Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

10 октября 1931 г.

Решение Политбюро

5. – О Польше (ПБ от 20.IX.-31 г., пр. № 63, п. 3) (т.т. Карахан, Литвинов, Крестинский).

а) Признать целесообразным одновременное обращение НКИД как к Бертело, в ответ на его запрос, так и к полякам.

б) Поручить т. Литвинову составить проект заявления и согласовать его с т.т. Молотовым и Сталиным.

Выписки посланы: т.т. Литвинову, Карахану, Молотову, Сталину.

Протокол № 68 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.10.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 23.

23 сентября, вскоре после решения Политбюро, поручавшего НКИД к 10 октября предложить шаги, позволяющие добиться заключения советско-польского пакта о ненападении, генеральный секретарь МИД Франции Ф. Вертело сообщил полпреду В.С. Довгалевскому о том, что заключение такого пакта должно «предшествовать или сопутствовать» подписанию аналогичного франко-советского договора[890]. Получив это сообщение, Политбюро 30 сентября «поручило НКИД выяснить дополнительно положение с пактом и внести к следующему заседанию Политбюро свои предложения по вопросу о дальнейших шагах»[891]. 5 октября Бертело повторил заявление «о желательности предварительного заключения польско-советского пакта и рассказал, что виделся с Залеским, которому и Бриан и он сделали заявление о желательности заключения польско-советского пакта в редакции, аналогичной франко-советской»[892]. «Последнее заявление Бертело тов. Довгалевскому, – писал Литвинов Секретарю ЦК ВКП(б), – несомненно нарушает имевшуюся договоренность о несвязывании подписания пакта какими бы то ни было условиями. Правда, несмотря на эту формальную договоренность, Бертело и раньше говорил тов. Довгалевскому, а Массигльи – мне в Женеве, что пакт не будет подписан до выяснения исхода переговоров по размещению наших заказов во Франции. Теперь, однако, Бертело выставил совершенно новое условие об одновременном и предварительном подписании советско-польского пакта или хотя бы получении уверенности в шансах подписания его».

Учитывая разногласия, обнаружившиеся в конце августа-сентября 1931 г. между НКИД и Политбюро, в записке членам высшего руководства Литвинов дипломатично уклонился от попытки определить «точную причину предъявления этого нового условия»[893]. Сам нарком полагал, что официальная позиция Франции была изменена главным образом вследствие «нажима, произведенного поляками, когда они узнали о парафировании пакта» СССР и Франции. Он продолжал считать, что Польша на деле стремится не к заключению договора с СССР, а «скорее всего… хотела бы впутать нас в переговоры, максимально затягивать их и таким путем оттянуть или засаботировать подписание советско-французского пакта». Предостерегая Антонова-Овсеенко против проявления инициативы и подчеркивая, что «решения о вступлении в переговоры с Польшей» «у нас пока нет» «и оно не скоро будет принято», нарком уже в конце сентября предсказывал: «Возможно, что будет признано предпочтительным придать переговорам с Польшей характер нашей уступки Франции. Такая постановка вопроса имеет… и ту выгоду, что Франция не сможет заставить нас принять навязываемые нам Польшей условия, которых от нас и сама Франция не требовала»[894]. Для подготовки такого выхода из возникших осложнений еще до рассмотрения вопроса в Политбюро советская дипломатия «заявила французскому правительству о нашем согласии» на подписание с Польшей договора, аналогичного советско-французскому пакту ненападения[895]. В НКИД началась разработка нового проекта договора о ненападении с Польшей. Его первый вариант был составлен 3 октября «на основе нашего проекта 1926 г., с учетом переговоров 27 г. и фр[анко]-сов[етского] пакта», второй (после обсуждения членами Коллегии и «на основе парафированного франко-советского пакта») – 10 октября[896]. На заседании Коллегии НКИД (состоявшемся, вероятно, 8 октября) обсуждались два варианта дипломатических действий. При определении позиции СССР Литвинов предлагал руководствоваться необходимостью «максимально сократить неизбежную оттяжку заключения франко-советского пакта», и действовать таким образом, чтобы «ответственность за дальнейшие оттяжки не могла приписываться нам». «Если, однако, исходить из безусловной желательности пакта с Польшей, – делал нарком уступку возобладавшему в Политбюро мнению, – то можно считать французское вмешательство фактором положительным». Оба рассуждения приводили Литвинова к предложению «заявить Бертело, что мы ожидаем теперь от Польши официального и формального подтверждения приемлемости для нее текста советско-французского пакта, в результате чего польско-советский пакт мог бы быть скорейшим образом подписан… Такая тактика имеет то преимущество, что Польша будет вынуждена либо сразу раскрыть свои карты, либо оттягивать свой ответ не нам, а самой Франции. Этот путь наиболее убедительным образом докажет и Франции и всеми миру, кто является виновником односторонней оттяжки и саботажа». Лишь нехотя («если этот путь отвергается») нарком соглашался с возможностью приглашения в НКИД посланника Патека или временного поверенного в делах Зелезинского и, «сославшись на переданное нам заявление Бертело о приемлемости для Польши текста советско-французского пакта, просить скорейшего официального подтверждения этого заявления, изъявив с нашей стороны согласие на подписание такого пакта»[897]. По всей вероятности, с таким подходом солидаризировался и Н.Н. Крестинский. Третий участник заседания Коллегии Л.М. Карахан, «отстаивавший наше непосредственное обращение к Польше и возражавший против первого варианта», оказался в меньшинстве и обратился к членам Политбюро с краткой запиской, в которой были оспорены аргументы Литвинова. Подобно Литвинову Карахан был уверен в тесной зависимости польской политики в отношении СССР от позиции Парижа, однако с большим недоверием оценивал роль Франции в переговорах о пактах ненападения: «Действовать через Францию… это не прямой и не отчетливый путь. Он облегчит полякам и французам их игру, даст лучшую возможность для всяческих затяжек с их стороны, тогда как «делая прямое предложение» Польше, СССР может «сгладить впечатление от отпора, который мы дали полякам после вручения Патеком польского проекта пакта», «припереть поляков к стенке и укрепить нашу позицию в отношении Франции». Если Литвинов предлагал в случае обращения к Польше, «во избежание всяческих искажений», вручить Патеку или Зелезинскому письменное заявление, то его заместитель настаивал, что информировать французов о советском демарше также следует в письменной форме, «чтобы затруднить им дальнейшее вранье»[898]. Во всяком случае, в руководстве НКИД не испытывали сомнений в необходимости дать утвердительный ответ французскому правительству. «Решением» Политбюро «О Франции» от 10 октября «предложение НКИД» было принято[899].

Постановление Политбюро придало решению (фактически принятому еще до 10 октября) о вступлении в переговоры о пакте с Польшей характер «уступки Франции», как и предлагалось Литвиновым. Судя по имеющимся документам, вопреки формулировке Политбюро, ни с каким «запросом» к Москве генеральный секретарь МИД Франции не обращался. Спору между Литвиновым и Караханом было найдено соломоново решение в форме «одновременного обращения» к французским и польским дипломатам. Политбюро согласилось с мнением наркома о нецелесообразности официального вручения польской миссии парафированного текста советско-французского пакта в качестве нового проекта советско-польского договора о ненападении. Статья 1 пакта с Францией упоминала о подмандатных территориях и колониях, а статья 4 ссылалась на «совокупность территорий, определенных в 1-й статье», что, замечал Литвинов, «либо к Польше не может быть применимо, либо же может быть воспринято как гарантирование польского коридора и протектората над Данцигом, т. е. как подтверждение Версальского договора». «Если мы, однако, внесем хоть малейшие поправки, – опасался он, – это даст повод Польше со своей стороны вносить поправки и таким образом вновь проявить свое мастерство в бесконечном затягивании переговоров»[900]. Поэтому документальное сопровождение советского демарша было ограничено кратким письменным заявлением.

Текст заявления СССР в адрес Польши и Франции был согласован Литвиновым с Молотовым и Сталиным не ранее вечера 13 октября и датирован 14 октября. Беседам Довгалевского и Залеского с руководителями французской дипломатии в нем придавался статус фактической договоренности о том, что возможные польско-советские переговоры следует вести на основе парафированного текста пакта СССР и Франции. В заявлении подтверждалась «готовность Советского Правительства к подписанию такого пакта» и содержалась просьба сообщить, «готово ли Польское Правительство… подписать такой же пакт о ненападении». 14 октября Литвинов передал это заявление временному поверенному в делах Польши в СССР А. Зелезинскому и поручил Довгалевскому сообщить его генеральному секретарю МИД, «объяснив, что ввиду интереса, проявленного французским правительством, и в интересах скорейшего разрешения вопроса, Вы обращаетесь и за содействием к Бертело»[901].