Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

стал теснить его, нанося короткие, почти без замаха, косые удары.

Однако горячность сослужила хану худую службу. Увлечённый атакой, он промахнулся, сабля его просвистела в воздухе; чтобы не потерять равновесия, он чуть подался телом вперёд, и тут же хладнокровный Кунуй страшной силы ударом меча рассёк ему голову. С именем брата на устах Таз замертво рухнул к ногам своего победителя.

Хмурые половцы, верные на сей раз данной клятве, молча побросали оружие и сдались в полон. После Мстислав, сойдя с коня, расцеловал Кунуя, поблагодарил за ратный подвиг и подарил ему меч в серебряных ножнах.

Уже наступила глубокая ночь, когда русское воинство, наконец, погасив все очаги сопротивления кочевников, остановилось на берегу Хорола на отдых.

Дружинники разожгли костры, и всю ночь до рассвета вокруг них шли разговоры о битве. Радостное оживление царило и в великокняжеском шатре, где Святополк угощал Владимира и Мстислава крепким мёдом. Перед великим князем лежали снятые с ханских жён и наложниц мониста, браслеты, серьги, которым суждено будет пополнить его и без того несметную сокровищницу. Владимир и Мстислав с усмешками, тщательно скрываемыми в темноте, взирали на довольного Святополка. Великий князь, по своему обыкновению, произносил велеречивые здравицы и всё говорил, что, как воротится в Киев, непременно побывает в Печерах у гроба преподобного Феодосия и велит в честь победы соорудить для монахов новую надвратную церковь.

Глава 58

Возвращающееся русское воинство встречено было всеобщим ликованием в сёлах и пригородных слободах. На дорогу высыпали тысячи людей, воинам восторженно махали шапками, отовсюду неслись приветственные крики, везде ждали ратников обильные угощения. Неведомо откуда явились слепцы-гусляры с мальчиками-поводырями, ударили по струнам, и полились по холмистым просторам сладкозвучные напевы.

Слава доставалась всем, но среди общих превозношений слышалась похвала и отдельным князьям, воеводам, дружинникам.

Мстислав, который ехал на могучем вороном коне впереди смолян и ростовцев, рядом с братом Ярополком, с улыбкой слушал, как один старый гусляр, сидевший в воинском обозе, слагал песнь о его подвиге, о том, как рассёк он поганина «от плеча до седла» и как, узрев смерть своего богатыря, в великом страхе бежала вражья рать за Хорол. И неважно, что многое в этой песне было вымышлено, преувеличено, что перепутались и переплелись здесь обе битвы, главное было в ином: его, Мстислава, в народе чтут, люди отмечают, выделяют его среди других. Это радовало молодого князя; подумалось, что, стяжав ратную славу, сделал он ещё один шаг на пути к недостижимому пока порогу величия.

* * *

Василий Бор горестно вздыхал, глядя, как лекарь осторожно, ощупью достаёт из страшной Эфраимовой раны на груди обломок половецкого копья, смазывает рану настоем целебных трав, затем перевязывает её чистой тряпицей, осматривает другую рану, на голове, и сокрушённо цокает языком: тяжкое ранение.

Эфраим уже второй день как в сознании, он слышит, что говорит ему Василий Бор, но сам не может вымолвить ни слова и лишь с немой мольбой смотрит на друга, словно бы вопрошая: «Ну как там, на Хороле?»

Василий отводит очи в сторону, стыдно становится ему, что не взял Шарукана, хотя чего ж тут вроде бы и стыдного – битва, сеча лютая, в ней всякое случается.

Уже возле самого Переяславля подъехал к ним Велемир.

– Сугру с братом полонили, – тихо вымолвил он, обращаясь к раненому. – А Таза, Бонякова брата, Кунуй засёк.

Эфраим слабо улыбнулся, с усилием разжал губы и впервые после того, как пришёл в себя, прошептал:

– Лепо.

И тут же спросил:

– А Шарукан?

– Едва утече, – отозвался Велемир и, видя, что на лице Эфраима появилась досада – не исполнили всё ж княжьего повеленья, – поспешил его успокоить. – Ну да и дьявол с ним! Кто он теперь, без силы ратной? Зато коней половецких табуны неисчислимые к Переяславлю пригнали. Заместо тех, что Боняк увёл, будут отныне у князя Владимира.

В Переяславле, к изумлению Велемира, встречала их вместе с Редькой и Ходыной Мария, которая не утерпела-таки и при вести о походе за Сулу примчалась на берега Трубежа. Увидев своего любого, целого и невредимого, она вскрикнула от радости, с тихим шёпотом «Господи, живой!» уронила покрытую белым платком головку ему на плечо и разрыдалась.

Стоящий сзади неё Ходына тяжело вздохнул, потупил взор, но никто посреди общего радостного возбуждения не услышал его вздоха и не догадался о сковавшей сердце гусляра горькой печали.

* * *

– Сколько дашь, боярин, за девку? – хитро прищурившись, спрашивал со смехом Азгулуй.

Долгий азям[176] из красного сукна, расцвеченный золотыми нитями, облегал его стройный стан. Скрипучий смех раздражал хмурого Туряка. Он только что вкусил сладкого греческого вина, и разговор с ханом был совсем не к месту и не ко времени.

– Двадцать гривен. Уговор был.

– Ой, боярин! – снова засмеялся Азгулуй. – За такую девку, и всего двадцать гривен. Да за неё и сорок мало. Смотри.

Они вышли на гульбище княжеских хором и выглянули во двор, где стояли столы и пировала переяславская дружина.

Рядом с ненавистным Туряку Велемиром сидела в нарядном травчатом летнике, с перетянутыми золотистой лентой светлыми волосами Мария. Что-то шевельнулось вдруг в душе Туряка, подумалось на мгновение, что зря затеял он это ненадёжное дело. Вот она сидит, счастливая, весёлая, а он измыслил нарушить её счастье и покой, омрачить её радость; может быть, навсегда поселить в её сердце скорбь и печаль. Но, переведя взор на Велемира, отогнал прочь Туряк сомнения. Жгучая ненависть словно растеклась по его телу. Он хищно осклабился и аж задрожал от неуёмной злобы.

– Смотри, какие у неё большие глаза! – скрипел над ухом Азгулуй. – Какие губы! Их поцелуй сладок, как персик, как арабский шербет! Какой у неё носик! Прямой, тонкий, маленький! Она не тебя – каназа достойна! А у моих воинов кровь горячая, боярин!

– Двадцать пять, – досадливо морщась, отрезал Туряк, прерывая ханские излияния. – И чтоб не смели воины твои!..

Азгулуй довольно закивал головой.

– Токмо чтоб взаправду всё. Гридней иссечь, Велемиру – голову с плеч, добычу – добро, коней – себе возьмёшь. Девку же – в стан на опушке. Мы с Николой поутру выедем, отгоним вас, её перехватим.

– Дай ещё пять, – продолжая согласно кивать, попросил хан. – Опасное дело затеваешь, боярин. Вдруг что не так пойдет.

– Ладно. – Туряк устало махнул рукой и, оставив хана, вернулся в горницу допивать сладкое вино.

Глава 59

Целую неделю шумели пиры на княжеских сенях; за столами, ломившимися от яств, бояре, воеводы, дружинники, простые люди без устали праздновали славную победу. Всюду мелькали улыбки на лицах,