Фрейд - Питер Гай

После торжеств в Университете Кларка Фрейд, Юнг и Ференци провели какое-то время в доме Патнема в горах Адирондак, где продолжили обсуждение профессиональных тем. 21 сентября, после двух последних дней в Нью-Йорке, путешественники поднялись на борт другого немецкого парохода – Kaiser Wilhelm der Grosse. Погода была не самой приятной, штормовой, но это не помешало Фрейду провести психоаналитический сеанс с Юнгом – как утверждал сам Юнг, с пользой для него. Восемь дней спустя они пришвартовались в порту Бремена, и Америка стала воспоминанием – ярким, но неоднозначным. «Я очень рад, что уехал оттуда, и еще больше рад, что не вынужден жить там, – писал Фрейд дочери Матильде. – Не могу также утверждать, что возвращаюсь освежившимся и хорошо отдохнувшим. Но это было чрезвычайно интересно и, возможно, очень важно для нашего дела. В целом это можно назвать огромным успехом». В начале октября Юнг, признавшийся мэтру, что скучает по дому, вернулся на работу в Цюрих. Жизнь Фрейда тоже вошла в привычную колею. Он приехал домой доктором права, с очевидными доказательствами, что его движение теперь приобрело международный характер.

После таких удовольствий Вена должна была показаться немного унылой. И действительно, в начале ноября раздражение Фрейда своими здешними сторонниками снова достигло наивысшей точки. «Иногда я до такой степени сержусь на своих венцев, – писал он Юнгу, перефразируя слова римского императора Калигулы, – что мне хочется, чтобы у них был один зад, чтобы я мог отлупить их всех одной палкой». Показательная оговорка, которую допустил Фрейд, выдает его напряженные отношения с Юнгом: вместо «их» (ihnen) он написал «вас» (Ihnen), словно именно Юнг заслуживал порки.

Вена против Цюриха

В минуту сильного раздражения, одну из многих в тот период, Фрейд как-то назвал Штекеля и Адлера Максом и Морицем – так звали двух вошедших в поговорку мальчиков из знаменитого произведения немецкого поэта-юмориста Вильгельма Буша о непослушных и жестоких проказниках и ужасном возмездии, которое их постигло: «Меня беспрестанно раздражают эти двое». Однако «эти двое», друзья и союзники, были совсем не похожи друг на друга и дали Фрейду разные основания для тревоги и в конечном счете для решительных действий.

Штекель, несмотря на свои заслуги в организации Психологического общества по средам и в теории символизма, раздражал Фрейда с самого начала. Он обладал хорошей интуицией и был неутомим – плодовитый журналист, драматург, автор коротких рассказов и трудов по психоанализу. Будучи приятным в общении, он своим хвастовством и небрежностью в научных доказательствах умудрился восстановить против себя многих коллег. Всегда готовый прокомментировать доклад, представленный на обсуждение Психологического общества, он мог придумать пациента, который подтверждал его точку зрения. Выражение «пациент Штекеля в среду», вспоминал Эрнест Джонс, превратилось в дежурную шутку. Складывалось впечатление, что богатое воображение Штекеля просто невозможно держать в узде. В одном из своих докладов он выдвинул удивительную теорию, что имена часто оказывают невидимое воздействие на жизнь людей, и «подтвердил» сию гипотезу примерами имен нескольких своих пациентов. Когда Фрейд упрекнул его в нарушении врачебной тайны, Штекель заверил мэтра: все эти имена вымышленные! Неудивительно, заключил основатель психоанализа – тогда их отношения еще не испортились окончательно, – что Штекель слаб в теории и логике, хотя наделен «острым чутьем на смысл скрытого и бессознательного».

Это было в 1908 году. Вскоре тон Фрейда стал более резким – он сердился на то, что называл идиотской и мелкой ревностью – schwachsinnige Eifersüchteleien. В конечном счете он охарактеризовал Штекеля как «поначалу очень полезного, а потом абсолютно неуправляемого»[108]. Вердикт довольно суровый, но по сравнению с тем, что говорил Фрейд в частном порядке, его можно считать сдержанным. В личных письмах основатель психоанализа называл Штекеля бесстыдным лжецом, необучаемым человеком, mauvais sujet[109] и даже свиньей. Фрейду так пришелся по душе этот обидный эпитет, что он повторил его и на английском: «эта свинья Штекель». Так он назвал его в письме к Эрнесту Джонсу, который, как казалось мэтру, слишком доверял Штекелю. Многие последователи Фрейда из Вены, не опускавшиеся до таких выражений, соглашались с ним, что Штекель энергичен, но совершенно безответствен, зачастую несерьезен и в довершение всего нетерпим. Тем не менее в 1911 году он еще находился на хорошем счету в Венском психоаналитическом обществе, читал доклады, участвовал в дискуссиях. В апреле этого же года общество даже посвятило целый вечер комментированию – по большей части резкой критике – книги Штекеля «Язык снов». Вильгельма Штекеля, который сам отличался нетерпимостью, терпели несколько лет.

Несмотря на то что некоторые из венских сторонников раздражали Фрейда не меньше, чем Штекель, не это было его главной заботой. Приблизительно в то же время мэтр вступил в схватку с Карлом Краусом, остроумным и опасным противником, – после нескольких лет дружеских, хотя и неблизких отношений. Краус, никогда не терявший уважения к самому Фрейду, яростно возражал против модных в то время примитивных приложений его идей к деятелям литературы – включая себя самого. Особое негодование вызвало у него одно из таких приложений, автором которого был его бывший друг и соратник Фриц Виттельс, – оно пыталось приравнять выпуск его знаменитого журнала Die Fackel к обычному симптому невроза. Краус обрушил на психоанализ лавину острых, а иногда и злых шуток. Защищая соратников, даже когда они этого не заслуживали, Фрейд, которому вульгаризация психоаналитического метода вредила не меньше, чем самому Краусу, не стеснялся в выражениях (в частной переписке). «Вам известно неограниченное тщеславие и отсутствие дисциплины у этого талантливого животного, К. К.», – писал он Ференци в феврале 1910 г. Двумя месяцами позже мэтр признался все тому же Ференци, что разгадал секрет Крауса: «Он безумный глупец с огромным актерским талантом». Это, по мнению мэтра, позволяло ему имитировать ум и вдохновение. Подобный приговор был скорее продуктом приступа ярости, чем трезвых размышлений, и, несмотря на ядовитые и иррациональные нападки Клауса, от истины он далек.

Но все это были второстепенные проблемы. По мере того как психоаналитическое движение набирало силу, Фрейду требовалось воспитывать и держать в повиновении своих влиятельных и ненадежных сторонников в других странах. С годами его переписка становилась все более интернациональной и начинала походить на переписку генерала, планирующего военную кампанию, или дипломата, вербующего союзников. Вероятно, самым ненадежным и, вне всяких сомнений, самым важным из рекрутов Фрейда был Эйген Блейлер, шеф Юнга. Какое-то время Блейлер являлся ценным членом фрейдистского клана. В 1908 году он присутствовал на скромном международном конгрессе в Зальцбурге, первом из многих, на котором группа «друзей психоанализа», как они себя называли, из Вены, Цюриха, Берлина, Будапешта, Лондона и Нью-Йорка собралась вместе, чтобы послушать доклады Юнга, Адлера, Ференци, Джонса, а также, разумеется, Фрейда и наладить более близкое сотрудничество. Среди многообещающих результатов необходимо назвать основание первого периодического издания по психоанализу, Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen, руководителями которого стали Блейлер и Фрейд, а редактором Юнг. Двойное руководство служило радующим глаз символом союза между Веной и Цюрихом и не менее приятным свидетельством верности Блейлера идеям основателя психоанализа.

Внешне их отношения были неизменно дружескими, хотя и несколько сдержанными. Однако Блейлер, на которого произвели большое впечатление идеи Фрейда, все еще не был убежден, оправдан ли такой упор на сексуальность, и эти сомнения, дополненные подозрениями, что лидер движения строит жестко управляемую систему, заставляли его колебаться в оценке организации, которую создавал Фрейд. «Этот принцип «кто не с нами, тот против нас», – заявил он Фрейду в 1911 году, выйдя из недавно организованной Международной психоаналитической ассоциации, – это «все или ничего», на мой взгляд, необходим для религиозных комитетов и полезен для политических партий. Я могу понять принцип как таковой, но для науки считаю его опасным». Фрейд мог бы приветствовать такую открытую, по-настоящему научную позицию, но, находясь под сильным градом критики, не принял ее[110]. Он продолжал обхаживать Эйгена Блейлера и одновременно ругать его в письмах друзьям. «Блейлер невыносим», – признавался мэтр Ференци.

Какими бы утомительными ни находил Фрейд нескончаемые колебания Блейлера, дома ему предстояло решить более серьезные проблемы, особенно связанные с местом Альфреда Адлера в Венском психоаналитическом обществе. Отношения основателя психоанализа с Адлером были более запутанными, чем со Штекелем, и в долговременном плане более важными. Адлер был самоуверенным и серьезным. Недоброжелатели из близкого круга Фрейда считали его лишенным чувства юмора и жадным до похвалы. Джонс, например, описывает Адлера как угрюмого и жаждущего признания. Но те, кто знал его как завсегдатая венских кафе, видели перед собой другого человека – непосредственного и любящего шутку. Каким бы ни был «настоящий» Адлер, коллеги считали, что он уступает только Фрейду. Однако мэтр не опасался Адлера и не относился к нему как к сопернику. Наоборот, в течение нескольких лет Фрейд демонстрировал полное доверие к нему. В 1906 году, когда Адлер представил на рассмотрение общества доклад о психологической основе неврозов, мэтр искренне похвалил его, хотя почти не использовал любимый термин Адлера «неполноценность органа» – Minderwertigkeit и предпочитал более нейтральные определения, например «специфическая изменчивость органов». В остальном статью Адлера, как и его работу в целом, Фрейд нашел полезной и важной. Другие участники обсуждения в тот вечер были согласны с ним, за исключением Рудольфа Рейтлера, который прозорливо почувствовал беду в усиленном подчеркивании Адлером роли физиологии и наследственности в формировании неврозов.