Девушка, которая взрывала воздушные замки - Стиг Ларссон

Машина была на месте, однако ночью кто‑то проколол все четыре колеса. Сволочи проклятые, ругнулась она про себя, закипая от ярости.

Особого выбора у нее не было. Эрика позвонила в службу эвакуации и объяснила положение дел. Ждать она не могла и поэтому засунула ключи от машины в выхлопную трубу, чтобы эвакуаторы могли попасть внутрь, потом дошла до площади Мариаторгет и остановила такси.

*

Лисбет Саландер зашла на страницу Республики хакеров и, обнаружив, что Чума находится в Сети, кинула ему весточку. Он тут же отозвался.

Привет, Оса. Как дела в больнице?

Более или менее. Мне требуется твоя помощь.

Господи!

Никак не думала, что придется об этом просить.

Должно быть, дело серьезное.

Йоран Мортенссон, живет в Веллингбю. Мне нужен доступ к его компьютеру.

О'кей.

Весь материал надо пересылать Микаэлю Блумквисту из «Миллениума».

Я это устрою.

«Старший брат» контролирует телефон Калле Блумквиста и, вероятно, его электронную почту. Посылай материал на его адрес на hotmail.

О'кей.

Если я окажусь недоступна, Блумквисту потребуется твоя помощь. Надо, чтобы у него была возможность с тобой связаться.

Хм.

Он немного прямолинеен, но ты можешь на него полагаться.

Хм.

Сколько ты хочешь?

Чума на несколько секунд замолчал.

Это связано с твоей ситуацией?

Да.

Это может тебе помочь?

Да.

Тогда ничего не надо.

Спасибо. Но не в моих правилах оставаться в долгу. Мне будет нужна твоя помощь вплоть до суда. Я заплачу 30 000.

У тебя есть деньги?

Есть.

О'кей.

Пожалуй, нам понадобится Троица. Думаешь, ты сможешь заманить его в Швецию?

Для чего?

Для того, на чем он собаку съел. Я заплачу ему стандартный гонорар + расходы.

О'кей. Кого?

Она объяснила, что требуется сделать.

*

В пятницу утром явно озабоченный доктор Андерс Юнассон любезно посмотрел на явно раздраженного инспектора уголовной полиции Ханса Фасте, сидевшего по другую сторону письменного стола.

– Сожалею, – сказал Андерс Юнассон.

– Я ничего не понимаю. Я думал, что Саландер поправилась. Я приехал в Гётеборг, отчасти чтобы ее допросить, а отчасти чтобы подготовить ее перевод в камеру в Стокгольме, где ей самое место.

– Сожалею, – повторил Андерс Юнассон – Я бы с большим удовольствием от нее отделался, поскольку, честно говоря, лишних палат у нас нет. Но…

– А может, она симулирует? Андерс Юнассон засмеялся.

– Не думаю, что такое возможно. Вы должны понять следующее. Лисбет Саландер прострелили голову. Я извлек у нее из головного мозга пулю, и выживет она или нет, было тогда почти лотереей. Она выжила, и прогноз был исключительно благоприятным… настолько, что мы с коллегами уже подготовились ее выписывать. А вчера произошло явное ухудшение. Она жаловалась на сильную головную боль, и у нее внезапно поднялась температура, которая теперь скачет. Вчера у нее было тридцать восемь, и ее дважды тошнило. За ночь температура упала и стала почти нормальной, и я подумал, что это какая‑то случайность. Однако когда я осматривал Саландер сегодня утром, у нее было почти тридцать девять, а это серьезно. Сейчас температура опять немного понизилась.

– И в чем же дело?

– Не знаю, но колебания температуры говорят о том, что это не грипп или нечто подобное. С чем именно это связано, я сказать не могу, но, возможно, у нее просто аллергия на какое‑нибудь лекарство или на что‑то другое, с чем она вступала в контакт.

Он открыл на компьютере снимок и повернул экран к Хансу Фасте.

– Я затребовал рентген головы. Как видите, непосредственно возле места ранения имеется затемнение. Я не могу определить его происхождение. Это может быть рубец, образовавшийся в процессе заживления, а может быть и небольшое кровоизлияние. Но пока мы не выясним, в чем дело, я ее не выпущу, как бы мне того ни хотелось.

Ханс Фасте огорченно кивнул. Спорить с врачами не имело смысла, поскольку они властвуют над жизнью и смертью и являются чуть ли не главными представителями Бога на земле. Возможно, за исключением полицейских. Во всяком случае, чтобы определить, в насколько тяжелом состоянии пребывает Лисбет Саландер, ему не хватало компетентности.

– И что теперь будет?

– Я прописал ей полный покой и отмену физиотерапии – ей необходима лечебная гимнастика из‑за пулевых ранений плеча и бедра.

– О'кей… мне надо позвонить в Стокгольм, прокурору Экстрёму. Это явилось для нас некоторым сюрпризом. Что я могу ему сказать?

– Два дня назад я был готов согласиться на ее перевод, например, в конце этой недели. При теперешних обстоятельствах придется еще немного повременить. Можете подготовить его к тому, что я едва ли смогу принять решение в течение следующей недели, и не исключено, что пройдет еще недели две, прежде чем вам позволят перевезти ее в тюрьму в Стокгольм. Все будет зависеть только от ее состояния.

– Суд назначен на июль…

– Если не произойдет ничего непредвиденного, она встанет на ноги еще задолго до этого.

*

Инспектор уголовной полиции Ян Бублански с подозрением разглядывал мускулистую женщину по другую сторону столика. Они сидели в уличном кафе на Северной набережной озера Меларен и пили кофе. Дело происходило 20 мая, и воздух казался по‑летнему теплым. Она поймала его в пять часов, когда он уже собирался уходить домой, представилась, предъявив удостоверение на имя Моники Фигуэрола из ГПУ/Без, и предложила побеседовать за чашечкой кофе.

Поначалу Бублански держался замкнуто и неприветливо. Через несколько минут она, посмотрев ему в глаза, сказала, что не имеет официального задания его соблазнить и что если он не хочет, то у него, естественно, есть полное право ничего ей не говорить. Он спросил, какое у нее дело, и она чистосердечно рассказала, что начальник поручил ей неофициально составить представление о том, где правда, а где фальсификация в так называемой истории Залаченко, которую иногда также именуют историей Саландер. Заодно пояснила, что, возможно, даже не вправе задавать ему вопросы, и отвечать на них или нет – решать ему.

– Что вы хотите узнать? – спросил в конце концов Бублански.

– Расскажите, что вам известно о Лисбет Саландер, Микаэле Блумквисте, Гуннаре Бьёрке и Александре Залаченко. Как они взаимосвязаны?

Они проговорили более двух часов.

*

Торстен Эдклинт долго и обстоятельно размышлял над тем, что делать дальше. После пяти дней расследования Моника Фигуэрола предъявила ему ряд несомненных доказательств того, что в ГПУ/Без творится что‑то невероятное. Он понимал, что, пока не соберет достаточное количество материала, действовать надо осторожно. В сложившейся ситуации у него самого руки оказались в определенном смысле связаны конституцией, поскольку он не имел полномочий проводить оперативные действия, особенно в отношении собственных сотрудников.

Следовательно, ему требовалось найти некую формулу, делавшую принимаемые им меры законными. В кризисной ситуации он всегда мог сослаться на свое полицейское удостоверение – ведь расследование преступлений являлось долгом полицейского, – но данное преступление было столь деликатного свойства и столь тесно связано с конституционными правами граждан, что один неверный шаг – и его, скорее всего, выгонят с работы.

Всю пятницу он провел в размышлениях, запершись у себя в кабинете, и в результате пришел к выводу, что Драган Арманский прав, каким бы неправдоподобным это ни казалось. Внутри ГПУ/Без существовал заговор группы лиц, действовавших за рамками обычной работы или параллельно с ней. Поскольку их деятельность продолжалась много лет – по меньшей мере с 1976 года, когда в Швецию прибыл Залаченко, – она явно была хорошо организована и имела надежное прикрытие сверху. Насколько высоко тянулись связи заговорщиков, Эдклинт представления не имел.

Он вывел в блокноте три имени.

Моника Фигуэрола сделала вывод, что Мортенссона перевели из личной охраны якобы в контрразведку, где он на самом деле не появился, как минимум с ведома начальника канцелярии. И занимается Мортенссон слежкой за журналистом Микаэлем Блумквистом, что не имеет никакого отношения к контрразведке.

К списку следовало добавить еще два имени, не из ГПУ/ Без.

Телеборьяна несколько раз приглашали в ГПУ/Без в качестве консультанта по вопросам психиатрии, в конце 80‑х и в начале 90‑х годов. Строго говоря, приглашали его трижды, и Эдклинт ознакомился в архиве с соответствующими отчетами. Первый случай был экстраординарным: контрразведка вычислила в шведской телеиндустрии русского информатора, и его биография внушала опасения, что в случае разоблачения он может решиться на самоубийство. Телеборьян провел исключительно хороший анализ, показавший, что информатора можно превратить в двойного агента. В остальных двух случаях Телеборьяна привлекали по куда менее важным поводам: в связи с алкогольными проблемами одного сотрудника ГПУ/Без и со странным сексуальным поведением дипломата из одной африканской страны.