Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Изученные материалы не содержат никаких свидетельств о том, что на принятие этого решения оказали воздействия сообщения о маньчжурском инциденте 18 сентября, положившего начало длительному военно-политическому конфликту вблизи восточных границ СССР (в частности, курировавший отношения с Японией и Китаем Л.М. Карахан не воспользовался ссылкой на появление новой потенциальной угрозы, хотя в поисках аргументов достигал столь отдаленных сюжетов, как возможность влияния О. Чемберлена на политику правительства Дж. Р. Макдональда). Решение Политбюро от 20 сентября явилось, по всей вероятности, результатом естественной эволюции позиции советского руководства, предшествующие этапы которого отразились в резолюциях Политбюро от 30 августа, 3(5) и 10 сентября 1931 г.

На разрешение Политбюро («отдельно от общего вопроса о Польше») Коллегия НКИД представила также предложение Антонова-Овсеенко отреагировать на попытку газеты «Kurier Polski» в связи с полемикой с агентством Гавас возложить на советского полпреда ответственность за недоразумения с инициативой пакта в конце 1930 – начале 1931 гг. Антонов-Овсеенко полагал, что выступление «Курьера Польского» инспирировано МИД и просил «предпринять какую-нибудь акцию против этих действий Польши, вплоть до официального представления польскому правительству». При обсуждении в Коллегии Стомоняков предложил сделать такое представление (через поверенного в делах Польши в Москве), против чего возражал Карахан, а Литвинов считал правильным избрать средний путь и прокомментировать в «Известиях» женевскую корреспонденцию «Курьера Польского», «чтобы лишить польское правительство возможности ссылаться на тов. Антонова-Овсеенко»[883]. В протоколе Политбюро постановление по поставленному НКИД вопросу отсутствует; вероятно, спор между членами Коллегии был разрешен иным путем.

20 сентября 1931 г.

Решение Политбюро

5. – О Финляндии (ПБ от 3.IX.-31 г., пр. № 60, п. 34/15). Согласиться на обмен установленными сведениями о вооружениях с Финляндией.

Выписки посланы: т. Литвинову, т. Крестинскому, т. Ворошилову.

Протокол № 63 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 20.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 9.

Впервые вопрос об обмене сведениями о вооружениях с Хельсинки был внесен в Политбюро 3 сентября 1931 г.[884] Предложение о двустороннем обмене сведениями, которые подлежали представлению Конференции по разоружению, было неофициально высказано финской стороной в конце августа. Официально оно было сделано 25 сентября, после того, как стало известно о принципиальном согласии на это советского правительства. 1 октября 1931 г. (дата была предложена МИД Финляндии) временный поверенный в делах Финляндии в СССР Р. Хаккарайнен и заведующий 1 Западным отделом НКИД Н.Я. Райвид обменялись сведениями о количественном составе вооруженных сил мирного времени.

26 сентября 1931 г.

Опросом членов Политбюро

8/6. – Об импорте из Латвии.

Предложить Валютной комиссии в трехдневный срок рассмотреть во всем объеме вопрос импорта из Латвии в 1931 г.

Выписки посланы: т.т. Рудзутаку, Розенгольцу.

Протокол № 65 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 26.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д 11.. Л. 16.

Хотя Политбюро отказалось двумя неделями ранее санкционировать денонсацию советско-латвийского торгового договора[885], ситуация в торговле с Латвией не могла его устраивать: значительное отрицательное сальдо при дефиците свободных валютных средств побуждало к принятию мер по сокращению импорта из этого прибалтийского государства. Возможно, именно вопросы сокращения импорта и были в центре внимания Валютной комиссии, поскольку на состоявшемся месяц спустя заседании Политбюро при обсуждении этого вопроса было решено не идти на дальнейшие валютные жертвы[886].

30 сентября 1931 г.

Решение Политбюро

11. – Об измышлениях рижской и финской печати (т. Литвинов).

а) Официального опровержения не давать.

б) Дать заметку в «Известиях» с приведением телеграмм и кратким комментарием, высмеивающим сообщения о моратории. Поручить тт. Литвинову и Калмановичу просмотреть проект заметки.

в) Предложить ТАСС’у эту заметку перепечатать для сообщения за границу.

Выписки посланы: т.т. Донецкому, Литвинову, Калмановичу.

Протокол № 66 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 30.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 1.

В конце сентября 1931 г. в латвийской и финской печати появились сообщения о том, что Советский Союз намерен объявить мораторий по оплате кредитов и об отказе советских хозяйственных организаций в течение года платить по своим векселям. На фоне лавины сообщений об углублении финансового кризиса в Европе, САСШ и Японии о введении некоторыми странами моратория по финансовым обязательствам эта информация выглядела правдоподобной, тем более что ограниченность валютных ресурсов СССР была общеизвестна. Сообщения о советском моратории грозили затруднить получение кредитов, несмотря на то, что Москва всегда стремилась пунктуально выполнять финансовые обязательства. По всей вероятности, сообщения латвийской и финской печати были полным вымыслом.

Реакция Политбюро была стремительной (первые сообщения в латвийской прессе появились 29 сентября). На следующий день после решения Политбюро «Известия» поместили сообщение об измышлениях зарубежной печати, сопроводив его кратким пояснением, в котором они объяснялись тем, что сопоставление разлагающегося капитализма с победами социалистического строительства становится для антисоветских кругов слишком убедительным и опасным[887].

В латвийской прессе первые опровержения информации о неплатежеспособности СССР появились 2 октября 1931 г. (полпредство в Риге располагало каналами для продвижения такого рода материалов в некоторых латвийских изданиях). Тем не менее, через месяц сообщения о введении СССР моратория и отмене золотого стандарта появились на страницах германской прессы («Deutsche Algemeine Zeitung» и др.), которая связывала ожидаемое изменение финансовой политики СССР с неблагополучием шведского концерна И. Крейгера[888]. 25 октября Политбюро признало нецелесообразными выступления советских представителей за границей с опровержениями заявлений о неплатежеспособности СССР, но вместе с тем предписывало опубликовать в «Известиях» статью на этот счет[889].

10 октября 1931 г.

Решение Политбюро

5. – О Польше (ПБ от 20.IX.-31 г., пр. № 63, п. 3) (т.т. Карахан, Литвинов, Крестинский).

а) Признать целесообразным одновременное обращение НКИД как к Бертело, в ответ на его запрос, так и к полякам.

б) Поручить т. Литвинову составить проект заявления и согласовать его с т.т. Молотовым и Сталиным.

Выписки посланы: т.т. Литвинову, Карахану, Молотову, Сталину.

Протокол № 68 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.10.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 23.

23 сентября, вскоре после решения Политбюро, поручавшего НКИД к 10 октября предложить шаги, позволяющие добиться заключения советско-польского пакта о ненападении, генеральный секретарь МИД Франции Ф. Вертело сообщил полпреду В.С. Довгалевскому о том, что заключение такого пакта должно «предшествовать или сопутствовать» подписанию аналогичного франко-советского договора[890]. Получив это сообщение, Политбюро 30 сентября «поручило НКИД выяснить дополнительно положение с пактом и внести к следующему заседанию Политбюро свои предложения по вопросу о дальнейших шагах»[891]. 5 октября Бертело повторил заявление «о желательности предварительного заключения польско-советского пакта и рассказал, что виделся с Залеским, которому и Бриан и он сделали заявление о желательности заключения польско-советского пакта в редакции, аналогичной франко-советской»[892]. «Последнее заявление Бертело тов. Довгалевскому, – писал Литвинов Секретарю ЦК ВКП(б), – несомненно нарушает имевшуюся договоренность о несвязывании подписания пакта какими бы то ни было условиями. Правда, несмотря на эту формальную договоренность, Бертело и раньше говорил тов. Довгалевскому, а Массигльи – мне в Женеве, что пакт не будет подписан до выяснения исхода переговоров по размещению наших заказов во Франции. Теперь, однако, Бертело выставил совершенно новое условие об одновременном и предварительном подписании советско-польского пакта или хотя бы получении уверенности в шансах подписания его».

Учитывая разногласия, обнаружившиеся в конце августа-сентября 1931 г. между НКИД и Политбюро, в записке членам высшего руководства Литвинов дипломатично уклонился от попытки определить «точную причину предъявления этого нового условия»[893]. Сам нарком полагал, что официальная позиция Франции была изменена главным образом вследствие «нажима, произведенного поляками, когда они узнали о парафировании пакта» СССР и Франции. Он продолжал считать, что Польша на деле стремится не к заключению договора с СССР, а «скорее всего… хотела бы впутать нас в переговоры, максимально затягивать их и таким путем оттянуть или засаботировать подписание советско-французского пакта». Предостерегая Антонова-Овсеенко против проявления инициативы и подчеркивая, что «решения о вступлении в переговоры с Польшей» «у нас пока нет» «и оно не скоро будет принято», нарком уже в конце сентября предсказывал: «Возможно, что будет признано предпочтительным придать переговорам с Польшей характер нашей уступки Франции. Такая постановка вопроса имеет… и ту выгоду, что Франция не сможет заставить нас принять навязываемые нам Польшей условия, которых от нас и сама Франция не требовала»[894]. Для подготовки такого выхода из возникших осложнений еще до рассмотрения вопроса в Политбюро советская дипломатия «заявила французскому правительству о нашем согласии» на подписание с Польшей договора, аналогичного советско-французскому пакту ненападения[895]. В НКИД началась разработка нового проекта договора о ненападении с Польшей. Его первый вариант был составлен 3 октября «на основе нашего проекта 1926 г., с учетом переговоров 27 г. и фр[анко]-сов[етского] пакта», второй (после обсуждения членами Коллегии и «на основе парафированного франко-советского пакта») – 10 октября[896]. На заседании Коллегии НКИД (состоявшемся, вероятно, 8 октября) обсуждались два варианта дипломатических действий. При определении позиции СССР Литвинов предлагал руководствоваться необходимостью «максимально сократить неизбежную оттяжку заключения франко-советского пакта», и действовать таким образом, чтобы «ответственность за дальнейшие оттяжки не могла приписываться нам». «Если, однако, исходить из безусловной желательности пакта с Польшей, – делал нарком уступку возобладавшему в Политбюро мнению, – то можно считать французское вмешательство фактором положительным». Оба рассуждения приводили Литвинова к предложению «заявить Бертело, что мы ожидаем теперь от Польши официального и формального подтверждения приемлемости для нее текста советско-французского пакта, в результате чего польско-советский пакт мог бы быть скорейшим образом подписан… Такая тактика имеет то преимущество, что Польша будет вынуждена либо сразу раскрыть свои карты, либо оттягивать свой ответ не нам, а самой Франции. Этот путь наиболее убедительным образом докажет и Франции и всеми миру, кто является виновником односторонней оттяжки и саботажа». Лишь нехотя («если этот путь отвергается») нарком соглашался с возможностью приглашения в НКИД посланника Патека или временного поверенного в делах Зелезинского и, «сославшись на переданное нам заявление Бертело о приемлемости для Польши текста советско-французского пакта, просить скорейшего официального подтверждения этого заявления, изъявив с нашей стороны согласие на подписание такого пакта»[897]. По всей вероятности, с таким подходом солидаризировался и Н.Н. Крестинский. Третий участник заседания Коллегии Л.М. Карахан, «отстаивавший наше непосредственное обращение к Польше и возражавший против первого варианта», оказался в меньшинстве и обратился к членам Политбюро с краткой запиской, в которой были оспорены аргументы Литвинова. Подобно Литвинову Карахан был уверен в тесной зависимости польской политики в отношении СССР от позиции Парижа, однако с большим недоверием оценивал роль Франции в переговорах о пактах ненападения: «Действовать через Францию… это не прямой и не отчетливый путь. Он облегчит полякам и французам их игру, даст лучшую возможность для всяческих затяжек с их стороны, тогда как «делая прямое предложение» Польше, СССР может «сгладить впечатление от отпора, который мы дали полякам после вручения Патеком польского проекта пакта», «припереть поляков к стенке и укрепить нашу позицию в отношении Франции». Если Литвинов предлагал в случае обращения к Польше, «во избежание всяческих искажений», вручить Патеку или Зелезинскому письменное заявление, то его заместитель настаивал, что информировать французов о советском демарше также следует в письменной форме, «чтобы затруднить им дальнейшее вранье»[898]. Во всяком случае, в руководстве НКИД не испытывали сомнений в необходимости дать утвердительный ответ французскому правительству. «Решением» Политбюро «О Франции» от 10 октября «предложение НКИД» было принято[899].