Фрейд - Питер Гай

Зародившись, она быстро расцвела. В вежливых письмах Фрейд и Юнг обсуждали роль сексуальности в происхождении неврозов, обменивались оттисками статей и книгами, сообщали подробности историй болезни, которые вызвали у них особый интерес. Тон Юнга был всегда уважительным, но не льстивым. Он выражал надежду, что правильно понимает Фрейда, приписывал некоторые свои сомнения относительно психоанализа недостатку опыта, субъективности и отсутствию личного общения с мэтром, оправдывал сдержанный тон своих публичных выступлений в его защиту необходимостью использовать искусство дипломатии. Юнг сообщал новости, которые должны были доставить Фрейду удовольствие: «Ваши взгляды быстро распространяются в Швейцарии», «Лично я со всей душой принимаю ваши методы лечения».

Фрейд воспринимал комплименты Юнга с отцовской экспансивностью: «Я нахожу чрезвычайно приятным, что вы обещаете предварительно признать мою правоту там, где ваши эксперименты не дают однозначного ответа». И тут же смягчает свое требование к Юнгу: «…конечно, только до тех пор, пока ответ не получен». Основатель психоанализа изображал себя более гибким, чем его считали окружающие, и радовался, что Юнг обратил внимание на эту его черту. «Я вынужден мириться, как вам хорошо известно, со всеми демонами, которые могут быть спущены на «новатора»; не самый смирный из них – необходимость изображать перед своими сторонниками угрюмого ворчуна, самоуверенного и неисправимого, которым на самом деле я не являюсь». С обворожительной скромностью Фрейд заключал: «Я никогда не сомневался в своей склонности совершать ошибки». Он спрашивал мнение Юнга о пациенте, возможно страдавшем dementia praecox. Основатель психоанализа хвалил работы Юнга, перемежая восторги умело расставленной критикой, и никогда не забывал о главном деле: «Немедленно отбросьте ошибочное мнение, что ваша книга о dementia praecox не произвела на меня огромного впечатления. Сам факт моих замечаний должен свидетельствовать об этом. В противном случае я прибег бы к дипломатии, чтобы скрыть их от вас. В конце концов, было бы неразумно обижать вас, лучшего из помощников, которые когда-либо у меня были». Вероятно, Фрейд чувствовал, что с таким человеком, как Юнг, небольшая доза откровенной критики – лучшая форма лести, нежели полное одобрение.

Фрейд искренне любил Юнга, возлагал на него большие надежды и испытывал потребность идеализировать кого-то, как прежде идеализировал Флисса. Вне всяких сомнений, Юнг был очень полезен. Однако вопреки обвинениям придирчивых критиков, которые не замедлили появиться, Фрейд не просто использовал Юнга как респектабельный немецкий фасад, за которым еврейские психоаналитики могли проводить свою революционную работу. Юнг был любимым «сыном» Фрейда. Раз за разом в письмах своим еврейским друзьям он хвалил Юнга за блестящую, великолепную работу редактора, теоретика, за разгром врагов психоанализа. «Перестаньте ревновать, – поддевал мэтр Ференци в декабре 1910 года, – и включите Юнга в свои расчеты. Я больше чем когда-либо убежден, что он человек будущего». Юнг служил гарантией, что психоанализ выживет после того, как со сцены сойдет его основатель, и Фрейд любил его за это. Более того, в намерениях мэтра не было ничего неискреннего или тайного. Летом 1908 года, сообщив Юнгу, что собирается навестить его, Фрейд выразил надежду на бескомпромиссную профессиональную дискуссию и раскрыл «свое эгоистическое намерение», в котором готов честно признаться: он собирается «утвердить» Юнга как психоаналитика, который продолжит и закончит его работу. Но это было далеко не все. «Кроме того, я вас очень люблю» – «habe ich Sie ja auch lieb». Однако, прибавлял Фрейд, он уже научился отодвигать этот элемент на второй план. Польза, которую мэтр рассчитывал получить от Юнга, носила в достаточной степени личный характер, поскольку основатель движения отождествлял себя со своим творением – психоанализом. Но, обращая Юнга в собственную веру с помощью лестных эпитетов и явно ставя его выше своих венских сторонников, Фрейд скорее думал о развитии своей теории (и практики!), чем о более узкой, личной выгоде. Будучи «сильной, независимой личностью, тевтонцем» – Germane, – Юнг больше подходил, как откровенно заявил ему Фрейд, для создания благожелательного интереса к их великому делу во внешнем мире. Карл Юнг не был венцем, не был старым, не был евреем – у него отсутствовали три качества, которые сам Фрейд считал непреодолимыми.

Юнг, со своей стороны, буквально купался в лучах одобрения Фрейда. «От всего сердца благодарю вас за свидетельство вашего доверия», – писал он в феврале 1908 года, после того как мэтр впервые обратился к нему со словами «Дорогой друг». Этот «незаслуженный дар вашей дружбы символизирует для меня определенную вершину моей жизни, которую я не могу выразить никакими словами». Фрейд в одном из писем упомянул Флисса, и Юнг, который, будучи психоаналитиком, умел выделять важные факты, не мог не отреагировать на это имя решительным заявлением. Он посчитал себя обязанным попросить Фрейда позволить ему «наслаждаться вашей дружбой не как отношениями равных, а как отца и сына. Такая дистанция представляется мне уместной и естественной». То, что его назначили наследником Фрейда и что на эту роль его выбрал сам основатель, казалось Юнгу предвестником величия.

Занятые врачебной практикой и не желавшие пренебрегать своими обязанностями, Юнг и Фрейд встретились только в марте 1907-го, почти через год после начала переписки. Юнг привел с собой на Берггассе, 19, свою жену Эмму и молодого коллегу Людвига Бинсвангера. Визит в Вену стал настоящим пиршеством профессиональных дискуссий с перерывами на собрания Психологического общества по средам и семейные обеды. Мартин Фрейд, присутствовавший на последних вместе с другими детьми мэтра, вспоминал, что Юнг был до краев переполнен самим собой и историями болезни своих пациентов. Он «никогда не делал ни малейшей попытки завязать вежливый разговор с матерью или с нами, детьми, и не отвлекался от дебатов, которые прерывались ужином. Говорил всегда Юнг, а отец с нескрываемым удовольствием слушал». Основатель психоанализа описывал свои дискуссии с Юнгом как более сбалансированные, хотя и бесконечные. Они говорили, вспоминал Юнг, 13 часов практически без перерыва. Юнг поразил Фрейда бьющей через край жизненной силой и, как писал Мартин, «властной внешностью. Он был очень высоким и широкоплечим, держался скорее как солдат, чем как врач и ученый. Голова у него была типично тевтонская, с тяжелым подбородком, маленькими усиками, голубыми глазами и редкими, коротко подстриженными волосами». Юнг казался чрезвычайно довольным собой[105].

Каким бы интенсивным в том, что касалось дела, ни был этот первый визит швейцарцев, у него имелась и приятная сторона. Бинсвангер всегда помнил сердечность хозяина, доброжелательный разговор и дружелюбную атмосферу, которая установилась у них с самого начала. 26-летний Бинсвангер с благоговением взирал на «величие и достоинство» Фрейда, но не испытывал ни страха, ни смущения. «Нелюбовь ко всяким формальностям и этикету, очарование его личности, простота, искренняя открытость и любезность, и не в последнюю очередь юмор» хозяина, по всей видимости, не оставляли места для волнения. Трое мужчин непринужденно истолковывали сны друг друга, вместе гуляли и обедали. «Дети вели себя за столом очень тихо, хотя там тоже доминировал абсолютно свободный тон».

Фрейд заявил, что получил удовольствие от гостей. Юнг говорил, что просто ошеломлен. Пребывание в Вене, писал он мэтру вскоре после возвращения в Цюрих, было событием в полном смысле этого слова и произвело на него огромное впечатление. Сопротивление «преувеличенной идее сексуальности Фрейда» ослабевало. Основатель психоанализа, в свою очередь, повторял то, что говорил Юнгу в Вене: «Вы наполнили меня уверенностью в будущем». Без него самого, теперь он это твердо знал, можно обойтись, как и без всякого другого, но Фрейд прибавил: «Я уверен, что вы не бросите незаконченную работу». Действительно ли он был так уверен? Один из снов Юнга мэтр истолковал как символ того, что Юнг хочет развенчать его.

И Фрейд, и Юнг решили не воспринимать этот сон как тревожное пророчество. Орнамент их стремительно завязавшейся дружбы, казалось, был высечен на камне. Они обменивались историями болезни пациентов, словно знаками уважения, искали способы расширения идей психоанализа для изучения психозов и культуры, высмеивали «идиотские банальности» – эпитет Юнга – психиатров старой школы, которые отказывались видеть истину в учении Фрейда. Быстро набиравший клинический опыт и осваивавший искусство полемики, Юнг еще долгие годы продолжал учиться. «Очень мило, – писал ему мэтр в апреле 1907 года, – что вы задаете мне столько вопросов, хотя знаете, что я могу ответить только на малую часть». В этом эпистолярном диалоге Фрейд был не единственным льстецом. Юнг писал основателю психоанализа, что наслаждается богатствами, которые открыл перед ним Фрейд, и «питается крошками, которые падают со стола богача». Мэтр не соглашался с этой цветистой метафорой и предпочитал акцентировать ценность Юнга для него самого. В июле 1907 года, собираясь на летние каникулы, он сообщал Юнгу, что новости от него «уже превратились в необходимость». В августе успокаивал его – Юнг жаловался на недостатки своего характера: «То, что вы называете истерической стороной своей личности, на самом деле потребность произвести впечатление на людей, влиять на них, и именно это позволяет вам быть учителем и руководителем».