Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников

у него в крови, носовой платок, которым он придерживал щеку, тоже окровавлен. На левой ноге нет ботинка.

— Кто таков? — повторил Соколовский.

— Да я... — начал задержанный и осекся... — Я... Лошадь свою ищу.

— Что?

— Жеребца. Исчез со двора, хоть плачь.

— Мы тоже жеребца ищем, кличка — Одуванчик, — усмехнулся Аракелов. — Руки вверх, милейший... Очень хорошо. А отчего это у тебя за поясом наган?.. Ого, три стреляных гильзы в барабане! За жеребцом охотился?

Одуванчик в шайку громил попал силой обстоятельств. И он сразу же понял: запираться все равно что до ветру против ветра совершать. Он вроде бы повеселел, попав в знакомую остановку.

— Амбец! — воскликнул Одуванчик. — Как говорил мне когда-то великий картежный шулер Князь Серебряный, — ваша карта бита. То есть моя карта бита. Что вам нужно знать и зачем?

— К кому шел? — спокойно спросил Соколовский.

— К Крошке Элизабет.

— Кто это?

— Как? — поразился Одуванчик, схватившись за виски поднятыми вверх руками. — Это же сама Муфельдт. Елизавета Эрнестовна Муфельдт. Между нами говоря, — понизил голос «Одуванчик», — вот у кого надо бы вам сделать шмон!.. Богачка!.. Чтоб я век воли не видал!

— Зачем к ней шел?

— Сказать, что вместо миллиона получился крупный локш.

— В кого стрелял?

— Я? — возмутился Одуванчик, — в кого стрелял?.. Вы шутите! Да, у меня в барабане нагана стреляные гильзы. Но я никогда не был мокрушником. Я, знаете ли, «купец», что означает — карманный вор. Вот профессия, определившая весь смысл моей жизни. Да, бывали конфликты с Уложением о наказаниях. Но спросите любого петербургского градоначальника, любого «фараона», и он вам скажет: Одуванчик — это человек. Он никогда не финтил, всегда говорил, как сказано в клятве на библии: «Говорить правду, всегда правду, только правду».

— Как же такая благородная личность очутилась в банде кровавого убийцы Абрека? — спросил Аракелов.

— А очень просто. Всю жизнь я работал в Санкт-Петербурге чисто и аккуратно. От меня кормились и городовые, и даже сам пристав Адмиралтейской части. Приятный, между нами говоря, был человек и большой семьянин.

— Ладно, — прервал излияния Одуванчика Аракелов. — По дороге доскажешь... Товарищ Коканбаев, доставите его к нам.

Но и по дороге Одуванчик не утихомирился. Он вроде бы размышлял вслух.

— А вообще-то меня звать Ромашкин Павел Алексеевич. В Питере меня только так и знали. Лишь однажды представился градоначальнику Пушкой Лышкиным. За это корю себя. По ночам иной раз не сплю.

Коканбаев засмеялся.

— Помолчи, Одуванчик. И без тебя голова болит.

— Осмелюсь спросить, я ведь новичок. Никогда не сидел при Советской власти. Как там насчет бытовых условий?

— Не санатория.

— Мне бы хотелось выспаться на нарах.

— Обеспечим. Просьба законная.

Глубокой ночью в особняке Муфельдт задребезжал звонок.

Елизавета Эрнестовна вскочила с козетки, прислонила ухо к двери.

— Кто?

— Одуванчик.

Звякнули засовы, дверь распахнулась.

— Уголовный розыск, — произнес спокойный голос.

Муфельдт тихо вскрикнула, попятилась. Мертвенно бледное ее лицо покрылось безобразными пятнами, в огромных черных глазах разлился ужас.

— Это... Это... — она долго беззвучно шевелила багрово-красными, вурдалачьими губами. — Какая-то ошибка!

— Никакой ошибки, гражданка Муфельдт.

— Уверяю вас, это роковая ошибка! — Елизавета Эрнестовна уже немного оправилась от первого потрясения. — Врываться ночью целой толпой к одинокой женщине! Я сотрудница советского учреждения... Я буду жаловаться.

Тем временем помощники Аракелова осмотрели дом, двор.

— Ну что? — спросил Аракелов.

— Богато живет! — пробасил Ескин.

— Никого больше нет?

— Пусто, товарищ Аракелов.

— Вот видите! — обрадованно воскликнула Муфельдт. — Врываться ночью к одинокой женщине...

— Пройдемте, гражданка Муфельдт, в столовую... Прошу вас сесть на эту козеточку. Прекрасно. Не откажите в любезности вынуть из правого кармана халатика револьверчик, он оттягивает кармашек. Неэстетично выглядит... Не вздумайте пускать его в ход...

Елизавета Эрнестовна положила на столик возле козетки свой «бульдог», спросила, скривив губы в ядовитой улыбке:

— Боитесь?

— Да, боюсь. За вас. Еще пустите, на нервной почве, себе пульку в лоб из этой машинки для выбивания зубов. Толку никакого, а больно будет.

— Я все-таки не понимаю, — вновь начала Муфельдт, — какой у вас повод врываться ночью к одинокой женщине?

— А какой повод был у Одуванчика? — иронически улыбнулся Аракелов. — Ведь вы ждали среди ночи Одуванчика, не так ли? Даже на цепочке дверь не оставили, сразу распахнули.

Вскоре подъехали Цируль с тремя депутатами Ташсовета, которых пригласили в качестве понятых.

Результат обыска превзошел ожидания. Обнаружены были машинописные антисоветские листовки, значительная часть документов дореволюционного штаба Туркестанского военного округа (данные о личном составе офицерского корпуса), копии многих документов комиссариатов земледелия и внутренних дел. Найдены большие запасы муки, сала, консервов, вин, копченостей. Целый продовольственный склад!

В спальной Цируль прежде всего направился к старинному полукреслу с голубой, в разводах, обивкой. Через открытую дверь была видна Муфельдт, недвижно застывшая на козетке.

— Откуда у вас, гражданка Муфельдт, это антикварное кресло? — крикнул Цируль из спальни.

Елизавета Эрнестовна молчала.

— Осторожно снимите обивку, — распорядился Фриц Янович.

Агенты сняли обивку с сиденья, со спинки, и ахнули — в полукресле были спрятаны толстые пачки долларов, фунтов стерлингов, франков...

Обыск продолжался. Под половицей в кухне нашли царских и советских денег на общую сумму 400 000 рублей, 3 тысячи золотых десяток! В ящике из-под пивных бутылок покоились золотые браслеты, кольца, кулоны, броши — с изумрудами, рубинами, брильянтами.

Обыск уже подходил к концу, когда вдруг раздался ломкий бас Ескина:

— Ну и ну!..

В большой корзине, полной грязного белья, он обнаружил великое множество золотых часов, колец и перстней, несколько золотых портсигаров. Часы самых знаменитых фирм: «Лонжин», «Зенит», «Омега», «Павел Буре», «Генрих Мозер». Особенно Ескину приглянулись большие, массивные часы с прикрепленным к цепочке крохотным образком.

Еще ранее, когда начался обыск, были вызваны эксперты. Они подсчитали: стоимость имущества, обнаруженного в дома Муфельдт, составляет около трех миллионов рублей в довоенных рублях!

Тут приключилась трагикомическая история. Агенты, понятые, эксперты почему-то особенно заинтересовались часами, сгрудились возле кухонного стола. Воспользовавшись этим, Муфельдт схватила со стола какую-то бумагу. К ее горькому сожалению, в осмотре часов не принимал участия богатырь Соколовский. Он стоял позади Елизаветы Эрнестовны, не сводя с нее глаз.

Муфельдт сунула бумагу за пазуху. И тут же послышался голос:

—