Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Подготовленный НКИД проект ответной ноты был сообщен Генеральному секретарю 23 мая. Ее текст, приложенный к записке Стомонякова в Политбюро, незначительно отличался от опубликованной в «Известиях», внесенные Политбюро поправки носили исключительно редакционный характер[786]. В утвержденной Политбюро (и опубликованной в «Известиях» 26 мая) ноте утверждалось, что заявление представителя РСФСР от 14 октября 1920 г. имело «исключительно информационный характер в смысле освещения вопроса о пользовании финским населением бывшей Петроградской губернии правами, предоставляемыми законами Российской Социалистической Федеративной Советской Республики проживающим на территории последней национальным меньшинствам». Советское правительство поэтому отклоняло содержащуюся в ноте Вестерлунда «попытку вывести из этого заявления какие бы то ни было права для Финляндского правительства и, в частности, право наблюдать за применением к финскому населению Ленинградской области советских законов о национальностях СССР или вести по этому вопросу переговоры с правительством Советского Союза». Финское обращение расценивалось как «вмешательство во внутренние дела СССР», которое, в силу этого, «не может подлежать рассмотрению по существу». Отповедь Москвы завершалась следующим заявлением: «Посылка Правительством Финляндии и опубликование им своей ноты от 16/18 мая сего года, является объективно политической поддержкой контрреволюционной борьбы ничтожной кучки кулаков Ленинградской области против перехода всего населения к новым, более передовым формам сельского хозяйства»[787].

Крайняя резкость советского ответа стимулировала появление в конце мая среди населения Финляндии новой волны слухов о близком военном конфликте с СССР. 28 мая, по возвращении из Женевы, Юрье-Коскинен поспешил дать интервью, выдержанное в примирительных тонах и содержащее упреки финской прессе за нагнетание напряженности в советско-финских отношениях. Одновременно, поверенный в делах Вестерлунд отмечал неудачу всего ингерманландского демарша, который следовало предпринимать только при «гарантированном получении плюсов» и при наличии надлежащих юридических оснований[788].

25 мая 1931 г.

45. – О ноте Финляндии (т.т. Крестинский, Стомоняков).

Поручить коллегой НКИД на основе обмена мнений внести проект постановления в Политбюро.

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 40 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.5.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 60.

На Политбюро докладывался вопрос о подготовке ответа на ноту финского правительства от 21 мая 1931 г., опровергавшую все обвинения в вооружениях островов в Финском заливе и форта Ино (она была незамедлительно опубликована в финской прессе). В ноте выражались удивление и сожаление по поводу того, что правительство СССР «нашло возможным адресовать в своей вербальной ноте Правительству Финляндии обвинения, лишенные оснований, и ставить под подозрение, без оснований, перед общественным мнением наций добрую волю Финляндии соблюдать договора, заключенные ею».

Этот ответ (и факт его публикации) вызвали в Москве сильное недовольство, однако по поводу реагирования на него мнения в руководстве НКИД разделились. Как следует из записки Б.С. Стомонякова Генеральному секретарю ЦК ВКП(б), при обсуждении этого вопроса на Коллегии НКИД исполняющий обязанности наркома Н.Н. Крестинский выступил против направления ответной ноты, предлагая тем самым считать эту тему исчерпанной. На состоявшемся по поручению Политбюро заседании Коллегии (вероятно, 26 или 27 мая) большинством голосов было решено дать Хельсинки ответ, выдержанный в обтекаемых выражениях. При этом, вероятно, учитывалось, что сведения о нарушении Финляндией военных статей мирного договора, предоставленные IV Управлением Штаба РККА в НКИД, могут являться недостоверными. Особую позицию вновь занял Б.С. Стомоняков. Представляя Сталину выработанный Коллегией проект ноты, он предлагал дополнить его указанием на то, что обвинения советской стороны «находили и находят подкрепление в известной правительству Финляндии агрессивной в отношении СССР деятельности не только влиятельных общественных кругов, но даже и бывших выдающихся представителей финляндской армии, относительно доброй воли которых соблюдать договорные обязательства в отношении СССР не могли не существовать достаточные законные сомнения»[789]. Стомоняков упускал из виду то, что подобная аргументация заставляла усомниться в наличии у советской стороны каких-либо иных данных, кроме знаний о внешнеполитических симпатиях и антипатиях высшего армейского командования Финляндии.

В конечном итоге Сталин и его коллеги Политбюро решили вообще не реагировать на полученный от правительства Финляндии ответ, согласившись, таким образом, с позицией Н.Н.Крестинского[790].

5 июня 1931 г.

Опросом членов Политбюро

68/68. – О ноте Финляндии.

Финскую ноту по вопросу вооружения Финляндией форта Ино и некоторых островов в Финском заливе оставить без ответа.

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 41 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.6.1931.—РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 69.

Это постановление завершало рассмотрение в Политбюро и НКИД способов реагирования на предполагаемое военное строительство в приграничных районах Финляндии[791]. Основой для этого решения явилось обращение исполняющего обязанности наркома Н.Н. Крестинского к И.В. Сталину 31 мая. Крестинский отмечал, что с момента предоставления проекта ответной ноты (27 мая) ситуация в Финляндии значительно изменилась: советские ноты от 18 и 24 мая оказали свое действие на правительство Финляндии и на общественно-политические круги; и глава МИД Юрье-Коскинен выступил с осуждением антисоветских акций[792]. Поэтому Крестинский считал по существу нежелательным направление Хельсинки какой-либо новой ноты. Вопрос об ответе на финскую ноту предлагал рассматривать под совершенно иным углом зрения – удобно ли оставить ноту Финляндии без ответа, предоставляя ей преимущество последнего слова. Крестинский не видел большой беды в том, что оно – «по маленькому несущественному вопросу» – осталось бы за финнами. «Ведь все равно наша ответная нота, – писал он, – не будет звучать победоносно, будет содержать элементы оправдания нашей первой ноты и может только ослабить впечатление от наших основных политических нот». Перед отправкой письма И.В. Сталину Крестинский склонил на свою сторону ранее придерживавшихся иной точки зрения членов Коллегии НКИД и полпреда Майского[793].

16 июня 1931 г.

15. О телеграмме Варшавского корреспондента ТАСС (т.т. Крестинский, Долецкий).

а) Признать, что ошибка, допущенная варшавским корреспондентом ТАСС’а и в самом ТАСС’е при редактировании его телеграммы имеет политический характер.

б) Предложить ТАСС’у принять меры к тому, чтобы подобные ошибки впредь не допускались.

в) Варшавского корреспондента ТАСС снять с работы.

Протокол № 43 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 16.6.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 830. Л. 4.

Вопрос «о недопустимых ошибках» Н.А. Вальдена, незадолго до того назначенного корреспондентом ТАСС в Варшаве, был поставлен в письме Н.Н. Крестинского ответственному руководителю ТАСС Долецкому (с направлением копии в адрес Генерального секретаря ЦК ВКП(б). Крестинский отмечал искажения, допущенные Вальденом при передаче материалов польской прессы в Москву. Особенное возмущение в НКИД вызвало сообщение корреспондента от 20 мая 1931 г., будто в первой же статье Станислава Мацкевича (Цата) в издаваемом им консервативном виленском «Слове», опубликованном по возвращении из СССР, признавалось, что он совершил эту поездку по указанию Второго отдела Главного Штаба и в его интересах. На деле, указывал Крестинский, Мацкевич в своей статье подтверждал, что посетил СССР в качестве независимого журналиста, стремящегося объективно разобраться в происходящих процессах[794]. Резкая реакция руководителя НКИД на ложное сообщение Вальдена отчасти объяснялась тем, что дипломатическое ведомство ранее убедило ОГПУ и другие органы политического контроля в целесообразности удовлетворить обращение Мацкевича о въезде в СССР, несмотря на его репутацию реакционера и антисоветчика[795].

В своем письме заместитель наркома высказал также общие соображения об обеспечении точности передачи по каналам ТАСС информации, предназначенной для партийных и государственных органов, недопущении в ней пристрастных комментариев, которые, по мысли Крестинского, могут быть составлены и в Москве, в случае, если переданное сообщение найдет отражение на страницах советской печати. Эти соображения не получили прямого отражения в постановлении Политбюро. Вероятно, в этом и других эпизодах[796] сказалось настороженное отношение руководства ЦК к обращениям НКИД, которые, в случае их принятия, фактически равнялись установлению контроля этого ведомства над публикацией материалов на международные темы[797].