Простая милость - Уильям Кент Крюгер

сказал я. — Разумеется.

— Я вернусь, — сказала она. — Мне просто было нужно… на некоторое время. — Она посмотрела в сторону, в дальний конец траурной залы, где стоял закрытый гроб, украшенный цветами. — Ладно, пойдемте.

Неожиданно она взяла меня за руку и направилась к гробу. Я шел с ней, думая, что вместо меня она должна была держать за руку отца. И я понял, что между ними что-то исчезло, что-то, привязывавшее мать ко всем нам, и теперь она отдаляется от нас. Понял, что мы не просто потеряли Ариэль, мы теряем друг друга. Теряем все.

Я уже неоднократно бывал на прощаниях, и понимал, что у этого ритуала, сопутствующем смерти, есть особое значение. Трудно сказать "прощай", и почти невозможно в одиночку. Ритуал — это как ограда, о которую все мы опираемся, и это позволяет нам держаться прямо и вместе, пока все худшее не останется позади.

Многие жители округа Сиу пришли, чтобы выразить свое почтение. Пришли, потому что знали Ариэль, или наших родителей, или всю нашу семью. Мы с Джейком большей частью стояли в углу и наблюдали, как мать с отцом принимают соболезнования и выслушивают самые теплые слова о своей дочери. Отец, как обычно, был сама почтительность. Мать по-прежнему напоминала пустую скорлупу, и смотреть на нее было мучительно — как будто она вот-вот рассыплется. Лиз стояла рядом со мной и Джейком, и я был признателен ей за поддержку. Мне казалось, что мы стоим уже долго, я сказал Лиз:

— Мне надо подышать свежим воздухом.

— Мне тоже, — подхватил Джейк.

— Ну хорошо, — сказала Лиз.

— Ты скажешь маме и папе?

— Конечно. Далеко не отходите.

Мы выскользнули из траурной залы через главный вход навстречу вечернему персиковому свету, заливавшему Нью-Бремен. Похоронное бюро находилось в красивом старом здании, когда-то принадлежавшем человеку по фамилии Фарригут, который давным-давно построил консервный завод в долине реки Миннесоты и разбогател. Мы отошли подальше от крыльца, чтобы приходившие и уходившие не увидели нас и не чувствовали себя обязанными что-нибудь нам сказать. Не хотелось ни с кем говорить.

Джейк наклонился и сорвал четырехлистный клевер. У него было какое-то сверхъестественное умение их находить.

— Думаешь, сегодня мама вернется домой? — спросил он.

Я смотрел, как пожилая пара нетвердыми шагами прошла по аллее и медленно поднялась по ступенькам похоронного бюро, и подумал, что, возможно, скоро кто-нибудь из них или оба будут лежать в гробу в этой траурной зале, и ответил:

— Кто знает.

Джейк бросил клевер.

— Все изменилось.

— Я знаю.

— Иногда я боюсь.

— Чего?

— Что мама не вернется. То есть, что придет домой, но не вернется.

Я понял, что он имеет в виду.

— Пойдем, — сказал я. — Прогуляемся.

Мы покинули участок Ван дер Вааля, направились вдоль по улице, на ближайшем перекрестке свернули влево и прошли еще квартал, пока не оказались в Глизон-парке, где дюжина детей играли в бейсбол. Мы с Джейком встали у левой стороны поля и какое-то время наблюдали за игрой. Мне были знакомы некоторые игроки — ребята младше меня, в основном ровесники Джейка. Наверное, он тоже знал этих ребят, и, возможно, именно они дразнили его за заикание, потому что он не обращал особого внимания на игру. Один из ребят, Марти Шонфельдт, нанес удачный удар и, подняв облако пыли, кинулся во вторую базу, а Джейк сказал:

— Я видел мистера Редстоуна.

— Редстоуна? Боже! Где?

То лето сильно переменило нас, и Джейк даже ухом не повел при имени, которое я произнес всуе.

— Он мне приснился, — сказал он.

— В кошмаре?

— Нет, не в кошмаре. Ариэль я тоже видел.

Я никогда не видел Ариэль во сне, но она часто посещала меня в часы бодрствования. Хотя дверь в ее комнату мы держали закрытой, я иногда подбирался поближе и просто стоял рядом. Из всех ее запахов дольше всего продержался аромат "Шанели № 5" — сама она не могла позволить себе такого парфюма, но дедушка и Лиз подарили эти духи ей на шестнадцатилетие, и она пользовалась ими в особых случаях. Таких, как тот вечер, когда она пропала. Стоя рядом с комнатой сестры, я закрывал глаза, вдыхал ее аромат, и мне казалось, будто она никогда нас не покидала. Потом я обычно плакал.

Иное дело Уоррен Редстоун. В своих кошмарах я часто преследовал его, несся через эстакаду, пытаясь настичь…

— Что они делали? — спросил я.

— Ариэль играла на фортепиано. Мистер Редстоун танцевал.

— С кем?

Тут произошла небольшая потасовка между Марти Шонфельдтом и пареньком, игравшим на второй базе. Несколько секунд мы за ней наблюдали, а потом Джейк ответил:

— Один. Они были в большой комнате, вроде бальной залы. Ариэль выглядела счастливой, но только выглядела. А он постоянно оглядывался, как будто боялся, что кто-нибудь подкрадется к нему сзади.

С того самого мгновения, когда я позволил вероятному убийце моей сестры уйти, мне отчаянно хотелось рассказать кому-нибудь об этом. Эта тайна тяготила меня каждый день, каждый час, каждую минуту, и я жаждал от нее избавиться. Иногда мне казалось, что если я просто во всем сознаюсь, бремя исчезнет. Я подумал было рассказать брату, потому что если кто и мог понять меня, так это Джейк. Но я оставил этот грех при себе и только произнес с горечью:

— Лучше бы тебе приснилось, как он горит в аду.

Марти Шонфельдт оттолкнул защитника второй базы, и к ним сбежались игроки обеих команд.

Я смотрел, как двое ребят встали в стойку, явно готовясь к драке.

— Я разговариваю с Ариэлью, — сказал Джейк.

Я отвернулся от назревающей драки.

— Ты о чем?

Он пожал плечами.

— Это как будто молитва, но не совсем. Я просто иногда разговариваю с ней, будто она в комнате и слушает, как бывало раньше, понимаешь? Не знаю, слышит ли она меня, но мне становится лучше, как будто она не совсем умерла.

Я хотел было сказать: "Она умерла, Джейк, совсем умерла", потому что чувствовал я именно это, но