Мертвецы тоже люди - Елена Валерьевна Грозовская

вежливый и галантный. Вот увидишь, искуситель тот ещё. В былые времена, когда Горын у брата Этернеля гостил, ни одна дамочка устоять перед ним не могла. Так что… наложниц у него в Поповке – около двухсот, и в Ликино ещё столько же. И о жене он мечтает, давно подходящую подыскивает.

– Кто же ему подойдёт, интересно?

– Та, при которой Горын обращаться может в любое время. Подобная ему.

«Чудище поганое!»

– Дракониха?

– Не дракониха, а драконесса, царевна. Но не обязательно именно драконесса. Подойдёт любой оборотень, хотя бы – лягушка.

– Тоже мне, обольститель. Я видела дядю как-то в усадьбе. Обычный хмурый мужик…

– Он не обычный мужик… Горын! Корней! Дракон огнедышащий! Имей уважение, царевна.

– Извини, – я склонила голову, – меня растрясло немного, вот и брякнула не то… Любопытно, как дракон огнём дышит? Насчёт огненных лёгких это, конечно, полная чушь… Думаю, дело в рационе питания и строении кишечника. От Горына смердит серой – вероятно, дядя ест сырое мясо…

– Да уж, конечно, не жареное. Свинину любит, курятину, яйца и грецкие орехи.

– Я читала, что в древности драконы разоряли пшеничные и рисовые поля, а в Китае опустошали соевые наделы.

– И какая тут связь с огнём?

– Очень простая, как бы тебе объяснить… Соя, рис, пшеница, орехи, горох, свинина, курятина, яйца – в состав их белка входят серосодержащие аминокислоты метионин и цистеин. При гниении они образуют сероводород. А сероводород при соединении с кислородом взрывоопасен!

– Хочешь сказать, что Горын вдыхает воздух, а выдыхает сероводород?

– Надо думать, у дракона сероводород выходит не из лёгких, а через пищевод, как отрыжка. Иначе бы он взорвал сам себя. Метионин в организме не синтезируется, его нужно постоянно восполнять белком. Этим объясняется необыкновенная прожорливость драконов. Если дядя Горын голоден, то и пламя не извергает, а если сыт – тогда берегись!

– Слишком мудрёно для меня, но суть понятна…

– Больше всего метионина содержалось в мясе туров. Туры вымерли, вымерли и драконы… Кроме дяди.

– Но пшеницы-то по-прежнему полно…

– Пшеница теперь другая. Раньше сеяли двузернянку или полбу, камут. Теперь их не выращивают. В полбе зёрна в колосьях крупнее в два-три раза, чем в современных сортах, и белка больше, и метионина, и цистеина, и железа.

– Почему же люди перестали сеять полбу?

– Вроде бы молоть её тяжело.

– Странные вы, люди…

– И не говори…

– Мы подъезжаем. – Аргиз резко сбавил ход и шумно втянул воздух. – Горын уже недалеко.

– Чувствую запах тухлых яиц. – Я вцепилась в гриву коня, припала низко к шее, высматривая чудище.

Снова похолодало, и лёгкие облачка пара поднимались от разгоряченных боков лошади.

– И он тебя почуял… Терпи, Василисушка, недолго осталось. Ещё немного, и мы уйдём из Нави. – Аргиз фыркнул и громко заржал, оповещая стража сокровищ о нашем присутствии.

– Я-то думала, тебе здесь нравится.

– Тишину и темноту люблю, но не могильную и не тюремную.

– Куда ты привёз меня? – Я огляделась.

Розовый свет, сопровождавший наше путешествие, исчез, растворился. Не видно речек с кисельными берегами. Воздух стал тяжёлым, а стены подземелья слабо светились желтоватым фосфорическим отблеском, словно мы в глубинах океана.

– В чертоги к Горыну. Здесь долго оставаться опасно для тебя. Но отсюда наверх кратчайший путь!

* * *

К запаху сероводорода я вскоре привыкла и перестала замечать. Конь, цокая копытами по гладким камням, прошёл в полукруглую арку и остановился в овальном зале пещеры. Я сползла с крутого бока Аргиза и огляделась.

Мы оказались на дне то ли глубокой пещеры, то ли жерла вулкана. Пол, усыпанный золотыми монетами, ярко отражал свет, падающий отвесным пучком с поверхности земли через высокое, почти невидимое глазу круглое окно. Через отверстие в пещеру проникал свежий воздух, и дышать сразу стало легче. В круге света стоял стол, покрытый бархатной скатертью с шёлковыми кистями, кованый сундучок и два высоких мягких стула.

На столе в узком хрустальном кувшине искрилось рубиновое вино, сверкала резными гранями пара тяжёлых бокалов на длинных ножках.

Стены мерцали звёздами драгоценных кристаллов. В одном месте они напоминали весёлое изображение собаки, вставшей на задние лапы.

Я вдруг вспомнила щенка сестры Яги, славную шуструю дворняжку. Теперь, наверное, отдала бы полжизни, чтобы услышать перекличку собак в деревне, вдохнуть свежего, ядрёного воздуха, крепко пропитанного опавшей кленовой, разноцветной листвой…

– Я ждал тебя, Василиса, – в неосвещённом дальнем углу пещеры отделилась от стены чёрная тень.

По мере приближения к столбу света тень выступала яснее и отчётливее, раскалывая тишину, как метроном, стуком каблуков.

– К сожалению, я потеряла волка, дядя Горын, – прервала я неловкую паузу, – но надеюсь на вашу доброту и снисходительность.

Змей остановился в тени, а я, ослеплённая белым потоком света, тщетно пыталась разглядеть лицо человека.

– Когда-то (помню с умиленьем…) Я смел вас нянчить с восхищеньем… Вы были дивное дитя… Вы расцвели – с благоговеньем вам ныне поклоняюсь я… – дракон вышел из тени, и солнечный свет ярко осветил его с головы до ног.

Я ожидала увидеть родственничка в подобии византийской длинной одежды, тяжёлой парчовой ризе, расшитой золотом и жемчугом, непременно в алмазной короне с девятью загнутыми лепестками; грузным, оплывшим, с пузом.

Но Горын выглядел совсем иначе.

Это был совсем не старый ещё мужчина, на вид лет около сорока, стройный, подтянутый, высокий. Длинная серая шерстяная рубаха-койлок с горловиной точно по шее, перетянутая в поясе накладным турьим ремнём, спускалась до колен, как и принято у русской знати в Древней Руси. Манжеты, ворот, широкие плечи и прямой грудной вырез, застёгнутый у горла на костяную пуговку, густо покрывала богатая алая вышивка. Светло-серые порты из тафты, заправленные в сапоги шагреневой кожи, обтягивали стройные ноги.

Из немногочисленных украшений: сигула царя, золотой перстень на левой руке, железные, сдвоенные, как кастет с шипами – на правой, узкий витой княжеский пояс с ужами-головками поверх рыцарского, накладного, с привешенным к нему кинжалом в серебряных, чернёных ножнах.

На волнистых, до плеч, густых каштановых волосах нет даже обруча. Короткая бородка аккуратно подстрижена. Как и у отца, она рыжая, а усы тёмно-каштановые.

Но больше всего меня поразило лицо Горына: худое, спокойное, отрешённое, без следов усталости, будто лицо спящего с разгладившимися во сне чертами – с очень твёрдым подбородком, тонким, немного хищным носом и внимательными зелёно-карими глазами.

«Это он! Красавчик из сна!»

Я видела дядю лишь однажды у отца, в современной одежде, и теперь поверить не могла, что передо мной тот самый молчаливый родственник в чёрном костюме.

Нервы у меня были на пределе. Тоска подползла к сердцу, и оно билось, как барабанная дробь.

– За вами сердцем и глазами с невольным трепетом ношусь… И