Фрейд - Питер Гай

У Юнга «объективности» не нашлось. В самой оскорбительной форме он дал волю своей, как однажды выразился Фрейд, здоровой грубости: «Могу я сказать вам несколько серьезных слов? Я признаю свои колебания в отношении вас, но склонен смотреть на ситуацию честно и абсолютно беспристрастно. Если вы в этом сомневаетесь, это ваша проблема. Я бы хотел привлечь ваше внимание к тому факту, что ваша манера обращаться с учениками как с пациентами – это грубая ошибка. Так вы получаете либо рабски повинующихся сыновей, либо дерзких мошенников (Адлера, Штекеля и всю эту наглую шайку, теперь шатающуюся по Вене). Я достаточно объективен, чтобы раскусить ваш трюк». Отрицая «комплекс отца», он снова ярко продемонстрировал его: своим методом выявления симптоматических поступков людей Фрейд низводит их до уровня «сыновей» и «дочерей», которые смущенно сознаются в своих пороках. «А вы остаетесь наверху как отец». Юнг заявил, что лично он не нуждается в таком раболепии. Поначалу казалось, что Фрейд, наблюдая, как прямо на его глазах рушатся заветные планы относительно будущего психоанализа, все еще надеется урезонить Юнга. В черновике ответа он указал, что реакция Юнга на то, что он обратил его внимание на оговорку, была чрезмерной, и защищался от обвинения, что держит своих учеников в состоянии инфантильной зависимости. Наоборот, в Вене его критикуют за то, что он уделяет недостаточно внимания их анализу.

Замечания Фрейда на чрезмерную реакцию Юнга сами нуждаются в пояснении. В своих письмах и беседах психоаналитики первого поколения были довольно бесцеремонны, что стало бы абсолютно неуместно в отношении других людей. Они бесстрашно толковали сны друг друга, обращали внимание на оговорки и описки, свободно – иногда даже слишком свободно – использовали такие диагностические термины, как «параноидальный» или «гомосексуальный», для характеристики товарищей и даже самих себя. В собственном кругу они все практиковали нечто вроде свободного психоанализа, который посторонним людям казался бестактным, ненаучным и неэффективным. Эта безответственная риторика, по всей видимости, помогала отвлечься от напряженной работы по психоанализу, служила чем-то вроде громкой награды за молчание и сдержанность, которые были им присущи бо2льшую часть времени. Мэтр играл в эту игру вместе с остальными, даже несмотря на то, что благоразумно предостерегал коллег против использования психоанализа в качестве оружия. Фрейд был прав, считая реакцию Юнга на его толкование оговорки в высшей степени непропорциональной и поэтому глубоко симптоматичной.

В конце декабря Фрейд наконец осознал, что время для подобной щепетильности прошло. Дипломатия уже не поможет. «Что касается Юнга, – делился он с Джонсом в откровенном письме, – то он словно обезумел, он ведет себя как сумасшедший. После нескольких нежных писем он написал мне еще одно, абсолютно оскорбительное, показывающее, что события в Мюнхене никак на него не повлияли». События в Мюнхене – это ноябрьское «примирение». Реакция на разоблачающую оговорку Юнга была «легкой провокацией», после которой тот «сорвался, категорически отрицая, что страдает неврозом». И все же Фрейд не стремился к официальному разрыву. Исходя из общих интересов, это было бы нежелательно. Правда, он посоветовал Джонсу больше не предпринимать «шагов для его умиротворения, это бесполезно». Фрейд не сомневался, что Джонс может представить обвинения Юнга: «Я страдаю неврозом, я испортил Адлера и Штекеля и т. д. Тот же механизм и та же реакция, как и в случае с Адлером». Тот же, да не совсем. Размышляя об этом последнем и самом значительном разочаровании, Фрейд не мог справиться с растерянностью и попробовал объяснить разницу с помощью сложной игры слов: «Можно не сомневаться, что Юнг по меньшей мере Aiglon». Это определение можно истолковать как отражение противоречивых чувств мэтра: в переводе с французского Aiglon означает «орленок», и это намек на фамилию Адлер – по-немецки «орел». Кроме того, на память приходит сын Наполеона, Наполеон II, которого называли l’Aiglon и который умер, не исполнив миссии, уготованной ему отцом. Точно так же Юнг, избранный наследник, не оправдал возложенных на него ожиданий. Амбиции Юнга, которые Фрейд надеялся «обратить себе на пользу», оказались неуправляемыми. Основатель психоанализа признался Эрнесту Джонсу, что письмо Юнга вызвало у него чувство стыда.

Фрейд также сообщил Джонсу, что сочинил «очень мягкий» ответ, но не отправил его, поскольку Юнг «воспринял бы такую смиренную реакцию как признак трусости и еще больше проникся бы сознанием собственной важности». Тем не менее Фрейд продолжал надеяться. Дружба Юнга не стоит чернил, писал он Джонсу 1 января 1913 года, но, несмотря на то что он сам не нуждается в его товарищеском отношении, следует учитывать, пока это представляется возможным, «общие интересы» объединения и психоаналитических печатных изданий. Двумя днями позже в письме к Юнгу, которое отправил Фрейд, он подвел жирную двойную черту под их дружбой, на которую возлагал такие большие надежды. Мэтр писал, что не видит смысла отвечать на обвинения Юнга. «У нас, аналитиков, принято не стесняться своих неврозов. Кто ведет себя неестественно и беспрерывно кричит, что он нормален, тот вызывает подозрение, что он не отдает себе отчета в своей болезни. Соответственно, я предлагаю полностью прекратить наши личные отношения». И прибавил, дав волю чувствам: «Я ничего не теряю; долгое время я был эмоционально привязан к вам тонкой нитью, отдаленными последствиями испытанных прежде разочарований». Фрейд все еще не забыл о Флиссе. Совершенно очевидно, что теперь нить порвалась и ее уже не связать. Юнг – в частных письмах мэтра – стал «возмутительно высокомерным», показал себя «напыщенным дураком и грубияном». Юнг согласился с решением Фрейда. «Дальше – тишина», – немного высокопарно написал он в ответ.

Но этим дело не закончилось. Несмотря на то что недавно выкристаллизовавшиеся взгляды Юнга сильно отличались от взглядов Фрейда, остальной мир по-прежнему считал Юнга самым выдающимся после мэтра представителем фрейдистского психоанализа. Более того, как президент Международного психоаналитического объединения, он был главным официальным лицом в международном движении. Фрейд не без оснований считал свое положение чрезвычайно опасным. Существовала реальная угроза, что Юнг и его последователи, контролирующие организационный аппарат и печатные органы психоанализа, могут захватить власть и изгнать основателя вместе с его сторонниками. В своих опасениях он был не одинок. В середине марта 1913 года Абрахам разослал предложение, чтобы психоаналитические группы в Лондоне, Берлине, Вене и Будапеште призвали к отставке Юнга. Неудивительно, что на меморандуме, предназначенном для ограниченного круга лиц, была пометка: «Конфиденциально!»

Фрейд приготовился к худшему. «Судя по новостям от Джонса, – писал он Ференци в марте 1913 года, – мы должны ожидать подлостей от Юнга». Естественно, с горечью прибавил он, «все, что отклоняется от нашей истины, получает официальное одобрение. Вполне возможно, что на этот раз мы действительно будем похоронены – после того, как похоронный марш для нас столь часто исполнялся напрасно. Это очень изменит наши личные судьбы, но ничего не изменит в судьбе науки. Мы владеем истиной; я был уверен в этом еще пятнадцать лет назад».

Он призывал на помощь всю самоуверенность, природную и приобретенную, в то время как Юнг вновь озвучивал свои разногласия с Фрейдом в цикле лекций. В июле 1913 года Джонс прислал мэтру, без всяких комментариев, напечатанное объявление о «докладе доктора К.Г. Юнга из Цюриха на тему «Психоанализ», который будет прочитан перед сообществом психологов и врачей в Лондоне». Вероятно, Джонс и Фрейд почувствовали угрозу в том, что оратор был назван одним из величайших авторитетов в психоанализе, особенно с учетом того, что в следующем месяце на очередной лекции в Лондоне Юнг открыто повторил свою программу, которую впервые предложил в Нью-Йорке десятью месяцами раньше: освободить психоанализ от опоры исключительно на сексуальность. В этих лондонских лекциях Юнг впервые назвал свои пересмотренные доктрины не психоанализом, а аналитической психологией.

Другой целью пересмотра, затеянного Юнгом, стала теория сновидений Фрейда. Приняв нравоучительный, почти патерналистский тон, словно меняя роли в их отношениях с Фрейдом, в июле 1913 года он отправил на Берггассе, 19, письмо с утверждением, что основатель психоанализа, очевидно, неправильно понимает их взгляды. Теперь Юнг говорил от имени цюрихской группы, точно так же, как мэтр долгое время представлял венскую. Предполагаемое непонимание Фрейда относилось к роли, которую Юнг приписывал текущим конфликтам в формировании сновидения. «Мы, – поучал Юнг, – полностью признаем правильность [фрейдистской] теории исполнения желаний». Однако они считают эту теорию поверхностной и не ограничиваются ею.