Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

учила, то на Агашу вовсе не обращала внимания, словно то была и не её дочь. Мстислав не раз упрекал жену, но та в ответ лишь обиженно поджимала губы и иногда, в свою очередь, укоряла князя за его невнимание к Мальфрид.

Так, в Городище, среди семьи, провёл Мстислав зиму и весну 1107 года от Рождества Христова. Он знал, что ещё поздней осенью отец с семьёй приехал из Переяславля в Смоленск, что хочет он повидать всех сыновей, которые княжили в разных городах Северной Руси, и Мстислав собрался было уже в дорогу, но внезапно расхворалась Агафья, и поездку пришлось отложить.

Агаша поправилась к весне, к ней вернулось прежнее веселье, она готова была с утра до вечера бегать с сёстрами и подружками по подворью, но Мстиславу теперь уже нельзя было покинуть Новгород – дороги раскисли, наполненные талыми водами, и ни о каком выезде в Смоленск не могло быть речи.

В нетерпеливом ожидании потянулись для Мстислава дни. Часто, сажая Агашу впереди себя на конь, возил он любимицу по Городищу; выезжал с ней на пристань; сойдя наземь и держа девочку за руку, взбирался на холмы над Волховом.

Прижимаясь к отцу, Агафья любила закрывать глаза и подолгу слушать былины и сказки, зачастую сочинённые Мстиславом тут же, на скорую руку. Ещё ей нравилось бросать в воду камушки и смотреть, как расплываются на речной глади широкие круги.

Мстислав рассказывал:

Индрик-зверь всем зверям отец,

Ходит он по подземелью,

Прочищает все ручьи и проточины.

Куда зверь пойдёт, тут и ключ кипит.

Куда зверь поворотится,

Все звери зверю поклоняются.

– А где живёт сей зверь, отче? – удивлённо хлопая глазками, спрашивала любопытная Агаша.

А живёт тот зверь во святой горе,

Ест и пьёт во святой горе.

И ходит он по подземелью,

Яко солнышко по поднебесью, –

с готовностью отвечал Мстислав, ласково гладя дочь по голове.

Думалось: вот и он когда-то был так же мал. Отец иногда увозил его за крепостные валы, они шли по дикому степному полю, вокруг шумела, как море, сухая трава, катились лёгкие шары кустарника, вдали опрометью бежали, помахивая крыльями, крупные дрофы.

Мать всякий раз встречала их у ворот, сокрушённо качала головой, бранила князя – далеко увёз сына, страшно, опасно, поганые налететь могут. Малиновый летник, парчовая шапочка с подвесками, тёмные глаза, излучающие тепло, и руки – мягкие ласковые материнские руки, белые как снег, – всё это навсегда врезалось в память Мстислава. И с новой силой вспыхивала в его душе тревога – как там мать в неведомом Иерусалиме, что с ней, собирается ли домой?

На исходе весны, в мае, когда земля подсохла под яркими солнечными лучами, до Новгорода добрался нежданный гонец, хмурый, весь исполненный скорби.

Шатаясь от усталости и тяжело дыша, он тихо, срывающимся голосом выговорил, стараясь не смотреть Мстиславу в лицо:

– Княже! Мачеха твоя… Княгиня Евфимия…Преставилась… Седьмого мая, пред Пасхою… Шла по терему, упала внезапно… В един миг всё створилось… Князь Владимир… Велел… Езжать тебе в Смоленск.

Мстислав, с трудом сдерживая нахлынувшие в душу скорбь и печаль, отпустил гонца, медленно двинулся в ложницу, молча сел, потупил очи в пол и тяжко вздохнул. Тревожно было на душе, думалось: ведь отец любил, сильно любил эту женщину, такую молодую, красивую, весёлую, радушную! Ему-то каково сейчас! Нет, надо ехать, немедля спешить в Смоленск! Отвлечь, успокоить, ободрить родителя своего! И уже шальная мысль ударила в голову: вот мать вернётся из Иерусалима и, может, снова они будут вместе.

Понимал, что это невозможно, но так хотелось верить, что прошлое воротится.

Выйдя в гридницу, Мстислав приказал дворскому готовиться к скорому отъезду.

Глава 54

В Смоленск Мстислав прибыл на исходе дня, когда сгустились сумерки и город окутала синяя мгла.

Вечер был печальный, тихий, безветренный, тускло мерцали на небе звёзды. Полный искренней скорби молодой князь, наскоро помывшись с дороги и переоблачившись в траурные чёрные одежды, поспешил со слезами на глазах в собор Богородицы, к гробу с телом княгини Евфимии.

В темноте он даже не увидел сразу и не понял, что возле него, тоже на коленях и тоже неподвижно, стоит отец; да и князь Владимир, наверное, только сейчас заметил сына, ибо, подняв голову, шёпотом, с трудом сдерживая рыдания, чуть слышно спросил:

– Ты, Мстиславе?

– Я, отче, – откликнулся Мстислав.

Снова наступило долгое тягостное молчание; внезапный холод окутывал Мстислава, овевал душу, тело пронизывала дрожь. Сколько стояли они у гроба – час, два, – Мстислав после не мог бы сказать. Наконец князь Владимир снова шёпотом вымолвил:

– Пойдём, сыне.

Они вышли из ворот храма и пешие медленно двинулись по тёмной ночной улице.

– Вот, Мстиславе, прибрал Господь княгиню Евфимию на небеса. Славная была женщина – жена мне добрая, хозяйка справная, хорошая. Тяжко, сыне, вельми тяжко на сердце. Не ждал никто, что случится такое. Намедни ещё цвела, весела была, радостью светилась вся, яко солнышко вешнее. А ныне… в гробу и без памяти… Воистину, один Бог ведает, что с человеком случиться может. Но, сыне, как ни горько, от забот державных не отмахнёшься. Завтра поутру побаим с тобою, да езжать мне надобно будет в Переяславль. Поганые снова осмелели.

…Утром в горнице Владимир, позвав к себе также второго своего сына, Ярополка, говорил:

– Примчал вчера гонец от тысяцкого Станислава Тукиевича. Боняк вышел к Переяславлю. Табуны мои захватил, отогнал ко своим вежам. Сёла, деревни, слободы дотла спалил. Потому не время слёзы лить, сыны. Нынче же с поводными конями поскачу в Переяславль. Грамоты послал уже в Киев ко Святополку да в Чернигов ко Святославичам, велел: пущай к лету со дружинами и пешцами подходят к Переяславлю. Велел ещё на словах передать, что забота моя – не токмо об угнанных табунах да спалённых сёлах, но о благе всей Руси. Вам же, сыны, скажу так: покуда грамоту с гонцом не пришлю, готовьте дружины, собирайте пешцев на рать. Как гонец прискачет, ступайте к Переяславлю. Пойдём ныне на поганых в степь. Видно, одной Молочной мало сим супостатам было.

…Ярополк доблесть свою и отвагу уже показал в сече. Тебе же, Мстиславе, с погаными ещё биться впервой. Потому хоть ты и старший, но со братом во всяком деле совет держи, не мысли токмо по-своему.

– Да, отче, – отозвался Мстислав, ошеломлённый неожиданным поворотом событий.

Через какой-нибудь час-другой ошалевший, всё никак не могущий прийти в себя от потока так внезапно