Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

30 марта миссия Польши в Москве вручила НКИД ноту протеста против антипольских выступлений на XII Всеукраинском съезде Советов и X Белорусском съезде Советов (открывшихся соответственно 25 и 20 февраля 1931 г.) руководителей и членов СНК УССР и БССР Чубаря, Голодеда, Порайко, Скрыпника и Александровского, а также заявлений председателя правительства Белоруссии на VI Съезде Советов Союза ССР (февраль-март 1930 г.). «Рассмотрение на вышеупомянутых съездах вопросов, связанных с состоянием отношений, господствующих на территории Восточных Польских Воеводств и освещение их односторонним и не соответствующим образом, – говорилось в ней, – Польское Правительство должно рассматривать как проявление отсутствия доброй воли и относиться к этому как к недружественному акту». В ноте подчеркивалась неприемлемость употребления в официальных речах выражений «Западная Украина» и «Западная Белоруссия»; в список претензий было внесено и сравнение поляков с гуннами, сделанное в публичном выступлении секретаря ЦК КП(б)У и бывшего члена правительства УССР Любченко. Правительство Польши выражало сожаление, что существующие в Советском Союзе условия не позволяют ему каким-либо образом разъяснить свою позицию общественному мнению СССР, тем большая ответственность ложится на советских должностных лиц. Кульминацией документа был бесспорный вывод о заинтересованности Советского правительства «в поддержании недружелюбных по отношению к Польской Республике настроений»[742].

Таким образом, нота С. Патека затрагивала фундаментальные вопросы взаимоотношений СССР и Польши и отличалась необычной резкостью тона. В НКИД придали ей поэтому «серьезное значение». Цель польской акции усматривали «конечно, не в том, чтобы заявить протест по поводу тех или иных выступлений советских деятелей, а в том, чтобы создать документ, фиксирующий обвинение сов[етского] пра[вительства] в психологической подготовке войны против СССР», используя при этом «некоторые случайно совпавшие факты». Руководство НКИД решило без спешки подготовить продуманный ответ посланнику, в советской ноте предполагалось «доказать, на какой именно стороне лежит ответственность за неудовлетворительное состояние польско-советских отношений»[743].

Вероятно, эти обстоятельства привлекли повышенное внимание руководства Политбюро и обусловили его вовлеченность в подготовку текста ответной ноты. К тому же разногласия между Караханом и Литвиновым по проблемам взаимоотношений с Польшей[744] могли вновь выйти на поверхность в связи с рассмотрением в Коллегии трех проектов ответа на ноту Патека от 30 марта (один из них был подготовлен Н.Я. Райвидом, другой – его помощником И.М. Морштыном, автор третьего проекта неизвестен). Вечером 18 апреля Сталин принял Карахана и Молотова и беседовал с ними около часа, в середине встречи к ним присоединился (или был на нее вызван) Литвинов. После их ухода Сталин беседовал с Ворошиловым[745]. Вероятно, в ходе этих дискуссий была выработана позиция, зафиксированная «решением Политбюро» от 20 апреля (в день, отведенный для заседаний Оргбюро ЦК ВКП(б).

Состав, задачи и период существования комиссии Ворошилова установить не удалось. Судя по адресации выписок из протокола, в нее входили Ворошилов, Молотов (и, возможно, Калинин и Литвинов). 30 апреля 1931 г. Политбюро от имени Ворошилова, Молотова, Литвинова был представлен новый вариант ответной ноты. Политбюро постановило: «Поручить окончательную редакцию ответа Польше комиссии в составе т.т. Молотова, Сталина и Стомонякова. Созыв за т. Молотовым»[746]. Материалов о работе этой комиссии (либо о встречах входивших в нее лиц) также не обнаружено; возможно, она свелась представлению Стомоняковым новой редакции на утверждение Молотова и Сталина. В своем окончательном виде нота была датирована 10 мая 1931 г., это позволяет предположить, что она была утверждена на их встрече, состоявшейся в связи с заседанием Оргбюро.

В ответной ноте НКИД СССР польской миссии в Москве выражалось «изумление» по поводу обвинений в адрес СССР и предъявлялся встречный счет польской стороне[747]. Отрывочные сведения о поэтапной подготовке советской ноты и ее содержании позволяют предполагать, что первоначальный полемический запал был несколько ослаблен и тональность ноты смягчена. Вероятно также, что длительная редакционная работа НКИД и Политбюро была связана не только с определением тактической линии в отношении претензий Польши, но и с размышлениями о том, как советско-польские отношения отзовутся на процессе нормализации политических и торговых связей Москвы с Парижем[748].

30 апреля 1931 г.

Решение Политбюро

23/25. – О приезде делегаций промышленников из Австрии, Швеции. Чехословакии (т. Розенгольц).

Не возражать против приезда делегаций промышленников из Австрии, Швеции, Чехословакии.

Выписка послана: т. Розенгольцу

Протокол № 36 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.5.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 29.

Постановка вопроса о приезде делегации промышленников из Чехословакии была связана с ростом заинтересованности НКВТ в импорте чехословацкого оборудования и металлопродукции. В первой половине 1931 г. он превысил свыше 9 млн. рублей (экспорт из СССР в Чехословакию составил 1,5 млн. рублей)[749]. Весной – в начале лета 1931 г. чехословацкие промышленники и советские внешнеторговые органы ожидали улучшения условий экспорта в СССР в связи с подготовкой законопроекта о государственных гарантиях его кредитования. Согласно закону, одобренному Национальным собранием 16 июля 1931 г., государство принимало на себя гарантирование до 65 % торговых кредитов на ввоз промышленной продукции в СССР.

Важнейшими партнерами хозяйственных советских организаций в ЧСР являлись возглавляемые О. Федерером «Витковицкие металлургические и горнодобывающие предприятия» и заводы «Шкода». В ноябре 1931 г. директора Витковицких заводов совершили поездку в Москву для ведения переговоров о новых советских заказах[750]. Иных сведений о посещении чехословацкими промышленниками СССР в 1931 г. не обнаружено.

10 мая 1931 г.

Решение Политбюро

2/15. – О морском празднестве в Латвии (т.т. Ворошилов, Литвинов).

а) по линии дипломатической – ограничиться принятыми НКИД мерами;

б) поручить т. Литвинову организовать выступление в нашей печати.

Выписка послана: т. Литвинову.

Протокол № 37 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.5.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. On.162. Д. 10. Л. 33.

11-12 июня 1931 г. в порту Лиепаи должны были состояться торжества по случаю 10-летней годовщины создания военно-морского флота Латвии, на которые были приглашены представители военно-морских сил балтийских государств, Англии и Франции. Под влиянием позиции командующего латвийским флотом адмирала Арчибальда Кайзерлинга руководителям ВМС РККА такого приглашения направлено не было.

МИД Латвии попытался сгладить негативное впечатление от этой акции: полпред в Риге наравне со всеми представителями дипломатического корпуса получил приглашение принять участие в торжествах в Лиепае. Однако советский представитель, несомненно, по указанию НКИД, от участия отказался[751]. Сведений о каких-либо иных «принятых НКИД мерах» обнаружить не удалось.

Первая публикация в советской прессе с осуждением лиепайских празднеств как демонстрации антисоветских намерений Латвии появилась накануне обсуждения вопроса на Политбюро[752]. Вследствие решения Политбюро «Известия» 11 мая поместили пространную статью «Флотский праздник в Риге». В ней отмечалось, что политика правительства Латвии «выявила за последнее время со всей отчетливостью отсутствие у руководителей латвийского государства серьезных стремлений к поддержанию добрососедских отношений».

В целом советская реакция оказалась сравнительно сдержанной. Отчасти на это повлияло рассмотрение Сеймом проблемы гарантий на советские заказы в Латвии, в ходе которого бывший министр иностранных дел Целенс выступил с заявлением в пользу развития экономических отношений с СССР. (19 мая закон о государственной гарантии для кредитования экспорта в СССР был принят, и министерство финансов получило право выдавать фирмам гарантийные письма на общую сумму в 10 млн. лат)[753]. Однако «демонстрация латвийских адмиралов» в дальнейшем оставалась одним из аргументов советских обвинений по адресу латвийского правительства в том, что его политика направлена на ухудшение двусторонних отношений.

В конце мая 1931 г. в PBC СССР возник замысел организации дружественного визита в Мемель советских подводных лодок[754], что, возможно, было связано с недавним инцидентом в советско-латвийских отношениях.