Мертвецы тоже люди - Елена Валерьевна Грозовская

одобрительно замечал:

– Жених-то! Всем женихам жених!

– А невеста – пава! Лебедь белая!

– Пара! Вот ведь пара получилась!

– Голубь с голубкой!

– Иван-царевич!

– Царевна-лягушка!

– Что за праздник сегодня? – спросила Василиса, возбуждённо улыбаясь.

– «Волчья неделя» началась, – сдержанно ответил Инкуб. – Ты разве не знаешь, после Гюргиева дня?

– Не знаю, откуда мне знать? – Василиса пожала плечами. – У нас такое не празднуют! Ой, там качели! Пойдём скорее, Инкуб!

Василиса взяла Инкуба за руку и потянула за собой.

Дружинники позади засвистели, заулюлюкали, как только Василиса дотронулась до него. Инкуб, переплетя пальцы, крепко сжал её руку в своей.

Василиса остановилась и, коротко взглянув на Инкуба, весело рассмеялась:

– Что ты так смотришь на меня?

Инкуб не просто смотрел, он глаз не сводил; не отрываясь следил за волшебными движениями её тела, любовался языком глаз и губ, восхищался переливами лент и тканей; предугадывая любое её движение, шёл близко, почти касаясь.

На Василисе был сарафан из шёлковой объяри.

Ткань мерцала в дневном свете, переливаясь, как перламутр, из муравчатого в драконью зелень. Тонкая горничная рубаха из белёного льна, собранная в жемчужные запястья в узких рукавах, богато украшенная по подолу багряной вышивкой, мелькала у коротких сапожек, когда девица при ходьбе поднимала подолы сарафана и таусиного летника из кутни, расшитого золотыми нитями в причудливые цветочные узоры.

Рукава летника, длиной до земли, с прорезями для рук на высоте сгиба локтя, были расшиты речным жемчугом, так же, как и высокий бархатный кокошник с жемчужными ряснами на висках и жемчужной обнизью на очелье, закрывавшей лоб до бровей. На кокошнике крупным жемчугом переливалась богатая вышивка: стилизованное изображение лягушки в центре – символ плодородия, а по краям – изогнутые шеи белых лебедей – символ верности.

Тонкая лёгкая вуаль спускалась с вершины кокошника на спину, прикрывая перевитые лентами и жемчужными нитями две тяжёлые косы. Круглый пристяжной соболий воротник, застёгнутый у горла на пуговицу с синим яхонтом, закрывал шею и плечи. Но ярче яхонтов и парчи блестели девичьи глаза и жемчужные зубки в луке коралловых губ.

Инкуб смотрел на девушку, не в силах глаз отвести, скрыть восторг от близости с ней.

– За смотр денег не берут, – улыбнулся Инкуб, обнажив крепкие белые зубы. – Чего же на лепоту девичью не полюбоваться.

На берегу небольшого пруда стояли высокие качели. Крепкая дубовая доска, скреплённая по краям и в середине шестью толстыми пеньковыми верёвками, плавно раскачивалась внутри треугольной конструкции, прочно удерживающей качели на месте. Для большей устойчивости дубовые сваи были прижаты к земле мешками с мокрым песком.

На качелях, со свистом рассекающих воздух, словно огромный маятник, с визгом и смехом, крепко держась за верёвки, качалось не меньше дюжины девушек. Вокруг на должном безопасном расстоянии шумела весёлая, хмельная толпа.

Девушки и молодухи заглядывались на парней и пели весёлые песни.

Козушка белонога по горке ходила,

Дразнила, дразнила она серого волка:

Волчушка, серенький, я тебя не боюся,

Я тебя не боюся, в кусте схоронюся…

Песни неслись со всех сторон. Во всех пелось о Василисе и Иване, но Василиса и подумать не могла, что именно она является сегодня героиней песен.

Ты приди, приди, молодой Иван,

Ты возьми, возьми Василису,

Ты возьми её за праву рученьку… —

доносилось с одной стороны игрища, а с другой – пели уже другое:

Василиса с Иваном по саду ходили,

По саду ходили, о них люди судили…

– Почему только девушки качаются? – Василиса поставила корзинку на землю и зачарованно наблюдала за взмывающими ввысь качелями.

– Обычай такой, – кратко ответил Инкуб, – парням не положено.

Афоня, отлучившийся до лавки сбитенщика, принёс три канопки с горячим сбитнем. Одну он протянул Инкубу, другую Василисе со словами:

– Понимаете ли, Василиса Михайловна, на качелях качаются только девицы, которые замуж выйти хотят. У нас качание на качелях означает е… – тут он произнёс матерное слово, – туда-сюда, туда-сюда, понимаете? Кто девицу с качелей умыкнёт, тот её в брачную ночь и е…

– Какой же ты похабник, Афоня!

Афоня не обиделся, блеснув глазами на девичью красу, продолжил:

– Качание на качелях – самый быстрый способ заключения брака. Всё по закону, хотя обряд короткий, без сватов и рукобитья. А насчёт мата не смущайтесь, Василиса Михайловна. Во время лады на «волчьей неделе» мат не возбраняется, наоборот, поощряется, а иначе на жениха с невестой благодать божья не снизойдёт, мать-земля не благословит, не заладится у них в брачную ночь. В другие дни, кроме свадеб и лад, матерные слова запрещены не потому, что ругательны, а потому, что силы не имеют и богов оскорбляют. Так что, если вдруг сегодня услышите пожелание, чтобы молодой князь вас в брачную ночь крепче е… – не оскорбляйтесь, поскольку не для обиды сие сказано, а как доброе пожелание счастливого брака.

– Но я не собираюсь замуж! Не хочу! – смущённая словесной смелостью Афони вскрикнула Василиса.

Афоня усмехнулся:

– Да? На «волчьей неделе», если девица прилюдно берёт парня за правую руку, значит, признаёт его своим мужем.

– Что? Ты шутишь, конечно? Инкуб, он шутит? – Василиса оглянулась на Инкуба, но не нашла его.

Афоня вдруг пронзительно свистнул, и двое парней из дружины подхватили Василису под локти и мигом подняли на качели.

Она вскрикнула, схватилась за верёвки и оглушительно крича, взлетела вверх. Качели качнулись раз, другой. Василиса рассмеялась, поддавшись охватившему её восторгу. Рядом стояли молодые девушки, раскрасневшиеся от полёта и веселья, зыркающие быстрыми глазами по толпе в поисках своего суженого.

Девичий хор пел:

     Дразнила, дразнила Василиса Ивана,

     Я тебя не боюся, в тереме схоронюся.

     Не взгадала Василиса, что наутро будет,

     Поясок тут, ленты тут, сарафан тут,

     а девки нет…

Над толпой пронёсся жуткий волчий вой. Он нарастал, раскалываясь на разные голоса. Кто рычал, кто выл громко и тоскливо. Василиса вцепилась в верёвки. Вой нарастал, хотелось уши заткнуть, до того страшно ей стало!

Из толпы выбежало несколько парней, покрытых волчьими шкурами. Один, ловко подпрыгнув, вскочил на качели, зацепился за верёвку и крепко ухватил Василису за пояс. Волчья раскрытая пасть склонилась над девицей, Василиса вскрикнула, отпустила верёвку, и в следующее мгновение «волк» подхватил её, вскинул на плечо и, соскочив с качелей, быстро побежал прочь от улюлюкавшей толпы.

Забежав за угол Рогатой улицы, волк остановился, отпустил Василису и откинул с головы волчью пасть. На неё, смеясь, смотрел Инкуб.

– Ах, ты! – Василиса охнула и, задыхаясь от волнения,