Новый Белкин (сборник) - Наталья Иванова

О самовлюбленности героя лучше, чем сказал уже Дмитрий Быков, не скажешь:

У него все эти валентности уже заняты, все поглощено любовью к себе, истовой, мощной, неплатонически-страстной. Он постоянно отмечает собственную эрудицию, молодость, красоту, силу; он умнее всех собеседников и выше их на голову; <...> он «легко и не без удовольствия» отслужил десантником, «что было даже странно для человека, знающего слово „гуссерль“». Что за доблесть знать слово «гуссерль», непременно с маленькой буквы, как записаны, впрочем, вообще все собственные имена в этой высокомерной книжке? Работы Гуссерля – достояние немногих весьма продвинутых специалистов, дилетанту они скажут не больше, чем высшая математика, зато уважать себя за знание слов «феноменологическая редукция» весьма легко – так же, как за знание слова «Витгенштейн». Насколько протагонист нравится самому себе – можно судить по такому, например, автоописанию: «Круг его чтения очертился так прихотливо, что поделиться впечатлениями с кем-либо даже пытаться стало бесполезно. Ведь на вопрос о любимейших сочинениях он, изрядно помешкав, мог с большим трудом выдать что-то вроде: „Послание Алабию о том, что нет трех богов“ Григория Нисского, приписываемый Джону Донну сонет без названия и несколько разрозненных абзацев из „Поднятой целины“». Если это все не пародия, – хотя похоже, – о герое подобного описания можно заметить лишь, что он по-детски выделывается, чтобы не сказать более. «Вкус его и знания были странны, он очень скоро увидел сам, насколько одинок и начисто исключен из всех человечьих подмножеств. Про себя он думал, что устроен наподобие аутиста, развернутого почти целиком внутрь, только имитирующего связь с абонентами за границей себя, говорящего с ними подставными голосами, подслушанными у них же, чтобы выудить в окружающей его со всех сторон бушующей Москве книги, еду, одежду, деньги, секс, власть и прочие полезные вещи». Все это отлично сводится к фразе из другого романа – „со стоном страсти обвился вокруг себя“.

Что касается отношений героя с Богом, то они буква в букву укладываются в дефиницию Круглова: «Молится циник, боясь „чего-то“ и выпрашивая себе у Бога какие-то преимущества, или не молится, не боясь ничего и полагаясь лишь на собственную хитрость – и в том и в другом он остается циником».

Дама сердца Егора, распущенная актриска по кличке Плакса, не отвечает герою взаимностью, крутит хвостом налево и направо, а однажды снимается в фильме загадочного режиссера Мамаева, где порнографически оформленная сцена удушения ее героини оставляет впечатление настоящего убийства. После эксклюзивного показа фильма Плакса пропадает, так что возникает видимость того, что она реально мертва. Финальная часть книги – жестокие разборки Егора с тем самым гнусным Мамаевым. Месть. В качестве эксцентрической приправы сюда добавлены сведения о держащем Юг под своим контролем извечном Хазарском каганате.

Но главное в другом. Вполне понятно, зачем написана сия книжица. Мысль, ради которой она существует, не раз воспроизведена на ее страницах на разный лад. И мысль эта проста. Нет ничего абсолютного. Нужно принять жизнь такой, какая она есть. Вот и все.

Вам не нравится коррупция? Но, господа, к вашему сведению, в России «взяточничество, мздоимство, откаты, крышевание; госинвестиции в жен, деверей и племянниц; сдача органов власти, их подразделений и отдельных чиновников в аренду респектабельным пронырам и приблатненным проходимцам; кооперативная торговля должностями, орденами, премиями, званиями; контроль над потоками; коммерческое правосудие, а также высокодоходный патриотизм – это исконные, почтеннейшие ремесла, вековые скрепы державы». Попробовали наверху в этим бороться – но быстро поняли, что не нужно, «и как ни в чем ни бывало о коррупции опять заговорили уважительно». Антикоррупционная кампания приводит к тому, что несколько генералов садятся в тюрьму, но в итоге кампанию прекращают: «Не все успели испугаться, как опять дело пошло по старине».

О роли власти в обществе поручено сообщить даме-спецслужбистке: «Мы правим, не вмешиваясь... Мы знаем так много позорных секретов, что если они будут активированы, весь правящий сброд этой и не только этой страны лопнет, сдуется, испуская грязь и гниль. А с ним вместе расплывется, растечется все общество и государство. Как ни печально звучит, коррупция и оргпреступность такие же несущие конструкции социального порядка, как школа, полиция и мораль».

Соглашайтесь, господа, с этим, выбора нет[18]. Не хотите?.. Ах, чего на самом деле стоит ваш либертинаж?!

Среди персонажей романа – оппозиционная журналистка Никита Мариевна. Никита хоть и талантлива, но продажна. По предложению Егора она соглашается прекратить журналистское расследование случаев заболевания раком детей, ставших жертвами аварии на химическом заводе, в обмен на два гектара земли в заповеднике на берегу озера. Но притом не любит она режим. Ругает власть. Егор сурово и правдиво говорит ей на это: «Да не власть вы ненавидите, а жизнь. В целом. Не такая она, как вы бы хотели... Мне тоже жизнь другой представляется, но я не хочу ее уничтожить, как вы, за то, что не такая она... Я за жизнь. А вы против». По его определению, «несправедливость, насилие и косность – это качества вообще жизни, а не одной только власти».

Журналист из рептильных «Известий» Кирилл Решетников (не персонаж, а вполне реальная личность!) в этом месте просто задохнулся от эстетического наслаждения, поделившись своим восторгом так: «Особые счеты у автора с интеллигентской протестной идеологией. Чего стоит произносимый героем и вряд ли расходящийся с авторской позицией блистательный ответ на антивластную риторику, транслируемую либеральной, но легко продающейся журналисткой Никитой Мариевной! Всем Никитам Мариевнам рекомендуется срочно заучить соответствующий отрывок наизусть».

После таких рекомендаций не удивляет, что Решетников поет дифирамбы автору: «Вслед за Шекспиром Дубовицкий отваживается эксцентрично говорить о страшном; ни на йоту не становясь циником, он просто заглядывает в экзистенциальную бездну, где смешное и мучительное не разделены»[19].

Но я позволю себе не совпасть с апологетом из «Известий». Давайте-ка вспомним теперь соображения Слотердайка и его популяризатора Жижека об адаптивном характере современного цинизма.

Один к одному.

Книга выдает некоторую начитанность автора, с одной стороны, демифологизирующего литературу до способа выгодной купли-продажи, но смело берущего, с другой стороны, у своих литературных предшественников и учителей все, что хочется взять. Активированы и задействованы, к примеру, и хазарский миф Гумилева (вкупе с литературными репликами Быкова и всех прочих, от покойного Павича до Садулаева), и мотив босоногого деревенского детства с бабушкой-праведницей как полюсом канувшего позитива, и парафраз набоковской «Лолиты»... На уровне приема кое-что взято у Гоголя, а кое-что у Сорокина (по Быкову, в гл. 10 (сцена внезапного убийства, чисто «Заседание завкома») и гл. 40 (сцена пыток). Такой вот недорогой российский постмодернизм самого дешевого эпигонского разлива.

У автора есть сноровка на уровне фразы и живой, подвижный, легкий, поверхностный ум. Его эрудиции хватило на небрежно разбросанные намеки на заочное знакомство с Набоковым и Витгенштейном, а литературных умений – на фельетон о неких нуворишах-упырях, проедающих Россию и наслаждающихся при виде ее язв. Верхи общества изображены в той манере, которая известна нам из прозы, например, Александра Проханова. Герои-марионетки. Сюжет суконный. План вымысла банальный. В основном сочинение Дубовицкого по-репортерски поверхностно.

Фантомный роман о фантомном мире.

Правда, внимательное чтение откроет в книге Дубовицкого и еще ряд полезных сведений об актуальном циническом универсуме.

Первое: мир циника сегодня отравлен смертью, к ней приковано его внимание, внимание и героя, и автора, однако не затем, чтоб ее осмыслить или преодолеть, а в каком-то жесте немого, не до конца отрефлексированного отчаяния. Вероятно, в мире циника это единственная подлинная величина, сомневаться в которой ему не приходит в голову.

Другое наблюдение относительно автора принадлежит Дмитрию Быкову: «...человек с такой душевной организацией, – проще говоря, самая холодная и мрачная разновидность сноба, категорически неспособная вдобавок выдумать что-нибудь самостоятельно, – обречен в случае прихода к власти превратиться в маленького тирана, покровителя жулья, скупщика душ»[20].

Наконец, нельзя не упомянуть о гипотезе упомянутого уже Проханова. Он предполагает, что наша книга – «это роман-послание, в котором кремлевский демиург из-за каменных зубцов подает весть о себе, рассказывает о том, какой он на самом деле, что творится в его душе, в чем его бездна, в чем его мучительная трагедия? Мы узнаем, как он ненавидит и презирает дельцов и инфернальных эстетов, мрачных палачей и блистательных самок, среди которых вращается. Тех, кого вольно или невольно взращивает, к которым принадлежит сам. Мы сможем догадаться, как попал он в эту среду, был взят в круг избранных, совершив какое-то неотмолимое деяние, в духе того, что содеял герой романа, застрелив из пистолета никчемного старца. Почувствуем, как бьется он о стеклянные преграды, не умея покинуть этот стоцветный террариум...»[21] Не зная за Прохановым склонности к иронии, мы готовы признать, что она рождается тут самопроизвольно.