Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 61 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 1.

По всей вероятности, на Политбюро каждый из руководителей НКИД представил свои соображения относительно создавшегося положения. Намерения Польши, однако, оставались для Наркоминдела загадочными и вызывали разноречивые суждения. Полпред в Варшаве не смог получить убедительного ответа на вопрос, была ли Польша осведомлена Францией о советско-французских переговорах. По сведениям из журналистских кругов и немецкой миссии в Варшаве, в МИД Польши царил «разнобой»: Залеский «и особенно» Бек выступали за пакт с СССР, а Патек, якобы, был настроен отрицательно. Советские дипломаты недооценивали близости Бека к Пилсудскому и потому затруднялись в выводах относительно «воли маршала». Тем не менее, Антонов-Овсеенко считал «не исключенным, что предложение поляков нам серьезное. Оно максималистское, в учете возможной поддержки Франции, за каковую Залеский ныне берется в Париже»[865].

В свете сообщений в польской и французской печати, последовавших за демаршем 23 августа, «становится все более и более явным, что польские маневры по отношению к нам находятся в тесной связи с нашими переговорами с Францией о пакте ненападения», отмечали Л.М. Карахан и заведующий 1 Западным отделом Н.Я. Райвид. Они допускали, «что окончательное подписание этого пакта будет поставлено французами в зависимость от заключения нами пакта с Польшей».

Однако мотивы и тактика Польши оставалась для НКИД «все-таки достаточно неясными». Утверждение о том, что вручением проекта договора ненападения Варшава стремилась побудить немцев пойти на политические уступки ей (которое несколькими днями ранее выглядело убедительным, что отразилось в письме Кагановича Сталину), столкнулось с фактом антигерманской кампании в польской печати. Другим неясным фактором являлась позиция национальных демократов, влиянию которых на польскую политику традиционно придавалось преувеличенное значение; в НКИД были озадачены тем обстоятельством, что «пресса эндеков почти совсем не реагировала на перепалку между нами и Польшей в вопросе о пакте»[866]. 8 сентября члены Коллегии обсудили «вопрос о Польше», пришли ли они к общему заключению и в чем оно состояло, выяснить не удалось. Исполнявший обязанности наркома Крестинский заверял Кагановича, что 9 сентября, после обсуждения в Коллегии и «согласно постановлениям ПБ от 3/IХ», пришлет в ЦК ВКП(б) «соображения о создавшемся положении и о необходимых шагах». Такой документ не обнаружен; возможно, члены Политбюро к обсуждению 10 сентября получили лишь направленные им двумя днями ранее справку помощника заведующего 1 Западным отделом И.М. Морштына о переговорах между СССР и Польшей по поводу пакта ненападения в 1926–1927 гг. и перевод памятной записки Патека от 17 сентября 1927 г., в которой были сформулированы разногласия сторон[867].

10 сентября 1931 г.

Решение Политбюро

7/19. – О Латвии (т.т. Крестинский, Карахан, Стомоняков).

Снять вопрос.

Протокол № 61 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 2.

Вероятно, на рассмотрение Политбюро было внесено предложение о денонсации советско-латвийского торгового договора 1927 г. Первоначально идея использовать угрозу денонсации была выдвинута членом Коллегии НКИД Б.С. Стомоняковым в начале 1931 г. как маневр, «придуманный в целях воздействия на лат[вийское] пра[вительство] для прекращения травли против торгового договора». Стомоняков, ранее рассматривавший советско-латвийский торговый договор как своего рода «гарантийный договор», обеспечивающий определенную лояльность ведущих политических кругов Латвии в отношении СССР, был позднее вынужден существенно изменить свои излишне радужные оценки.

Недовольство рижских кругов торговым договором с СССР, помимо политических мотивов, не имевших прямого отношения ни к этому акту, ни к практике его выполнения, было обусловлено нежеланием СССР размещать в Латвии заказы на продукцию промышленности (в силу значительного несоответствия цен и качества изделий) и расширять закупки сельскохозяйственных продуктов (при этом с латвийской стороны в частных беседах неоднократно звучали заявления о том, что поскольку промышленность в значительной мере «находится в руках еврейского капитала», то получаемые от советских заказов выгоды никак не сказываются на благополучии латышей, занятых в основном в сельском хозяйстве). С другой стороны, в 1929/30 и 1930/31 договорных годах Латвия имела положительный баланс в торговле с СССР (16,5 и 14,1 млн. лат соответственно), а транзит через Латвию возрос с 562 тыс. тонн в 1928 г. до 787 тыс. тонн в 1931 г. (85,9 % всего латвийского транзита)[868]. Доля СССР достигла в латвийском экспорте в 1931 г. 20,2 %, в импорте – 9,4 %[869]. Экспорт из СССР в Латвию по сравнению с преддоговорным 1926/27 годом сокращался ежегодно в среднем на 12 %[870]. Однако, все это было неспособно остановить волну критики торгового договора с СССР. В марте 1931 г. советско-латвийские отношения оказались настолько натянутыми, что Б.С. Стомоняков предупредил полпреда А.И. Свидерского, что угрозу денонсации следует рассматривать как актуальную[871].

В конце апреля Б.С. Стомоняков предложил Свидерскому «создать заблаговременно аргументацию в пользу денонсации или невыполнения торгового договора», поясняя, что, пока не выяснится ситуация с заказами для Латвии, не следует выдвигать перед нею требований, которые та может легко исполнить и затем использовать этот факт против СССР в случае денонсации договора[872]. Летом 1931 г. полпредство и торгпредство получили указание максимально использовать размещение советских заказов в Латвии для благоприятного воздействия на предвыборную кампанию (ставка делалась на правых социал-демократов, у которых, в отличие о левых, оказавшихся «беспомощными» и «мягкотелыми», могла обнаружиться «воля к власти»). В развитие этих директив, 10 июля (перед своим уходом в отпуск) Стомоняков сообщил полпреду о дополнительном плане, проведение которого он намеревался предложить Коллегии НКИД по возвращении из отпуска в начале сентября. Речь шла о том, чтобы 10 или, самое позднее, 15 сентября (дата определялась намеченными на начало октября парламентскими выборами в Латвии) направить латвийскому правительству ноту с обвинениями в проведении антисоветской кампании, главным объектом которой стал торговый договор, и предложением заблаговременно приступить к переговорам о заключении договора на новых основах. Тем самым, сторонники добрососедских отношений с СССР могли бы утверждать, что латвийские правительства «своей неправильной политикой в отношении СССР… подрывали корни того дуба, который подкармливал и подкармливает своими плодами все латвийское народное хозяйство»[873].

Совпадение даты заседания Политбюро с указанной в июльском письме Свидерскому позволяет полагать, что инстанцией был рассмотрен этот «план Стомонякова». Причины снятия вопроса с обсуждения не ясны, и, вероятно, связаны с отсутствием как находившегося в отпуске И.В. Сталина, так и наркома внешней торговли А.П. Розенгольца. Отсутствовал и Литвинов, взгляды замещавшего его Крестинского часто не совпадали с точкой зрения Стомонякова (о чем свидетельствуют их записки Генеральному секретарю). Возможно, с учетом этих обстоятельств члены Политбюро предпочли бы, не отвергая предложения Стомонякова, не выносить решения по этому принципиальному вопросу, однако, поскольку, согласно высказанному выше предположению, речь шла об инициативе, которая имела смысл лишь в случае ее незамедлительного осуществления, откладывание решения было равносильно зафиксированному в протоколе «снятию вопроса».

20 сентября 1931 г.

Решение Политбюро

3. – О Польше (ПБ от 10.IX.31 г., пр. № 61, п. 3/15) (т.т. Литвинов, Крестинский, Карахан).

а) Отвергнуть установку т. Литвинова, изложенную им в записке от 15.IХ. с.г. в Политбюро ЦК по поводу Польши.

б) Исходя из прежних решений Политбюро о необходимости добиваться заключения пакта о ненападении с Польшей, предложить НКИД в 2-декадный срок представить в Политбюро свои соображения о мероприятиях, необходимых в связи с этим в данное время.

Выписки посланы: т. Литвинову; т. Карахану – п. «б»

Протокол № 63 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 20.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 9.

15 сентября вернувшийся из Берлина М.М. Литвинов направил членам Политбюро документ под названием «Экономическое и политическое положение Польши в связи с предложением пакта о неагрессии», подготовленный согласно решению Политбюро от 10 сентября. Проект доклада (записки) был разработан заведующим 1 Западным отделом Н.Я. Райвидом и референтом Б.Н. Николаевым не позднее 14 сентября и направлен членам Коллегии НКИД. Затем документ был изменен и дополнен каждым из ее членов, поскольку «связанная кратким сроком Коллегия не имела возможности коллективно и детально обсудить эту записку». Она состояла из семи разделов («Хозяйственный кризис в Польше», «Финансовые затруднения Польши», «Торговые отношения СССР с Польшей», «Внутриполитическое положение», «Внешняя политика Польши», «Советско-польские отношения» и «Заключение»). В своей записке Литвинов предупреждал, что получить аутентичную информацию о внешнеполитических планах оказалось невозможным. Как бы забывая об особенностях авторитарной системы Пилсудского, предельно сужавшей возможность для иностранных дипломатов узнавать о дискуссиях в правящих кругах и влиять на их исход[874], вину за это обстоятельство Литвинов был склонен возлагать на «наше Полпредство в Варшаве», которое «весьма слабо связано с общественными кругами. Польши, серьезных источников информации не имеет, и поэтому составители записки вынуждены были в политической части оперировать в значительной степени догадками, предположениями, непроверенными дипломатическими слухами и россказнями». «Более серьезно», по мнению наркома, были «обоснованы экономическая и финансовая часть»[875]. Основные тезисы первых четырех разделов состояли в том, что в силу глубины экономического кризиса Польша испытывает растущую нужду в иностранных кредитах, которая «побуждает… польское правительство к «миролюбивым» жестам во внешней политике в целях укрепления доверия иностранного капитала к Польше». СССР является «единственной страной, куда растет польский экспорт», «мы начинаем играть крупную роль во внешней торговле Польши». Однако, несмотря на то, что «в Польше растет заинтересованность в развитии экономических отношений с СССР», «до самого последнего времени польское правительство и промышленные круги скептически относятся к возможности и целесообразности заключения торгового договора с СССР». Внутриполитическое положение было рассмотрено крайне схематично, отчасти это оправдывалось ссылкой на то, что «состояние рабочего и крестьянского движения в Польше должно быть известно Политбюро из материалов более компетентных организаций». По мнению авторов доклада, «углубление экономического кризиса» создавало «угрозу основам буржуазной Польши», что приводило «к смягчению «оппозиции» по отношению к Пилсудскому со стороны н.[ациональных]-де[мо]к[рат]ов, ППС и крестьянских партий». С другой стороны, не вызывало «никакого сомнения», что связанный с кризисом рост симпатий к СССР в рабоче-крестьянских массах, «а также увеличение интереса к СССР со стороны хозяйственных кругов Польши», затрудняют правительству Пилсудского «сохранение вовне прежней агрессивности и враждебности по отношению к СССР и побуждают его к пацифистским жестам и маневрам по нашему адресу».