Единственная проблема в их отношениях, прибавил он, – это пренебрежение Юнгом своими обязанностями президента Международного психоаналитического объединения. Фрейд напомнил Юнгу, с легкой грустью: «…неразрушимой основой наших личных отношений служит вовлеченность в ψA, но хотелось бы построить на этом фундаменте нечто прекрасное, хотя и более изменчивое, внутреннюю солидарность – и разве не должно так быть и впредь?» Этот призыв исходил из глубины души Фрейда. Скрупулезно отвечая на все поднятые Юнгом вопросы, он заявлял о своем полном согласии с претензиями «сына» на интеллектуальную независимость. Юнг процитировал ему длинный отрывок из книги Ницше «Так говорил Заратустра», подкрепляя свое стремление к автономии. Цитата начиналась такими словами: «Плохо отплачивает учителю тот, кто всегда остается только учеником». «И почему не хотите вы ощипать венок мой? – с некоторым недоумением тоже цитатой отвечал Фрейд. – Если кто-то посторонний прочтет эти строки и спросит меня, когда я интеллектуально подавлял вас, то я буду вынужден ответить: не знаю». Фрейд еще раз, с оттенком горечи, пытался успокоить Юнга: «Можете быть уверены в постоянстве моего доброжелательного интереса и думайте обо мне как о друге, даже если пишете мне редко».