Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов - Флавиус Арделян

он не пожалел черных чернил, и многочисленные линии сплетались друг с другом, так что Аламбик не мог разглядеть никаких осмысленных очертаний в хаотичных загогулинах, хотя и подозревал, что за обширными зачерненными пространствами скрываются заметки и наблюдения, которые понадобилось утаить. В тех местах, где текст поддавался прочтению, стиль был метафорическим, но небрежным; в нем ничего не осталось от продуманного птичьего языка алхимических трактатов старого аптекаря. Но самое интересное открытие ждало Аламбика на последней странице, от которой грубо оторвали половину. Вот оно: на уцелевшей верхней половине старик нарисовал двенадцать фигур, которые Аламбик принял за камни, расположенные в форме квадрата. Слева был улыбающийся полумесяц, справа – угрюмое солнце. Между камнями философ рассмотрел несколько знакомых формул, обозначавших вечный дух целостности. Под квадратом из камней старик нацарапал:

…как усыпить дух камней…

Нижняя часть страницы отсутствовала.

* * *

Бомбаст лаял. Аламбик резко проснулся и тотчас же совершенно забыл, что ему снилось. Тело повиновалось с трудом. Пес зарычал, и усталому философу это показалось приказом, произнесенным на чужеземном языке. Потом он услышал, что кто-то стучит в дверь. Аламбик открыл и впустил Хальбера Крума. Лекарь огляделся по сторонам, но ему мало что удалось разглядеть во тьме, воцарившейся после того, как свечи погасли несколько часов назад.

– Я потревожил твой сон, дружище, – сказал Крум, и Аламбик задумался, был ли это вопрос или констатация факта.

– Прошу, прошу… – проговорил аптекарь и зажег свечи. – Что привело тебя ко мне?

– Одна мысль, все та же, – ответил Крум. – Спящие девицы не дают мне покоя, Аламбик. Еще несколько сегодня погрузились в сон, и похоже, что мы столкнулись с эпидемией. Я сегодня метался из одного дома в другой, носил банки с пиявками Кунрата. Он думает, у бедняжек кровь в голове кипит.

Аламбик ничего не сказал. Теперь, проснувшись, он вновь почувствовал, насколько бессилен перед лицом этой сонной чумы.

– Не знаю, не знаю… – прошептал он в конце концов.

– Понимаю, Аламбик, – так же тихо проговорил Крум. – Я сам не знаю – и думаю, что пусть Кунрат это и скрывает, он тоже ничего не понимает.

– Они мочились? – спросил Аламбик, и Крум, похоже, понял, с чего вдруг аптекарь задал такой вопрос.

– Нет, не мочились, – ответил лекарь.

Аламбик не знал, какое зелье варить; Кунрат не знал, какие вопросы задавать; Крум не знал, что резать. Они бездействовали, а девицы спали. Крум после долгой паузы отвернулся. Между ними повисло молчание. Аламбику оно показалось знакомым, но аптекарь не ведал, когда и где с ним уже встречался. Казалось, он теперь вообще ничего не понимал. Он огляделся, на миг поддавшись ужасному чувству, как будто неосознанно переступил порог и оказался в другом месте, в другом времени, где все дороги вели в никуда. Было это место пустым и одновременно таким переполненным, удушливым; безграничная пустота, великое ничто.

– Что такое, Крум? Что ты хочешь мне сказать?

Лекарь вздохнул и проговорил:

– Я чувствую, что не все успеваю, и боюсь, что прямо сейчас, пока мы разговариваем, еще несколько уснут и не проснутся. Сегодня трижды заходил к Хасмереку.

Крум выдержал паузу. Он устремил взгляд куда-то внутрь аптекаря, как будто стремясь что-то разглядеть у него в животе, среди кишок, и вид имел хмурый, угрюмый.

– Вонь, друг мой… – проговорил он. – Я ее повсюду чувствовал. Смрад сочится сквозь кожу. Так воняет мертвечина, Аламбик. Труп. Но девица спит, и вид у нее по-прежнему безмятежный. И все же, она смердит… Она умерла? Умерла? Меня все время там спрашивали, а что я мог им сказать, ну, что бы ты на моем месте сказал, а? В общем, я ответил – нет, сами же видите, дышит. А они такие: почему же тогда так воняет, почтеннейший? И действительно, почему так воняет?.. Я пожал плечами и тотчас же мне захотелось самому себе отрубить руки и бросить в огонь, Аламбик, захотелось спалить дотла собственное невежество, беспомощность и глупость…

Лекарь произнес последние слова сквозь зубы, со слезами на глазах.

– Я и сейчас от нее иду. Там был Кунрат. Дал мне вот что.

Крум протянул Аламбику лист бумаги. Это было написанное красными чернилами, каллиграфическим почерком приглашение от Альгора Кунрата при содействии Городского совета и согласии Совета старейшин явиться через два дня в зал Анелиды, что в Прими, для вскрытия Ариетты Хасмерек, дочери торговца.

Аламбик растерянно уставился на друга.

– Вскрытие? – повторил аптекарь. – К-какое еще… вскрытие? Но в городе не проводилось никаких вскрытий с тех пор… Ему же нужно… ему нужно получить одобрение при Дворе, в Академии.

– Он убежден, что получит его завтра. Он уже уехал, – объяснил Крум.

– Но… – Аламбик все еще был растерян. – Она не умерла, Крум… как же ее резать?

– Она воняла, Аламбик. И теперь воняет, смердит, как старый труп, найденный в погребе, – проговорил Крум, горестно мотая головой. – И это не все, дружище.

– Что еще?

– Прими закрыли – больше никто не войдет и не выйдет. Пока мы не поймем, что делать.

– Кто об этом попросил? Совет старейшин в курсе?

– Городской совет попросил, старейшины одобрили. Может, оно и к лучшему, Аламбик. Я не знаю… я не понимаю, что происходит, дружище… Несомненно, Городской совет принял такое решение по настоянию жителей Медии, но это уже не важно, дело сделано. Единственный, кто получил право выйти и войти через ворота – Альгор Кунрат. Подождем его – и, может быть, что-то прояснится.

Аламбик молчал. Он молчал и думал, но о чем он думал, никто не знал.

– Нынче многие девицы не хотят ложиться спать. Им страшно. А тех, которые засыпают, тут же будят родные. Опять же, из-за страха. Стоят с палкой над кроватью и как видят, что бедняжка сомкнула веки, лупят по ногам. Город плачет, Аламбик.

Тишина; лица обоих мужчин трепетали в свете свечей.

– О чем ты думаешь, Аламбик?

– Хм?

– О чем ты думаешь?

* * *

Свечи давно погасли. Оба молча сидели в темноте.

– Хальбер?

– Да.

И опять воцарилось молчание. Им не о чем было говорить. И все-таки, вскоре:

– Хальбер?

– Хм?

– Будь у тебя дочь, ты бы уложил ее спать в такой час или не дал ей заснуть?

– Я бы не дал ей заснуть.

– Как долго? – спросил Аламбик, но ответа не дождался. – Мы бы не смогли помочь твоей дочке, Хальбер.

Но Хальбер не знал, что еще сказать, или знал и не хотел, или хотел и не мог, или мог, но уснул, неведомо, было темно, в городе господствовали холод и тишина, а Аламбик понял, что