Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

Роб уставился на дорогу, по которой уехали охотники.

— А что такое «зимми»?

— Это значит «человек Книги». Здесь так называют евреев[125], — растолковал Лонцано.

37

Город мечты реб Иессея

Пути Роба и трех евреев разошлись через два дня, в Купайе, поселочке из дюжины покосившихся домиков на перекрестке дорог. Крюк, который они дали через Дешт-и-Кевир, завел их чуть дальше к востоку, чем надо, однако Робу остался лишь день пути на запад, в Исфаган, а его спутникам предстояли еще три недели нелегкого пути на юг, затем переправа через Ормузский пролив — и лишь после этого они окажутся дома.

Роб сознавал, что без этой троицы и без еврейских поселений, предоставлявших им убежище в пути, он ни за что не попал бы в Персию.

— Ступай с Богом, реб Иессей бен Беньямин! — воскликнул Лейб, и они сердечно обнялись.

— И ты, друг, ступай с Богом!

Даже вечно кислый Арье изобразил кривую улыбку — несомненно, он радовался этому расставанию не меньше самого Роба.

— Когда поступишь в школу лекарей, обязательно передай привет от нас родичу Арье, реб Мирдину Аскари, — сказал Лонцано.

— Передам. — Он взял Лонцано за обе руки. — Спасибо вам, реб Лонцано бен Эзра.

— Для человека, который почти не наш, — улыбнулся Лонцано, — ты был отличным спутником и вел себя достойно. Ступай с миром, инглиц!

— Ступайте и вы с миром!

Не переставая желать друг другу доброго пути, они разъехались разными дорогами. Роб ехал верхом на муле: после нападения пантеры он перенес поклажу на бедного перепуганного ослика и теперь вел его в поводу. В итоге он продвигался вперед медленнее, однако в душе нарастало возбуждение и ему хотелось проделать последний отрезок пути не спеша, наслаждаясь путешествием.

Оно и к лучшему, что он не спешил, ибо на дороге было весьма оживленное движение. Роб услышал столь приятный для его ушей звук и вскоре поравнялся с караваном звеневших колокольчиками верблюдов, нагруженных огромными двойными корзинами риса. Роб пристроился в самом хвосте каравана, наслаждаясь музыкой перезвона.

Местность понемногу повышалась; лес кончился, открылось широкое плато. Там, где хватало воды, созревал на полях рис, цвел опийный мак, но поля отделялись друг от друга сухими россыпями камней и скалами. Потом плато сменилось холмами белого известняка, а солнечные лучи и тени окрашивали их в разнообразные цвета. В нескольких местах в холмах виднелись глубокие выемки — следы регулярной добычи камня.

Незадолго до наступления вечера мул вывез его на очередной холм, и глазам Роба внизу предстали маленькая речная долина и — двадцать месяцев спустя после выезда из Лондона! — город Исфаган.

Первое и самое глубокое впечатление: слепящая белизна, кое-где тронутая густой синевой. Город был роскошным, изобилующим куполами и плавными обводами зданий и улиц. Сверкали на солнце огромные купола мечетей, вздымались ввысь рядом с ними минареты, подобные направленным в небо копьям, зеленели открытые пространства садов, поднимались над прочими деревьями старые кипарисы и могучие платаны. Южная часть города была окрашена в теплый розовый цвет — там солнечные лучи играли не на плитах известняка, а на песчаных холмах.

Вот теперь медлить было нельзя. «Э-ге-гей!» — подбодрил Роб мула и ударил пятками по бокам. Они вышли из цепи верблюжьего каравана и стали обгонять его; ослик цокал копытами вслед за мулом.

За четверть мили до города проезжий тракт перешел в великолепную дорогу, мощеную камнем — то была первая мощеная дорога, которую Роб увидел после Константинополя. Она была невероятно широкой, разделенной рядами высоких ухоженных платанов на четыре идущие рядом полосы. Замечательная дорога пересекала речку по арочному мосту, который был на деле плотиной, а за ней находилось водохранилище. Рядом с табличкой, возвещавшей, что река называется Заянде (Река Жизни), плавали и плескались голые смуглокожие ребятишки.

Дорога привела Роба к мощной каменной стене и невиданным еще городским воротам с высокой и широкой аркой.

За стеной возвышались просторные дома богачей — с террасами, фруктовыми садами, виноградниками. Повсюду были видны стрельчатые арки, они обрамляли двери домов, окна, ворота садов. Дальше, за кварталом богачей, высились мечети и большие здания со сводчатыми куполами — белыми, закругленными, с маленькими шпилями на верхушке. Казалось, строившие их архитекторы помешаны на женских грудях. Нетрудно было понять, на что пошел известняк, взятый из каменоломен в холмах: вокруг сплошной белый камень, украшенный синей плиткой, геометрические узоры которой сплетались в строки из Корана:.

Нет бога, кроме Аллаха Всемилостивого.

Сражайтесь за истинную веру.

Горе тем, кто не усерден в своих молитвах.

По улицам толпами ходили мужчины в тюрбанах, но женщин не было видно. Роб проехал по обширной площади, чуть позже, где-то через полмили, миновал еще одну такую же. Он с удовольствием впитывал в себя звуки и запахи. Здесь по всему безошибочно угадывался municipium[126], большой густонаселенный город, как Лондон его детства, и Робу почему-то казалось несомненным, что ехать через этот город на северном берегу Реки Жизни следует неспешно.

С минаретов понеслись мужские голоса — одни далекие, еле слышные, другие близкие, ясно слышные, — призывавшие правоверных на молитву. Всякое движение на улицах прекратилось: люди обращались лицом, кажется, на юго-запад — в сторону Мекки. Все мужчины города падали на колени, гладили землю раскрытыми ладонями, низко кланялись, всякий раз касаясь лбом камней мостовых.

Роб из уважения остановился и спешился.

Когда молитва окончилась, он подошел к человеку средних лет, проворно сворачивавшему молитвенный коврик, который он достал из своей телеги, запряженной волами. Роб поинтересовался, как ему отыскать еврейский квартал.

— А! Он называется Яхуддийе. Поезжай дальше прямо, по улице Йездигерда, пока не доедешь до еврейского рынка. В дальнем конце рынка будут ворота с аркой, за ними ты и найдешь ваш квартал. Мимо не проедешь, зимми!

Рынок был заставлен рядами лавочек, где можно было купить мебель, лампы и масло, лепешки, сласти, пахнувшие медом и пряностями, одежду, всевозможные предметы обихода, овощи и фрукты, рыбу, кур — как ощипанных и выпотрошенных, так и живых, кудахчущих… Иными словами, все, что необходимо в земной жизни. Увидел Роб и выставленные на продажу молитвенные покрывала, одежду с кисточками, филактерии. В лавке писца сидел, склонясь над чернильницей и перьями, старик с морщинистым лицом, а рядом, в палатке с отдернутым пологом, — гадалка. По тому, что в некоторых лавках торговали женщины, а другие, придерживая за ручки тяжелые корзины, совершали покупки на переполненном рынке, Роб понял: он уже в еврейском квартале. На женщинах были просторные черные платья, головы покрыты полотняными платками. Встретились три-четыре женщины, закрывавших лица вуалями, на манер мусульманок, но у подавляющего большинства лица были открыты. У мужчин одежда была такая же, как и у Роба, только бороды густые, кустистые.

Роб ехал медленным шагом, наслаждаясь тем, что видел и слышал. Миновал двух мужчин, горячо, словно заклятые враги, споривших о цене на пару башмаков. Многие перекрикивались, обмениваясь шутками; чтобы тебя расслышали, приходилось кричать.

На дальнем конце рынка он проехал через ворота с аркой и стал пробираться по узким тесным переулкам, затем по неровному спиральному спуску въехал в нижний и более обширный район лачуг, построенных как попало; отделявшие группы домов крошечные проулочки были проложены без всякого порядка. Многие дома стояли рядышком, стена к стене, но там и сям были разбросаны и отдельно стоящие дома, окруженные небольшими садами. Хотя по английским меркам такие дома выглядели очень скромно, здесь, на фоне соседних хибар, они казались замками.

Исфаган был старым городом, но Яхуддийе выглядел еще более древним. От извилистых улочек отходили переулки. Жилые дома и синагоги построены из камня или старинного кирпича, который выцвел до светло-розового. Мимо Роба прошли дети, гнавшие перед собой козу. На углах улиц стояли группы людей, они беседовали, смеялись. Приближалось время ужина, из домов тянуло запахами стряпни, у Роба даже слюнки потекли.

Он ехал по кварталу, пока не нашел конюшню, где смог поставить осла и мула и договориться, чтобы за ними как следует ходили. Прежде чем уйти, Роб снова очистил царапины от когтей пантеры, оставшиеся на боку осла. Царапины уже благополучно заживали.

Недалеко от конюшни отыскался и постоялый двор. Хозяином был высокий старик с приятной улыбкой и сгорбленной спиной, именем Залман Меньшой.

— А почему «меньшой»? — не удержался от вопроса Роб.