Мертвецы тоже люди - Елена Валерьевна Грозовская

Михайловна, мой Псой – отличный конь, не сбросит.

– А что за порода такая – никогда не видела.

– Аргиз, редкая порода.

Василиса глубоко вздохнула:

– Никогда мне ещё не доводилось ездить верхом на животном.

Инкуб широко улыбнулся, не скрывая веселья:

– Ну и как ощущения?

– Словами не передать…

– В таком случае мы немного ускоримся, вы не возражаете? – Инкуб дал шенкелей, и конь перешёл на лёгкую рысь.

Набирая ход, вытянувшись длинной змеёй по большаку, всадники рысью достигли леса и, не сбавляя скорости, проскакали через арку старой часовни.

«Временно́й переход пройден! Мы ушли из грядущего!»

– Ну вот, Василиса Михайловна, мы и в Лукоморье, ещё час, и вы увидите стены города».

Мне приснился старинный город. Я всё знала и про него, и про его обитателей, и про широкоплечего красивого парня в подбитом белым мехом плаще, шедшего позади меня… Невидимый рассказчик во сне голосом садовника Чура продолжал рассказ.

* * *

«Василиса шла по базарной площади Старого Капева. В лавках под полосатыми полотняными навесами кипела бойкая торговля.

Выставили свой товар кожевенники, гончары, лудильщики, торговцы овощами. В высоких плетёных корзинах зелёными букетами пестрела морковная ботва и перья лука. На деревянных столах, установленных вдоль стен торгового ряда, разложено угощение для людей: снедь в деревянных мисках и туесках. Вкусно пахло селёдкой, копчёной грудинкой, свежим хлебом и пирожками с грибами.

В «волчью неделю» народ был особенно возбуждён. Только в эти семь дней можно было справлять зимние свадьбы. На неделю на базарной площади перед воротами ставили высокие качели, хотя в другое время, до весны, качаться на качелях было строжайше запрещено, и малейшие намёки на плотскую любовь строго порицались. За игрища, хороводы и прилюдное женихание могли девке и ворота дёгтем вымазать, и женишка в перьях извалять и пустить голышом по улице.

По обычаю, в «волчью неделю» женихи выбирали себе невест. То и дело в толпе появлялись женихи-волки в подбитых волчьим мехом япончицах. Нарядные девушки – их добыча, сбившись в кучки, шумели, смеялись, радостно сверкая глазами, засматривались на парней, ожидая, что именно к ней подойдёт жених и подаст ей яблоко.

Яблоко служило предложением к свадьбе. Именно поэтому яблок в плетёных корзинах по всему базару было не счесть. Они стояли ровными рядами перед лавками – свежие, наливные, сверкая красными боками.

Кроме женихов яблоки никто не покупал, а торговцы заламывали такую цену за одно яблочко, что после «волчьей недели» их за те же деньги можно было бы купить мешок.

Инкуб шёл за Василисой след в след. Девице захотелось самой сходить на базар за свежей зеленью. Сегодня она впервые за много дней вышла за стены терема. Василиса отпустила служанку и пошла на базарную площадь. Она уже купила небольшой крепкий кочан, кусок ароматной грудинки для щей и перья зелёного лука.

Инкуб в подбитой белым волком япончице сопровождал девицу.

Обычно стоило Инкубу выйти на улицу, за ним пристраивалась толпа зевак и бездельников. Хвостом таскались за ним отроки из малой дружины, с восхищением оглядывая облитые серебром плечи, золочёные ножны тяжёлого меча на широкой перевязи, бузинную дудочку барда и впечатляющий золотой плащ волхва.

Девицы смущались, когда красавец бард оглядывал их необычными рысьими глазами, и, принимая это как знаки внимания, бежали хвастаться подругам.

С тех пор как Инкубу исполнилось шестнадцать, весь город гадал, какой же счастливице достанется самый видный жених Лукоморья.

Но он почему-то не торопился, в двадцать пять лет принял даже обет безбрачия, чтобы не связывать себя нежеланным обязательным по закону браком.

Василиса слышала, как в народе обсуждали, что, мол, привёз князь Инкуб Острый в город прекрасную царевну, иноземку. Кто-то уверял, что царевна из южных славянских земель, поскольку речь её, похожая на русскую, была всё же не совсем понятна большинству горожан.

Царевна и впрямь была красоты неземной, плыла словно лебедь белая, но обычаев местных не знала, и народ относился к ней с тем сдержанным уважением, которое обычно выдаёт недоверие.

Сегодня большая толпа следовала за Инкубом по пятам. Как же иначе: на великом барде в «волчью неделю» надета япончица, подбитая белоснежным мехом северного волка. Сегодня его охота. Сегодня женится князь Инкуб Острый, Великий бард Лукоморья, сын и наследник царя Бессмертного – Иван-царевич!

Народ всегда смотрел на Инкуба с любопытством. Голубая кровь высвечивала его глаза кобальтовой синевой: они то казались бездонно-чёрными, то синими, как васильки. Алые губы, твёрдые, как сургучная печать, плотно сжаты. Широкие плечи раскачиваются над толпой, сверкая драгоценным таусиным аксамитом под белым мехом япончицы.

О да, голубая кровь видна издалека.

Инкуб невольно пригладил обнажённую голову под пристальным вниманием любопытных глаз. Он не любил, когда обращали внимание на породу в его лице.

Девицы и бабы перешёптывались, глядя на князя, обсуждая наряд и убор невесты, за которой князь следовал тенью.

– Да, царевна-то – перестарок, – с завистью глядя на невесту, скривила губы молодуха лет двадцати, – говорят ей уже осемнадцать лет стукнуло, заневестилась. У нас девушки в пятнадцать дома засиживаются, к колодцу желаний бегают…

– Перестарок, да, – ответила ей подруга, – а своего не упустила. Через три дня молодухой станет, и все забудут, что она до восемнадцати засиделась в девках. Лучшего жениха отхватила. Гляди-ка, как Иван-царевич, бард наш князь Инкуб Острый, за ней увивается, глаз не сводит… А она-то будто и не замечает, как он её голубит, как токует рядом, любуется! Вот помяните моё слово, как на качелях девки станут качаться, Иван-царевич первым её украдёт, никому не уступит. Учитесь, бабы!

Чуть поодаль за Инкубом шли его друзья, боярин Афоня и тысяцкий Ингорь, вежливо не мешавшие токованию жениха. Следом шагало человек десять из дружины, волхвы в золотых одеждах, сваха, а за ними толпился разночинный, любопытный люд.

– Ой! – всплеснула руками крепкая, румяная старуха в цветастом платке. – Ой, держите меня, бабоньки! Наш-то какой красавец! Писаный! Смерть всем девкам в городе! Я бы и сама с ним замутила, да мой старик заревнует!

Толпа взорвалась весёлым смехом.

– Дуры, вот, дуры! – шепеляво возмутился седой мужичонка в новом армяке. – Вше бабы – дуры в «волчью неделю». Поштыдилась бы, Акулина, чай, не шишнадцать уже!

– Скажи: «Все бабы дуры», – только дура и обидится, – не полезла за словом в карман боевая баба и вновь принялась расхваливать красавца жениха.

Девушки, смеясь, забрасывали Инкуба пшеном и гречкой. Он прикрывал рукой лицо, улыбаясь им. Иногда самая смелая подбегала к барду и целовала в щёку:

– Выбери меня! Меня!!! Мой бард!

Василиса радостно озиралась вокруг, не понимая сути всеобщего веселья.

Из толпы то и дело кто-нибудь