Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах

чтобы не наказать честных людей, ему нужно было найти виновных и немедленно уволить. Без привлечения полиции не обойтись. И еще ему понадобится новый управляющий.

Ему показалось, что он чувствует, как на льду под его ногами появляются первые трещины.

Маккейн встал, как всегда, до прихода почтальона и забрал газету, выходя из дома, чтобы прочесть ее в офисе.

В то утро, бросив взгляд на заголовки на первой полосе, он остановился на лестнице. Прочел их еще раз и еще.

Швейцарское банковское объединение SBC и Швейцарское банковское общество объединились. Новый банк назывался «Объединенный банк Швейцарии», на балансе у него было восемьсот миллиардов долларов, и оперировал он состоянием в полтора триллиона долларов. А значит, он становился крупнейшим банком в мире.

В статье ясно давалось понять, что соответствующие переговоры велись уже давно, но под давлением постоянно разрастающегося концерна Фонтанелли они были вынуждены поспешить.

В то утро соседи Маккейна впервые услышали, как он взревел во весь голос.

27

Таким взволнованным Джону еще не доводилось видеть Маккейна.

– Вот! – крикнул он, бросая ему газету, и принялся ходить по комнате, словно запертый в клетке лев. – Они объединяются против нас!

Джон взял газету. Снова слияние. Вчера – «Объединенный банк Швейцарии», сегодня – «Мобил ойл» и «Тексако». И снова с тем же обоснованием: необходимо что-то противопоставить доминирующей позиции на рынке, которую завоевал концерн «Фонтанелли энтерпрайзис».

– И антимонопольное ведомство благословляет их на это! – бушевал Маккейн. – То же самое антимонопольное ведомство, которое встряло, когда мы хотели купить «Тексако». Это уже дурно пахнет!

– Мы хотели купить «Тексако»? – удивился Джон. – Я об этом ничего не знал.

Маккейн на миг остановился и махнул рукой.

– Интермеццо, сыгранное несколько дней назад. Зачем было беспокоить вас? – Он сжал кулаки. – Америка. Проклятье! Мы еще не готовы тягаться с США, но я хотел бы иметь возможность по-настоящему задать жару этим фигурам из Вашингтона!

– Вы говорите о демократически избранном правительстве. – Джон почувствовал, как напряглись его спина и шея. Собственный голос тоже показался ему более холодным, отстраненным, неодобрительным, чем хотелось. Но сдержаться он не мог, он должен был выразить свое недовольство. – В Северной Дакоте и Миннесоте есть ребята, которые строят себе в лесах хижины, вооружаются до зубов и ругают правительство. Примерно как вы сейчас.

Маккейн ничего не сказал, он просто посмотрел на него пристально, словно включая рентгеновские лучи в глазах, которые позволили бы увидеть его насквозь. Медленно разжал кулак, опустил руку, отвернулся и побрел к окну. Где-то по пути переполнявшая его ярость, похоже, исчезла, растворилась.

– Джон, – вдруг произнес он, и голос его был похож на удар хлыста, – вы все еще не поняли, каковы ставки в этой игре. Иначе не приводили бы таких смешных сравнений.

Он повернулся.

– Ваши ребята там, в Северной Дакоте, – я знаю этих людей. Я даже – хотите верьте, хотите нет – разговаривал с некоторыми из них. Я знаю, как у них все устроено. Они думают, что так дальше не может продолжаться. И когда все рухнет, они хотят иметь хорошую крепость, где смогут жить дальше. Крепость, которую будут защищать с оружием в руках. Они – величайшие эгоисты на свете, потому что их позиция такова: к черту весь мир, главное, что мы выживем!

Джон мрачно кивнул.

– Вот именно.

– Но правительства, – продолжал Маккейн, – избранные демократическим путем правительства – того же поля ягода! Кто же их выбрал? Народ! Правительство представляет интересы народа. А большинство людей живут по принципу: к черту остальных, главное, чтобы нам было хорошо.

Джон открыл рот, хотел что-то сказать, но не знал, что именно.

– Хм, – произнес он, сожалея, что чувствует себя таким беспомощным и неловким в подобного рода разговорах.

– А мы чем здесь занимаемся? Мы работаем над тем, чтобы завоевать положение, благодаря которому сможем направить мир в более благоприятное русло развития. Мы ведь не для себя стараемся. У нас есть все, больше чем достаточно. Любой из нас без проблем может спокойно отдавать. Поймите же, мы настолько богаты, что подозрений, будто мы хотим обогатиться еще сильнее, просто не возникает. И то, что мы сделаем, произойдет по абсолютно рациональным принципам. Вскоре в нашем распоряжении окажется компьютерная модель мира, самая подробная кибернетическая симуляция, которую когда-либо создавали. С ее помощью мы сможем точно предугадывать последствия любого поступка, с учетом всех взаимодействий с другими мерами. Любое принятое нами решение мы сможем обосновывать без проблем. И единственным критерием будет выживание человечества, наилучшее благосостояние для большей части человечества. – Маккейн встал перед ним, подняв руки в умоляющем жесте. – Разве вы не понимаете, что любой вид чьих-то групповых интересов – наш враг? Любой! Будь то правительство, профсоюз, объединение, союз лоббистов – все это организации, которые думают только о благополучии своей группы. Которые хотят несправедливости! Вы понимаете? Это цель любого представительства чьих-либо интересов – создавать неравенство, вводить неравновесие, причем в свою пользу!

Джон невольно отступил на шаг. Находиться перед таким Маккейном было все равно что попасть под колеса локомотива весом в двадцать тонн. То, что он говорил, вынужден был признать с неохотой Джон, звучало необычно, почти кощунственно – но в этом была своя логика.

– С такой точки зрения я никогда на это не смотрел, – неохотно признал Джон.

– Да. – Маккейн смотрел ему прямо в глаза. – Я вижу.

– Я имею в виду, что за всю свою жизнь не пропустил ни одних выборов. По крайней мере, пока жил в Нью-Йорке. Дед втолковывал мне это снова и снова. Что я должен уважать избирательное право. Что многие, очень многие люди умерли ради того, чтобы я имел право выбирать. Он…

– …бежал от Муссолини, знаю. И он прав, ваш дед. Демократия – это великое достижение, отличная штука, я вовсе не собираюсь это отрицать. Но ее нужно иметь возможность себе позволить! – Маккейн набрал в легкие воздуха, отступил на шаг, словно взвешивая, чего от него можно требовать, а чего нет. – Вам не понравится то, что я сейчас скажу.

– Мне и до сих пор не очень-то нравилось.

– Ничего не поделаешь. Таков мир. Когда надвигается опасность, не время для долгих разговоров. Умрешь прежде, чем успеешь принять решение. – Он поднял палец и указал на Джона. – В тяжелые времена нужен кто-то, кто возьмет на себя командование. Вождь. Вы знаете, откуда взялось слово «диктатор»? Это латынь. В древнем Риме на время кризисных ситуаций выбирали правителя, приказам которого подчинялись все. Вот это был диктатор. Когда наступает опасность, демократия упраздняется. Всегда, в любое время. Изучите историю непредвзято, и вы увидите, что я прав.

Джон почувствовал, как внутри у него поднимается горячая волна ужаса.

– Вы хотите, чтобы мы стали диктаторами?

Маккейн громко расхохотался.

– А как вы назовете то, что мы всегда собирались сделать? Два человека выходят на позицию, благодаря которой могут командовать всем остальным миром, говоря ему, куда двигаться. Таков был план, не так ли, с самого начала?

– Вы никогда не называли это «диктатурой».

– Если бы я произнес это слово, вы встали бы и ушли.

– Да. И сейчас раздумываю, не уйти ли мне.

– Пожалуйста. Вас никто не держит. Это ваш триллион, но, Джон, – вы должны исполнить пророчество. Прежде чем уйти, скажите мне, как вы собираетесь это сделать. Вашей великолепной демократии до сих пор не удалось осуществить даже такой малости, как остановить производство фторхлоруглеводорода, не говоря уже о настоящих мерах. Пожалуйста, скажите мне, что вы собираетесь делать. Если вы придумаете способ лучше, говорите! Я искал его четверть века и не нашел.

Все это время Джон наблюдал за ним со всевозрастающим ужасом, глаза его готовы были вот-вот вывалиться из орбит. Ему пришлось отвернуться, внезапно он ощутил огромную тяжесть.

– Это нелегко, понимаете? Я имею в виду, что у меня никогда не было особенно четкого представления о собственной жизни. Но я совершенно точно не хотел становиться диктатором!

А ведь он давно мог додуматься до этого сам, все к тому шло.

– Джон, – тихо, почти мягко произнес Маккейн, – мы презираем людей вроде Саддама Хусейна не потому, что они диктаторы. Мы презираем их потому, что они преднамеренно убивают людей. Именно это превращает их в тиранов. Мы, Джон, не будем убивать людей – мы будем людей спасать. У нас такая власть, которой не было ни у кого, мы единственные, кто может оттолкнуть человечество от пропасти, к которой оно несется.

Джон поднял взгляд. Он колебался. Мысли его превратились в хаос.

– Я знаю, что это нелегко. У меня было двадцать пять лет