Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

Путники осторожно напоили ослов и мулов, привязали к деревьям, потом напились сами, сорвали с себя одежды и легли в воду.

— А когда были в Дешт-и-Лут, вы потеряли кого-нибудь? — спросил Роб.

— Погиб мой двоюродный брат Кальман, — ответил Лонцано. — Ему было двадцать два года.

— Провалился сквозь корку соли?

— Нет. Он перестал подчиняться порядкам и выпил весь свой запас воды. А потом умер от жажды.

— Да почиет он с миром, — сказал Лейб.

— А как видно, что человек умирает от жажды?

— Не желаю вспоминать об этом, — с явной обидой отозвался Лонцано.

— Я спрашиваю не из любопытства, а потому, что собираюсь стать лекарем, — объяснил Роб, почувствовав на себе неприязненный взгляд Арье.

Лонцано помолчал, потом кивнул:

— Двоюродный брат мой Кальман от жары потерял голову и пил, сколько хотелось, пока у него не закончилась вода. А мы заплутали в пустыне, и каждый старательно берег воду. Делиться с другими никому не позволялось. Через некоторое время его стало тошнить, но жидкости-то не было, нечем было рвать. Язык у него совсем почернел, а нёбо стало белесого цвета. Он стал бредить, ему казалось, что он дома у матери. Губы потрескались и сморщились, обнажая зубы, на лице появилось что-то вроде волчьего оскала. Дышать было тяжело — то пыхтел, то хрипел. В ту ночь я под покровом темноты нарушил запрет: смочил тряпочку и просунул ему между зубами, только было уже поздно. Без воды он прожил всего два дня.

Полежали молча в коричневой воде.

— Ай, ди-ди-ди-ди-ди, ай, ди-ди, ди, ди! — пропел наконец Роб, посмотрел в глаза Лонцано, и они улыбнулись друг другу.

На щеку Лейба присел комар, тот хлопнул себя с силой.

— По-моему, животных можно поить еще, — сказал он. Они вылезли из воды и занялись ослами и мулами.

* * *

На следующее утро, прямо на заре, все снова были в седлах. К немалому удовольствию Роба, они теперь без конца проезжали маленькие озёра в оправе чудесных зеленых лугов. Озёра приводили Роба в восторг. Трава вокруг них, благоухающая нежным ароматом, росла по колено высокому мужчине. В траве прыгали тысячи кузнечиков и сверчков, хватало и крошечных мошек, укусы которых жгли кожу, оставляя на них ранки, которые отчаянно чесались. Еще несколько дней назад он бы обрадовался, увидев любое насекомое, теперь же не обращал внимания на больших, сверкающих на солнце луговых бабочек, то и дело колотя себя по укушенным местам и призывая кары небесные на комаров и мошек.

— О Боже, это еще что? — воскликнул Арье. Роб проследил за его пальцем и увидел поднимающуюся на востоке громадную тучу. С нарастающей тревогой он смотрел, как она приближается, потому что очень уж это походило на тучу в пустыне, исхлеставшую их горячим ветром.

Из этой тучи, однако, был безошибочно слышен стук копыт, словно на них неслась целая армия.

— Сельджуки? — прошептал Роб. Никто ему не ответил.

Побледнев, они напряженно ожидали, а туча пыли все приближалась, грохот копыт становился оглушающим. Когда оставалось шагов пятьдесят, раздался резкий удар копыт, словно тысяча умелых всадников одновременно сдержала своих скакунов по приказу командира.

Роб поначалу ничего не мог разглядеть. Потом пыль поредела, и он увидел диких ослов в неисчислимом количестве, крепких и здоровых, выстроившихся ровными рядами. С большим любопытством ослы вглядывались в людей, а те удивленно смотрели на них.

— Э-ге-гей! — закричал Лонцано. Все стадо развернулось и помчалось на север, оставив им память о многоликости жизни.

Потом им встречались стада ослов поменьше, огромные стада газелей, которые иногда паслись рядом с ослами. Видно было, что на них редко охотятся, ибо на людей они почти не обращали внимания. Зато дикие свиньи, водившиеся здесь в изобилии, выглядели угрожающе. Время от времени Роб замечал щетинистую дикую свинью или кабана с его острыми клыками, а уж слышно их было все время — животные с громким хрюканьем и сопением пробирались в кустах или выкапывали что-то среди высокой травы.

Теперь, стоило Лонцано начать, путники дружно подхватывали песни — это предупреждало свиней об их приближении, благодаря чему те не пугались внезапной встречи и не нападали. У Роба мурашки бегали по коже, а длинные ноги, свешивающиеся по бокам невысокого ослика, задевали траву и казались такими незащищенными. Однако кабаны уступали дорогу громогласным людям и не причиняли им никакого вреда.

Дорогу пересек стремительный ручей, похожий на большую рукотворную канаву; поросшие диким укропом берега его обрывались почти отвесно, и как путники ни искали, поднимаясь вверх по ручью и спускаясь ниже по течению, все не могли отыскать места для переправы. В конце концов просто погнали животных в воду. Труднее всего было выбраться на противоположный берег: копыта мулов и ослов скользили в густой зелени, и животные сползали назад. Воздух звенел от ругательств, благоухал ароматом раздавленной копытами травы, но переправа отняла немало времени. За ручьем начинался лес. Путники въехали в него по дороге, так похожей на изъезженные Робом в родной Англии. Здесь, правда, места были девственные, в отличие от английских лесов. Кроны деревьев переплетались высоко вверху, не позволяя лучам солнца проникать сквозь свою завесу, но все же подлесок был густым и зеленым и кишел живыми существами. Роб узнал оленя, кроликов, дикобраза, а на ветвях деревьев ворковали голуби и какие-то птицы, которых Роб счел разновидностью куропатки.

Вот такая дорога Робу была вполне по вкусу. Подумав об этом, он задался вопросом: а как отреагировали бы евреи, если бы он затрубил в саксонский рог?

За поворотом лесной дороги Роб возглавил маленький караван (они менялись по очереди), и тут его ослик шарахнулся в сторону. Над головой, на толстом суку, приготовилась к прыжку дикая кошка.

Осел попятился, а шедший за ним мул уловил запах и громко заржал. Вполне возможно, что пантера почувствовала обуревавший его ужас. Пока Роб тянулся за оружием, зверь, казавшийся ему чудовищем, прыгнул.

Стрела — длинная, тяжелая и пущенная со страшной силой, вонзилась в правый глаз зверя.

Большущие когти царапнули несчастного ослика, а пантера свалилась на Роба, выбив его из седла. Миг, и он распростерся на земле, задыхаясь под тяжестью туши пантеры. Громадная кошка упала поперек его тела, и он видел в какой-нибудь пяди от своего лица ее хвост и бедра, отметив лоснящуюся черную шерсть, тусклое отверстие под хвостом и чуть-чуть не дотянувшуюся до лица огромную правую заднюю лапу — подушечки лап были тоже неправдоподобно большими, словно опухшими. Пантера недавно ухитрилась как-то лишиться когтя на втором из четырех пальцев — рана была совсем свежей, все еще кровоточила. Это напомнило Робу о том, что с противоположной стороны находятся глаза, а вовсе не сушеные абрикосы, и язык, сделанный отнюдь не из красного войлока.

Из лесу вышли люди. Их господин, не выпуская из рук большого лука, остановился перед путешественниками. Одет он был в простой красный плащ из ситца, подбитого ватой, грубые штаны, сапоги из недубленой кожи, а голову покрывал небрежно повязанный тюрбан. На вид ему было лет сорок — крепко сбитый, с горделивой осанкой; черная короткая борода, орлиный нос, а в глазах, которые следили за тем, как его загонщики стаскивают с Роба убитую пантеру, еще не погас охотничий азарт.

Роб не без труда поднялся на ноги, весь дрожа, стараясь справиться со сводившей живот судорогой.

— Догоните проклятого осла! — потребовал он, не обращаясь ни к кому конкретно. Ни евреи, ни персы его не поняли, потому что фразу он произнес по-английски. Как бы то ни было, осел и сам вернулся, испугавшись незнакомого леса, где могли таиться и другие опасности. Теперь животное стояло рядом с хозяином и тоже дрожало.

Лонцано подошел к Робу и пробормотал что-то, узнав охотника. Затем все пали на колени и простерлись ниц. Этот ритуал назывался, как позднее объяснили Робу, рави земин, то есть «лицом на землю». Лонцано без церемоний повалил Роба и, прижав руку к его затылку, удостоверился, что голова Роба склонена, как подобает.

Эта сцена наглядного воспитания привлекла внимание охотника. Роб услышал его шаги, а затем увидел сапоги из недубленой кожи, остановившиеся в полушаге от его низко склоненной головы.

— Вот большая мертвая пантера, а вот большой невоспитанный зимми, — произнес он с улыбкой, и сапоги зашагали прочь.

Охотник и его слуги, несшие добычу, удалились, не сказав ни слова более, а распростершиеся на земле путники через некоторое время встали на ноги.

— Ты не ранен? — осведомился Лонцано.

— Ничуть не бывало. — Кафтан был разорван, но сам Роб остался невредим. — А кто это был?

— Ала ад-Даула, шахиншах[124]. Царь царей.