Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Пауза в переговорах о статусе торгпредства затянулась до середины июня, когда этот вопрос в беседе с Зауниусом (и вопреки установке Стомонякова, требовавшего дожидаться инициативы со стороны литовцев) был поднят полпредом Карским, обеспокоенным появлением новых критических статей в литовской прессе о работе торгпредства и судебными исками, в результате одного из которых был арестован текущий счет торгпредства[838]. В начале июля министр иностранных дел Зауниус пригласил на свою летнюю дачу Карского, который имел указания НКИД в случае отказа от советских предложений пригрозить закрытием торгпредства и сокращением торговли с Литвой[839]. 14 июля в Паланге Карский обсудил с Заунисом проблемы статуса торгпредства и транзита[840]. Полпред категорически отказался обсуждать проект подготовленный директором Восточного департамента МИД Литвы Дайлиде, поскольку в нем было опущено положение о недопустимости ареста счетов торгпредства, зато были положения об уплате торгпредством налога за все прошедшие годы, об установлении принципа нетто-баланса в двусторонней торговле. Зауниус согласился отозвать проект Дайлиде и вести в дальнейшем переговоры на базе советского проекта[841]. К началу августа 1931 г. сторонам удалось в принципе достичь компромисса. Условия соглашения НКИД представил на утверждение Политбюро.

29 августа 1931 г. Карский и Зауниус подписали «Протокол о правовом положении торгового представительства Союза ССР в Литве», а также приложенные к нему ноты (одновременно был произведен обмен ратификационными грамотами о продлении договора 1926 г.). Согласно ст. 3 Протокола, торгпред и его заместитель признавались членами дипломатического корпуса с вытекающими из этого статуса правами и привилегиями. Наиболее важной для Москвы была ст. 6, устанавливавшая, что ответственность торгпредства распространяется только на заключенные им частноправовые сделки и за действия советских государственных хозяйственных организаций, в соответствии с их статусом по законам СССР, они отвечают сами. В приложенных к протоколу нотах фиксировалось согласие Москвы «благоприятно относиться к развитию транзита через Литву» и распространить на нее те права в отношении транзита по территории СССР, которыми обладали государства, заключившие торговые договора с СССР (советско-литовский торговый договор не был заключен)[842].

30 августа 1931 г.

Решение Политбюро

19/28. – О Польше (т. Крестинский).

а) Признать неправильным выступление НКИД с опровержением по вопросу о переговорах с Польшей без предварительной постановки вопроса в Политбюро.

б) Предложить НКИД представить на ближайшем заседании Политбюро о дальнейшем ходе этого дела, до этого полемики и обсуждения на страницах печати не вести.

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 59 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 30.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 177.

С марта 1930 г. руководители советской и польской дипломатии неоднократно рассматривали возможность возобновления переговоров о заключении гарантийного договора, что нашло отражение в зондажных беседах Антонова-Овсеенко с Залесским и Беком, Ольшевского с Сурицем и других контактах в конце 1930 г.[843] Впоследствии сообщения об инициативе советских представителей начать переговоры о советско-польском пакте ненападения или о ведении таких переговоров неоднократно опровергались в советской печати. 6 января по указанию НКИД газеты опубликовали «примечание ТАСС» к сообщению румынской газеты «Лупта». В материале ТАСС заявлялось, что «никакие переговоры о каком бы то ни было соглашении между СССР и Польшей за последнее время не имели места». 27 июля «Известия» снабдили телеграмму своего корреспондента в Париже редакционным добавлением: «Утверждение… о ведении между СССР и Польшей переговоров относительно заключения пакта ненападения не соответствуют действительности». 6 августа «по заданию НКИД» ТАСС послал за границу телеграмму: «Исходящие из Риги сведения, будто по инициативе французского правительства в Париже происходили переговоры между представителями СССР и Польши лишены всяких оснований». Сообщение «Chicago Tribune» о предстоящем заключении советско-польского пакта было передано в советских газетах за 23 августа с добавлением официозного примечания: «ТАСС уполномочен заявить, что в парижских переговорах ни в какой мере не затрагивались отношения договаривающихся сторон с третьими государствами, в том числе с Польшей; никаких переговоров между Москвой и Варшавой о пакте ненападения не ведется»[844]. Насколько удалось установить, эти разъяснения соответствовали действительности, хотя польская дипломатия пыталась создать впечатление, что если не официальные переговоры, то эпизодические беседы о заключении советско-польского пакта продолжались, и в июле 1931 г. Польша выдвинула новые предложения относительно условий его заключения[845]. Представители НКИД тем временем разъясняли, что завершение переговоров о договоре ненападения между СССР и Францией отнюдь не ставит в порядок дня вопрос о заключении аналогичного договора с Польшей и что, во всяком случае, французское посредничество в этом деле исключено[846].

23 августа посланник С. Патек вручил заместителю наркома Л.М. Карахану (временно заменявшему Б.С. Стомонякова) записку, озаглавленную «Текст договора о ненападении»[847]. Собравшаяся в тот же день Коллегия НКИД решила «не предпринимать с нашей стороны новых шагов в связи с документом»; «если в печати появятся сообщения о вручении поляками контрпроекта, выступить с опровержением и информировать корреспондентов о действительном положении вещей, подчеркивая, что документ, врученный Патеком 23-го августа представляет собой простое письменное изложение тех возражений, которые делались поляками в прошлом против нашего проекта пакта и которые только мешали заключению пакта»[848]. 25 августа в польской печати появилось сообщение телеграфного агентства ПАТ о том, что «в результате происходящего с 1926 г. обмена взглядов между польским и советским правительствами» польской стороной был передан новый проект договора о ненападении. Поскольку руководство НКИД считало проект Патека «образцом наглости» (из-за «требования» связать пакт СССР и Польши с заключением аналогичного советско-румынского пакта), то оно расценило демарш 23 августа не как проявление желания вступить в переговоры, а «наоборот», как свидетельство того, что «полякам нужен был этот шаг Патека для каких-то внешнеполитических маневров Польши – облегчение получения займа, шантаж Германии и Литвы, попытка примазаться к советско-французским переговорам, маневры по адресу Румынии или что-либо подобное»[849]. Особое беспокойство советских дипломатов вызывала реакция германских политических и правительственных кругов на противоречащие друг другу сообщения о польско-советских переговорах, и уже 26 августа советник полпредства С.И. Бродовский представил МИД Германии подробные успокоительные разъяснения относительно истории обсуждения пакта ненападения с Польшей в 1926–1931 гг.[850].

27 августа советские газеты опубликовали подготовленное в НКИД и утвержденное Литвиновым «Сообщение ТАСС»[851]. В нем не только отрицались утверждения о продолжении переговоров о пакте после их официального прекращения в 1927 г. (что соответствовало действительности), но и заявлялось, что врученный Патеком документ является «шагом назад» и уже потому не может привести к возобновлению переговоров. На следующий день ТАСС выступил с опровержением заявления французского агентства Гавас о якобы предпринятых в 1930 г. попытках советского правительства вступить в переговоры с Польшей о пакте ненападения[852]. Одновременно М.М. Литвинов (выехавший вечером 26 августа из Москвы в Женеву), находясь в Берлине для переговоров с министром иностранных дел Германии, сделал заявление представителям печати. Он повторил ранее сделанные опровержения и добавил, что «распространение слухов о несуществующих переговорах» «может вызвать лишь раздражение и полемику, чего надо избегать» в интересах советско-польских отношений[853].

Эти акции были предприняты без предварительного согласия Политбюро, работа которого в отсутствие находившихся в отпуске Сталина и Молотова, проходила под руководством Л.М. Кагановича. В письме о текущих делах, направленном Сталину 26 августа, Каганович не счел нужным упомянуть о демарше Патека и полемике, начатой вокруг него. Это вызвало резкий упрек Сталина. Дело заключения пакта ненападения с Польшей Сталин назвал делом «очень важным, почти решающим (на ближайшие 2–3 года)». «Вопрос о мире, и я боюсь, что Литвинов, поддавшись давлению так называемого “общественного мнения”, сведет его к пустышке. Обратите на это дело серьезное внимание, – поручал Сталин. – Пусть ПБ возьмет его под специальное наблюдение и постарается довести его до конца всеми допустимыми мерами. Было бы смешно, если бы мы поддались в этом деле общемещанскому поветрию “антиполонизма”, забыв на минуту о коренных интересах революции и социалистического строительства»[854].