Огонь и дым - M. Алданов
- Дата:20.05.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Огонь и дым
- Автор: M. Алданов
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
M. A. Алданов
Огонь и дым
От автора
Настоящая книга составлена из этюдов, написанных в течение двух последних лет. Следуя недавно поданному с разных сторон примеру, я выпускаю эти этюды отдельным томом. Статьи, которые мы писали в изгнании, могут быть хороши или дурны, скучны или интересны. Но каждый из нас несет за них ответственность. Между тем только в форме книг он имеют шансы дойти до читателей оставшихся в России.
Число кающихся эмигрантов растет. Они говорят нам, что отношение к «бежавшим» писателям будет особенно суровое, связанное с общим предубеждением. Я этого не думаю. Великий русский писатель-эмигрант завещал нам несколько страниц, где хорошо объясняются причины «бегства» из стран, в которых попрано человеческое достоинство и нет места свободной речи. Надо ли повторять огненные слова А. И. Герцена?
АВТОР
Варфоломеевский год
Один из очевидцев ночи 23 августа 1572 года бесхитростно рассказывает на старинном французском языке: «В эту ночь смерть и кровь понеслись по улицам нашего доброго города. Я видел знатных господ, которые с яростью проносились мимо меня, крича: «Tuez, tuez, le roi l'ordonne!» Не знаю, в чем дело, но они, вероятно, правы; только смотрел я на все это в глубоком изумлении (a merveille estonne). Наконец, я решился выйти, — огонь уже догорал, но шел по Парижу густой черный дым».
Когда лет шесть тому назад{1} нам попадались в руки письма или воспоминания современников Варфоломеевской ночи, чуждой и непонятной представлялась нам мрачная психология людей 16-го века. Вот хотя бы что доносил с восторгом Филиппу II его парижский посол Цунига под первым впечатлением кровавого зрелища:
«В то время как я пишу, они (католики) убивают их всех, срывают с них одежды и влачат их по улицам; они грабят дома и не дают пощады даже детям. Да благословен будет Господь, который привлек французских принцев к своему святому делу! Да внушит он сердцам их продолжать так, как они начали!»
Сам король испанский, по словам современников, получив известие о Варфоломеевской ночи, рассмеялся от радости в первый и последний раз в своей жизни. Он велел пропеть Те Deum в монастыре св. Иеронима и немедленно ответил Цуниге: «Ваше известие было одной из величайших радостей, когда либо выпадавших на мою долю. Сейчас же выразите королеве-матери удовлетворение, которое вызывает во мне действие, столь угодное Богу и Христу; оно будет перед потомством величайшей славой короля, моего брата».
Не менее довольна была и королева-мать. Она изъявила свое удовольствие в форме сжатой и логичной. «Гораздо лучше, чтобы это случилось с ними, чем с нами». И Катерина Медичи прибавляла иронически на рифмованном французско-латинском языке: «Beatus qui non fuerit in me scan dal izatus».
Впрочем, почти никто особенно скандализован и не был. Известный памфлет Отмана (De furoribus gallicis), который сделал из Варфоломеевской ночи весьма радикальные — пожалуй, и для нашего времени — политические выводы, составляет исключение. Католическое общественное мнение отнеслось к событию даже несколько благодушно. Веселый Брантом упомянул о нем в своем обычном тоне балагура (оправдывая репутацию, сделанную ему позднейшим критиком: «этот человек ни разу в жизни не поинтересовался вопросом, что такое добро и зло»).
Были однако и исключения в стане торжествующих победителей. Тот же Брантом рассказывает о благочестивой Елизавете, королеве французской, жене озверевшего Карла IX: «Elle s'etoit allee coucher de bonne heure la veille de la saint-Barthelemy. Ne s'etant reveillee qu'au matin, on lui dit a son reveil le beau mystere qui se jouait. «Helas! dit-elle soudain, le Roy mon mari le scait-il?» — «Oui, Madame, repondit-on, c'est lui-meme qui le fait faire». «O! mon Dieu! s'ecria-t-elle, qu'est cecy? et quels conseillers sont ceux qui luy ont donne tel advis?… Mon Dieu!.. J'ay grand peur que cette offense ne lui soit pas pardonnee».
Теперь, на пороге двадцатых годов двадцатого века, мы читаем рассказ Брантома иначе. Целые годы живем мы в умственной и моральной атмосфере Варфоломеевской ночи. Психология испанского посла нам гораздо ближе и понятнее, нежели психология французской королевы. Последнее пятилетие представляет собой поразительный рецидив истории. Пулемет заменил пищаль, вот и весь прогресс с 16-го века. A ведь были ученые, спорившие с Вико по вопросу о возможности исторических ricorsi.
Огонь, бурливший пять лет, кажется, понемногу догорает. Но идет по всей Европе густой черный дым. Местами сверкает и пожар: одно из этих мест — шестая часть земли. Варфоломеевский год кончился. Варфоломеевский год начинается.
В Кобленце
В Кобленце в пору Великой Революции скопились самые знатные и самые реакционные из французских эмигрантов. Мелкое дворянство расселилось. в дешевой Лозанне; более либеральные роялисты уехали на жительство в Лондон. Эмигранты Кобленцского двора сходились между собою в политических взглядах. Единодушно признавали необходимым восстановить старый самодержавный порядок и вернуть законным владельцам родовые поместья, наложив штрафы и пени на дерзких захватчиков-вассалов. Составляли длинные списки людей, подлежащих смертной казни; первым номером в этих списках шел Лафайет, которого ненавидели гораздо более, чем Марата. Крайних якобинцев скорее даже уважали за крепкие слова и за идею твердой власти. Спорили больше о том, кому командовать карательной экспедицией: принцу Конде или маршалу де-Брой; первого считали недостаточно твердым, а у второго сын служил в революционной армии. Un de Broglie!..
Жили эмигранты со дня на день, ожидая конца случившейся с ними неприятной истории. Уже был израсходован последний миллион ссуды, присланной Екатериной Второй. Штат двора сократился. Время праздников и балов миновало. Передавали зловещие слухи о начавшейся тяжелой нужде. Герцогиня де-Гиш поступила в сиделки; маркизу де-Гильом кормил на свой счет ее старый лакей; граф де-Майи стал наборщиком; виконт де-Куанье открыл сапожную мастерскую. Вполголоса называли имена знатных дам, которых нужда заставила опуститься еще ниже. Сплетня и злорадство останавливались перед этими несчастьями.
Весной 1792 года стали появляться долгожданные радостные известия. Европа, наконец, решила восстановить прежнюю Францию. Одному из эмигрантов это сказал на приеме граф Кобенцль; другой недавно завтракал у Питта; третий получил письмо от фаворита Екатерины.
К лету в Кобленце появился прусский король и его армия под командой герцога Брауншвейгского. Говорили, что скоро приедет на подмогу из Московии генерал Суваров, тот самый, который кричит петухом. С ним должны прискакать мириады — «des sotnias, vous dis-je» — степных казаков. Этих не заразишь якобинской пропагандой.
В день, когда немецкие войска проходили по улицам Кобленца, множество эмигрантов собралось в кофейне Трех Корон. Пили вино и строили веселые планы.
Только один из роялистов, бывший депутат Казалес, на радостном празднике близкой победы сохранял угрюмый вид. Казалеса недолюбливали в эмиграции; его считали либералом, чуть даже не конституционалистом. Молодой граф Лас-Каз обратился к нему с вопросом:
— Неужели, сударь, вас не радует вид этих доблестных немецких войск, которые идут выручать нашу дорогую Францию?
— Молодой человек, — ответил мрачно Казалес, — мне трудно ответить на ваш вопрос. Конечно, я люблю наших верных союзников-немцев. Но по совести не скрою от вас, что я от всей души желаю этим доблестным воинам, от первого до последнего человека, потонуть в серебряных водах Рейна. Хорошо бы и мне отправиться туда вслед за ними. Горе тому, кто зовет в свою страну чужеземцев! Мы знаем, для чего мы их зовем. Но кто знает, для чего они к нам идут?
Лас-Каз отошел с досадой. К Казалесу подсел Ривароль, краса салонов и король собеседников.
Никто не знал толком, почему этот знаменитый писатель очутился в лагере роялистов. Единственный из всех французов, он громил революцию еще до взятия Бастилии. Тем не менее аристократы не считали его своим. Говорили, будто отец писателя содержал трактир на юге Франции. Сам Ривароль, титуловавший себя графом, ясно давал понять, что почти одинаково презирает парижских революционеров и роялистов Кобленца. Чеканные слова его передавались по всем салонам Европы; однако, никогда не было известно, говорить ли он серьезно или издевается над наивными людьми.
— Мосье де-Казалес, — сказал Ривароль, — быть может, вы отчасти правы. Но… разум слагается из истин, которые нужно высказывать, и из истин, о которых нужно молчать. Во всяком случае вы правы на 24 часа раньше, чем следует. А это гораздо хуже, чем быть вовсе не правым.
— Граф, — ответил Казалес, с некоторой насмешкой произнося титул писателя, — говорят, что после смерти Вольтера вы — самый умный человек во Франции. Так не можете ли вы сказать мне, чем все это кончится?
— Революция? — переспросил Ривароль, учтиво кланяясь собеседнику. — Я думаю, что с якобинцами справится только якобинец. Но этот якобинец будет, вероятно, французский генерал. Революция всегда кончается саблей. Если король не найдет своей армии, армия найдет своего короля.
- Грех у двери (Петербург) - Дмитрий Вонляр-Лярский - Историческая проза
- Бородино - Сергей Тепляков - Историческая проза
- Дарц - Абузар Абдулхакимович Айдамиров - Историческая проза
- Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Бэнович Аксенов - Историческая проза / История
- Осколки памяти - Владимир Александрович Киеня - Биографии и Мемуары / Историческая проза
- Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Роман Галицкий. Русский король - Галина Романова - Историческая проза
- Тайна пирамиды Сехемхета - Георгий Гулиа - Историческая проза
- Темная сторона Мечты - Игорь Озеров - Историческая проза / Русская классическая проза
- Мария-Антуанетта. С трона на эшафот - Наталья Павлищева - Историческая проза