Простая милость - Уильям Кент Крюгер

придержал язык и позволил Джейку предаваться грезам.

Марти Шонфельдта и защитника второй базы разняли, игра возобновилась. Непонятно почему, но я вдруг почувствовал огромное облегчение.

— Пойдем, — сказал я Джейку. — Нам лучше вернуться. А то нас хватятся.

Посреди ночи я проснулся от резкого телефонного звонка. Отец вышел из спальни, я тоже встал с постели и остановился в дверном проеме, наблюдая, как он шаркающей походкой бредет к телефону и берет трубку. Я увидел, как он переменился в лице, как с него разом исчезла вся сонливость, и услышал, как он прошептал: "О Господи". Потрясенно качнул головой и обронил:

— Спасибо, шериф.

Отец положил трубку и застыл на месте, одурело уставившись в темноту под лестницей.

— Что такое, папа?

Он медленно перевел взгляд на меня, и я понял — случилось страшное.

— Карл Брандт, — проговорил он наконец. — Он мертв.

34

В субботу днем мы хоронили Ариэль. Небо было почти безоблачным, но в воздухе над Нью-Бременом и долиной реки Миннесота висело что-то гнетущее. Был очередной жаркий и безветренный день, я дышал тяжким, застоялым зноем и с трудом переставлял ноги.

К тому времени я разузнал кое-какие подробности насчет смерти Карла Брандта. Он ехал по проселочной дороге на своем любимом "триумфе", совсем как в тот день, теперь казавшийся очень давним, когда он катал нас с Джейком. Карл ехал слишком быстро, не вошел в поворот и врезался в большой тополь. От удара его бросило на лобовое стекло, и он умер мгновенно. Он тянул виски из отцовской фляжки и, кажется, даже не попытался свернуть и избежать столкновения. Никто не мог сказать, произошла ли трагедия из-за того, что он отвлекся на питье, или то был умышленный поступок сломленного человека, доведенного до последней черты отчаяния.

Заупокойная служба по Ариэли в методистской церкви на Третьей авеню, через дорогу от нашего дома, была назначена на два часа. Отец попросил, чтобы и полную службу в церкви, и краткую церемонию на похоронах провел окружной пресвитер Конрад Стивенс. Он подобрал музыку, распорядился, чтобы Лоррен Гризвольд сыграла на органе, и попросил Амелию Клемент, обладательницу прекрасного альта, взять на себя руководство хором и исполнить сольную партию. Договорился с Флоренс Хенне насчет поминального угощения для всех, кто будет присутствовать на похоронах. Будучи священником, он занимался этим десятки раз и точно знал, что делает, однако я не сомневался — на этот раз для него все было совершенно иначе.

Прощание, казалось, вытянуло из матери последние силы. Домой после него она не вернулась. В субботу утром отец съездил к дедушке и поговорил с ней — возможно, о Карле Брандте. Вернувшись, он выглядел усталым и опустошенным, но заверил нас, что мы увидим мать на службе. Я сомневался в том, что это хорошая идея. Ведь во время похорон покойник покидает этот мир и становится ближе к Богу — к тому, с кем в настоящий момент мать была не в ладах, если она вообще когда-нибудь с ним ладила. Я не мог отделаться от опасений, что посреди службы она вскочит со скамьи и найдет какой-нибудь способ ему досадить.

Народ начал собираться за полчаса до начала. Я знал, о чем они все судачат — об Ариэли, о Карле, обо всей этой истории, которую жители Нью-Бремена будут теперь пересказывать еще сто лет, примерно так же, как рассказывают о Дакотской войне. Употребляя слова вроде "шалава", "гомик" и "незаконный ребенок", и даже не вспоминая, кем были все эти люди на самом деле. Я наблюдал за всем с веранды, где сидел вместе с Джейком. В доме были только мы двое. Отец уехал на "паккарде" за матерью. Он хотел, чтобы мы вошли в церковь все вместе, как одна семья.

Джейк целый день сидел тихо, еще тише обычного, и я подумал: может быть, это из-за гибели Карла, которую я и сам пытался осмыслить. Я молился, чтобы это оказался несчастный случай, чтобы он просто отвлекся на виски. Ведь если бы я допустил, что он и вправду покончил с тобой, то вышло бы, что и я приложил к этому руку. И Джейк тоже, хотя я отчаянно надеялся, что мой брат этого не понимает. Если бы я оказался с Дойлом один на один и отказался пересказывать ему то, что услышал… Но я остался в стороне, а Джейк все рассказал, и теперь Карл Брандт мертв. Я возразил самому себе: Карла никто не заставлял совершать то, что он совершил. Некоторые люди всю жизнь хранят всякие страшные тайны, тайны, которые могли бы их погубить. На войне с моим отцом произошло что-то ужасное, но он выстоял. А я теперь жил с осознанием, что позволил остаться на свободе человеку, который, вероятно, убил мою сестру. Временами эта тайна делалась невыносимой, но я и не помышлял о самоубийстве. Я считал, что всегда можно найти способ разобраться даже в самой невыносимой ситуации. Может быть, поговорить с кем-нибудь, переехать куда-нибудь, где тебя не знают, начать новую жизнь… Самоубийство представлялось мне наихудшим вариантом.

— Есть вещи, которых не избежать, Фрэнк, — словно из ниоткуда сказал Джейк.

Он смотрел на солнце, висевшее прямо над церковным шпилем. Я подумал, что если он не отведет взгляда, то ослепнет.

— Ты о чем?

— О том, кто ты есть. Этого не избежать. Избежать можно всего, но только не этого.

— О чем ты говоришь?

— Я всегда заикался. Люди всегда надо мной смеялись. Иногда мне кажется, что лучше покончить с собой.

— Не говори такого.

Он наконец отвернулся от солнца и перевел взгляд на меня, его зрачки напомнили точки, поставленные острием карандаша.

— Как ты думаешь, на что это похоже?

— Что похоже?

— Умирать. Умереть.

На этот счет у меня было два различных мнения. Одно дело — умереть. Но совсем другое — умирать.

— Я не хочу об этом думать, — ответил я.

— А я только об этом и думаю целыми днями. Не могу перестать.

— Твое дело.

Мне стало страшно. Интересно, было ли страшно Карлу?

— Как ты