Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

с отвалом! – подбежал к Мстиславу восхищённый сияющий Олекса. – Вот уж дал ему так дал! Не как-нибудь, а прямо-таки наполы!

Он захлёбывался от восторга, а Мстислав, глядя на его потное возбуждённое лицо, засмеялся, снова забыв, что он князь и, наверное, должен держать себя совсем по-иному.

…Сразу после победы князья и воеводы собрались на совет в шатре у Святополка. На сей раз великий князь уже не выглядел хмурым и озабоченным и не вспоминал об убытках казне; наоборот, он поминутно улыбался и всё говорил о том, что нынешняя победа угодна Богу и что не надо сейчас возвращаться в Переяславль.

– Как воротимся, поганые прознают о том и снова пойдут в набег. А вот коли мы станем на Суле лагерем да торков с берендеями отрядим в степь, то и ведать будем, где Боняк, и нападём на них внезапно, и побьём, – советовал он.

– У Воиня станем. Место крепкое, – предложил внук Игоря Ярославича.

– Верно, – согласился Мстислав. – Верно, стрый, молвишь. Мыслю, не преминёт Боняк воротить себе полон и добро грабленое.

– Что ж. На том, видать, и порешим, князи, – подытожил Владимир. – Станем у Воиня и вышлем сторожи. Как, брат? – обратился он к молчаливому Олегу.

– Лепо, – коротко отозвался Гореславич.

Не лежала душа у старинного друга половцев к этой войне, но что поделать: не пойдёшь со Святополком и Владимиром – накажут, нападут на него с великой ратью, как уже было единожды под Стародубом[173]; супротив них не выдюжить, сил у него мало, да и как поведут себя родные братья, Давид и Ярослав, тоже неведомо.

Старый крамольник, извечный противник Мономаха и его сыновей тяжело вздыхал, угрюмо кусал густые усы, громко кашлял и со всем соглашался.

Глава 57

Вздымая на прибрежном шляхе клубы пыли, к лагерю русов мчался бешеным галопом всадник. Осадив взмыленного скакуна невдалеке от княжьего шатра, охраняемого рослыми гриднями, он с трудом сполз наземь и хрипло прокричал:

– Гонец из Лубена![174]

Олекса протянул ему флягу с водой. Гонец пил жадно, большими глотками. По челу его ручьём катился пот, а уста запеклись от жары и ветра.

– Палит нещадно, – нарушил молчание Олекса, указывая на солнце. – Гневается Ярило-бог.

Гонец согласно кивнул и, тяжело дыша, одним махом выпалил:

– Покличьте князя Владимира. Вести важные.

Он шатался из стороны в сторону от усталости, казалось, вот-вот упадёт, обессиленный, ничком в траву и уснёт мертвецким сном.

Встревоженный князь Владимир, упреждённый гриднями, появился на пороге шатра.

– Князь, поганые под Лубеном стали, супостаты, – вымолвил, с трудом шевеля губами, гонец. – Рать великая. Боняк с братом своим, Тазом, а с ними вместях Шарукан и Сугра. Измыслили повоевать град наш, да мы не далися. Варом из котлов да стрелами калёными охладили пыл. Пошли тогда поганые по брегу, сёла жгут, полон берут. Поспеши, князь. Уйдут с полоном и добром.

Владимиру лишний раз напоминать было не надо. Созвав на короткое совещание князей и воевод, он дал приказ тотчас же выступать.

Снова неслись дружины галопом по шляху, пыль застила воинам красные воспалённые глаза, песок попадал в нос, в рот, скрипел на зубах. Утомляли тяжёлые булатные доспехи. Нещадное августовское солнце, казалось, поклялось чинить русам вред, испуская на них свои обжигающие копья-лучи. Мстислав, хотя немало страдал и сам, подбадривал воинов:

– Ничего, потерпите, други. Поганые – они тоже под сим солнцем идут.

Половцы, облачённые в калантыри и аварские шеломы, показались за Сулой на противоположном, правом её берегу нежданно, словно вынырнули из-за высоких курганов. Обременённые обозами и пленниками, они неторопливо ехали по степи.

Владимир молча выхватил из ножен меч и прямой рукой дал русам знак к битве. Не медля ни мгновения, обуреваемые лютой ненавистью к неуловимому доселе врагу, воины с неистовым кличем бросились вброд через реку, вздымая над водой тысячи брызг. Сула вся вспенилась от множества резвых коней, которые, подбадриваемые боднями и нагайками всадников, галопом промчались по броду.

Половцы явно не ожидали нападения, да и кликнули русы столь дружно и яростно, что степняки опешили, устрашились и, не вступая в бой, смешались и обратились в бегство. Ничего сейчас не было в них от лихих смельчаков-батыров, исполненных храбрости и неустрашимой отваги, это были словно бы обыкновенные тати, застигнутые на месте преступления с наворованным добром, которые, боясь кары за свои тёмные делишки, стараются поскорее скрыться, улизнуть, раствориться в безбрежном океане ковыльных степей.

Они не успели даже поставить стяги, а некоторые и вовсе не добрались до коней и побежали пешими – таких дружинники ловили арканами и вязали голыми руками.

Полон и добро половцев достались русам, а сами степняки, захватив только часть обозов, с ходу миновали переправу через Сулу и в панике бросились бежать дальше в степь. Владимир приказал гнать их, рубить, хватать в полон, а затем подозвал лучших своих воинов, Кунуя и Эфраима, и повелел:

– Ты, Кунуй, скачи к шатру Боняка. Сего хана надобно взять, живого аль мёртвого. Ты же, Эфраим, мчи за Шаруканом. Делай с ним, что душе угодно, нагони токмо, не упусти.

Суровые воины без лишних расспросов поняли своего князя. Подхлестнув скакунов, они, не теряя времени, тотчас устремились в погоню.

– Князь повелел схватить Шарукана! – на ходу бросил Эфраим скачущим рядом Василию с Велемиром.

– Ничего себе, задал задачку князюшко! – проворчал Василий, но Эфраим так грозно взглянул на него, что молодой дружинник сейчас же замолк и, ударив боднями своего пегого коня, последовал за товарищами.

Долгой и утомительной выдалась эта неистовая скачка, не один час мчались по степи ратники. Лишь слышался свист плетей, опускающихся на бедных измученных коней, да вопли убегающих половцев, которые своим пронзительным звериным криком пытались, и напрасно, испугать русов, заставить их прекратить преследование. Так летели по ковыльной равнине бешеные всадники, пригнувшись к конским шеям; развевались по ветру лошадиные гривы; кто-то падал, поражённый стрелой; кто-то, размахнувшись, метал во врага сулицу.

Лишь вечером, когда орды половцев достигли берега Хорола, оба войска перевели дух. Силы иссякали и у тех, и у других. Но только какие-то короткие мгновения длилась эта передышка, ибо Эфраим, разглядев вдали на большом возу шатёр Шарукана, тут же взмахнул саблей и с громким боевым кличем, позабыв об усталости, молнией метнулся на вражью рать. Слева поддержал его Василий Бор, справа – Велемир, за ними ринулись другие, и поганые снова дрогнули.

Словно просеки в лесу, прорубали трое храбров в половецких рядах дорогу к Шаруканову шатру. Велемир ловко орудовал тяжёлой палицей, ударяя ею об аварские лубяные шеломы степняков, Эфраим прокладывал себе путь