Новый Белкин (сборник) - Наталья Иванова

«Чайник находится здесь», – помогла себе голосом Эсмеральда Леонардовна (далее – Э. Л.) и аккуратно вписала произносимое в маленький прямоугольник. Затем, непосредственно под прямоугольником, четкими печатными буквами вывела: «Медный сундук». «Теперь смотри, – она указала на общую схему «ПЛАН ПОДВАЛА». – Запасные электропробки хранятся здесь... стеариновые свечи – здесь...» – Она ткнула концом ручки в два других прямоугольника с письменно обозначенным содержимым и, соответственно, подписанные внизу: «Голубой деревянный ящик» и «Старый пражский чемодан». Рядом с ее правой рукой, унизанной тяжкими серебряными перстнями, уже лежала солидная стопка листков машинописного формата – на них чернели аккуратные надписи: «Где найти таз для стирки», или: «Где найти веник» или: «Если не будет электричества – вот, где ты найдешь охотничье топливо». Схемы именовались: «ПЛАН ДВОРА», «ПЛАН ЛЕСА», «ПЛАН ВЕРАНДЫ», «ПЛАН СПАЛЬНИ» – и т. п.

Годом раньше я закончила медицинский институт – и потому в моей памяти, на момент этого эпизода с Э. Л., были, конечно, еще свежи многие сугубо теоретические дисциплины. Ярко – даже можно сказать, негасимо – там сияли, к примеру, эзотерические науки военной кафедры, где, несмотря на беспрерывную, в тридцать два зуба, зубрежку (разнообразных тактико-стратегических хитропремудростей), единственным усвоенным мной знанием было такое: в случае применения америкокитайцами оружия массового поражения, эффективней всего будет просто молиться. «Ты чего это хихикаешь?» – строго взглянула на меня Э. Л. «Зачем вы все это рисуете?! – я уже хохотала в открытую. – Ваши чертежи... вы знаете, что они мне напоминают?.. ой, не могу... схему развертывания медсанбата!!..» – «Что?!» – опешила Э. Л. – «Да: схему развертывания медсанбата... в условиях... в условиях... – Я никак не могла просмеяться... – В условиях массированного наступления!!.» – «Вот приедешь на место... – от негодования очи Э. Л. сверкнули ярче ее перстней. – Хотела бы я на тебя там взглянуть... Вот приедешь – тогда и оценишь мои... как ты это назвала?..»

И мы приехали. Мы – это я, в возрасте двадцати четырех лет, мой полуторагодовалый сын, моя мать и моя подруга. Наш мобильный отряд, седьмая часть десантного взвода, вылез из такси, вытащил вещи; подруга продолжала держать на руках моего сына, я расплатились... Такси, непривычно чистое, с непривычным номерным знаком, дало задний ход и уехало.

Стало тихо. Стало так заповедно-тихо, что мы услышали шум реки, бегущей где-то в ущелье. Мы огляделись... Потом развернулись на сто восемьдесят градусов – и снова огляделись. Вернулись в исходную позицию – и огляделись пристальней... Теперь настал черед что-то предпринимать. Мать, страдальчески исказив лицо, выхватила носовой платок и, на самых громких своих децибелах, беспомощно разрыдалась... Это и явилось нашим первым действием по приезду на место.

Было четыре часа пополудни двадцатого июня 1979-го года. Мы попали в окружение хвойного бора. Он был волшебно красив – во-первых, потому что хвойный бор волшебно красив всегда – а еще потому, что располагался он на живописных пригорках и всхолмиях – так что его малахитовая, темно-сизая, местами пепельно-голубая хвоя, изобретательно играла с солнцем и тенью, словно шерсть на бугристом теле зверя-гиганта. Этот зверь, сказочный рысь-медведь, благодаря мощи и разнообразию своего мускульного рельефа, был далеко виден на все стороны – я сделала шаг влево – настороженный зверь тут же чуть сменил свое положение: мне открылся другой ландшафт.

...И в этом ландшафте, до самого горизонта, не было видно ни одной крыши.

Метрах в десяти от нас белело маленькое крыльцо веранды. Я смотрела сейчас только на эту часть дома, потому что в схемах было четко указано, что вход в дом для нас лежит именно через веранду, а на другие части дома, особенно сразу по приезду, пялиться нежелательно. Однако на самих нас как раз кто-то сейчас пялился – мы это чувствовали всей кожей – причем делал это с самым что ни на есть бесстыдным дикарским любопытством. Кто-то, невидимый, пожирал нас глазами – по-волчьи жадно, давясь, глотая без разбора; через пару минут он утолил первый голод – и принялся раздирать наши тела на мелкие подробные кусочки – для лучшего переваривания. Кто?.. Я вытащила из кармана схемы и стала искать таковую с названием «ПЛАН ДВОРА»; мне нужен был пункт «Где лежит ключ от входной двери». На схеме был нарисован заборчик – я его послушно прошла; поленница дров – я ее тоже миновала (одновременно до меня начал смутно доходить ужасающий смысл военно-топографических трудов Э. Л.); вот скамеечка под окном от веранды справа... вот, слева от крыльца, бочка с дождевой водой... Я оглянулась. Бойцы взвода смотрели на меня так, будто я продвигалась если и не по минному полю, то по такому, где партизаны уже гостеприимно нарыли волчьих ям.

Я решительно шагнула вправо, к бочке. Мое движение немедленно вызвало ответ: зверь-ландшафт снова сменил позу – угрожающе, как мне показалось – потому что – в ту же секунду – отовсюду, что меня окружало, – из-за поленницы, из-за кустов, из-за поросшего мхом валуна, из-за угла веранды – внезапно выскочили маленькие белобрысые существа. Не дав себя разглядеть, лишь мелькнув, они юркнули в заросли. Я не успела даже сосчитать, сколько их было. Пять? А может быть, семь?...

В моем детстве, а росла я в питерском пригороде, расположенном по направлению к Ладоге – там, на той земле, грустной, словно заплаканной – и баснословно щедрой одновременно – которая раньше называлась Ингерманландией, – там, у нас во дворе, было полно одичавших кошек. Они регулярно приносили еще более дикое – дикарское от рожденья – мохнатое свое потомство. Бесперебойно пополняемые поколения котят росли где-то в сыроватой тьме сарая, в песчаном подполе кухни, на чердаке времянки – то есть вдали от шумной жизнедеятельности дачников – а, завидев человека, немедленно показывали алый огонек пасти, прижатые ушки, маленькие белые клычки – вообще строили рожицы пострашнее – и шипели, как змеи. Существа, юркнувшие в лес, внезапно напомнили мне тех ингерманландских котят...

Я заглянула в схему: под крыльцом веранды была дверца – она, что соответствовало описанию, оставалась не заперта, я просунула туда руку, нащупала деревянный короб, вынула из него круглую жестяную коробку от печенья, а из нее – завернутый в полиэтилен пакет. Ура! Ключи в наших руках.

Мы зашли в дом. Моя часть состояла из упомянутой уже веранды, гостиной метров в тридцать – и спальни. В самом центре гостиной, в просторной деревянной кадке, окруженной множеством квадратных метров ничем не занятой площади, тонко благоухало высокое таинственное растение, исходившее изобилием изящных колокольчатых венчиков – белоснежных, с золотой сердцевиной, собранных в крупные кистевидные соцветия – таинственное растение, намекающее на родство с королевской лилией. «Зачем мне так много?..» – растерянно спросила я, тертая квартиросъемщица питерских коммуналок – имея в виду все сразу. И моя подруга, происходившая из нищей белорусской деревни (где и через тридцать пять лет после войны жители, не обременяя душу рукомойниками, поливали себе на руки просто изо рта – а когда вода во рту заканчивалась, брали алюминиевую кружку и вновь заполняли ротовую полость, – причем объясняли данное положение именно войной и разрухой), моя подруга ответствовала – со смесью сарказма и восхищения: «А у них иначе не принято, понимаешь?»

...Пока мои попутчики, взяв схемы, принялись за внутреннюю рекогносцировку, я вышла на крыльцо. У меня в руках было несколько печеньиц «Мечта» и два ярко-оранжевых, словно сигнальные огни, апельсина. Я встала молча, полупротянув руки с кормом, словно приманивая экзотических птиц, и, чтобы никого не спугнуть, «непринужденно» уставилась себе под ноги. Через минуту в кустах жасмина послышался шорох, потом шепот, что-то похожее на вздохи – и вдруг, в одно мгновенье, оттуда, словно гномы из табакерки, стайкой выскочили существа, похватали корм из моих рук – и исчезли там, откуда взялись. Одно существо, самое храброе, задержалось и, спрятав печенье в кулак, принялось разглядывать меня в упор. Это был мальчик лет шести, белобрысый, загорелый, светлоокий аж до белесости, ладненький, в одних трусах. Я показала руками: ешь, чего ты?.. Он резко мотнул головой: нет. Путем сложной пантомимы я снова спросила: а где тут у вас колодец? (Колодец я нашла б и сама – не слепая, притом оснащенная схемой, но мне нужно было – как я уже понимала, нечто баснословное: контакт.) Внезапно он посмотрел на меня с ужасом, потом с ужасом взглянул на кулак, не зная, видимо, что делать с печеньем, – я заметила, что, за секунду до этого, уши мальчика резко насторожились, как у котенка, – и в следующий миг услышала причину этой сумятицы: за углом дома раздался звук открываемой двери. Мальчик с ненавистью швырнул печенье к моим ногам – и скрылся в кустах.