Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников

может, самые тяжелые часы в своей жизни. Она автоматически стирала пыль с мебели, с многочисленных статуэток, с хрусталя... Что-то машинально готовила на плите. А в голове истерично билась мысль: «Это убийца. Ты улыбаешься убийце!..»

Господи! Дай мне сил сдержаться, выдержать роль до конца!

Наконец пытка кончилась. Мария, едва добравшись до общежития, в изнеможении упала на узкую койку. Физически и духовно она была совершенно разбита. Но сон не шел. Лишь под утро она забылась тревожным сном, заполненным кошмарами...

Узнав о результатах «уборки» в особняке Муфельдт, Цируль потер руки, что было у него признаком закипающей энергии.

Он обвел усмешистыми глазами Аракелова, Пригодинского, Лугина, Крошкова.

— Ну-с, как там в опере товарищ Ленский поет?.. «Начнем, пожалуй!»

За окном стоял мороз. Зима пришла необычная для Ташкента — снежная. Окна разрисовали морозные узоры.

— Вот удивится Осипов! — воскликнул Аракелов. — Ничего себе гражданскую жену подыскал. Как бы ему не загреметь со всех постов.

— Погоди, не спеши, торопыга! — замахал руками Цируль. — Цыплят по осени считают. А вообще-то дела у Кости, кажется, попахивают керосином. Однако — к делу. Все по местам. Пригласите ко мне срочно начальника Управления охраны старого города товарища Бабаджанова.

Западня для крупного зверя

Глубокий, сверкающий на солнце снег лежал на улицах дрожащего от стужи города.

Утро. Ну прямо как у поэта: «Мороз и солнце — день чудесный». И вроде нет никакой кровопролитной войны, ни басмаческой резни. По улицам спешат люди: бывшие «сильные мира сего», одевшиеся под пролетариев. Но узнаются они сразу: вот шагает «пролетарий» в затрапезном пальтишке и генеральской папахе со следом от кокарды; в бархатном мещанском салопчике, по-деревенски обвязав себя пуховым платком, семенит куда-то обывательница, пряча руки в соболью муфту; шагает в ногу троица мужчин в солдатских шинелях, с холеными офицерскими усиками... А вот и настоящие труженики. Одеты кое-как. Есть даже и в лаптях. Бродят военнопленные, за которыми никто уже не следит и которым и бежать некуда — Туркестан в кольце фронтов. Пленные немцы, австрийцы, турки рыскают в поисках случайного заработка.

Среди разношерстной толпы шагал и некий господин — высокого роста, плотный. Одет в поношенное пальто и побитую молью каракулевую шапку с «ушами». Из-под пальто виднеются старые офицерские сапоги в глубоких штатских калошах. В руках щегольская трость с серебряным набалдашником в виде наяды: очевидно, наяда — единственное, что у него осталось от благополучия прежних лет. По походке и выправке, хотя он с тростью, нетрудно угадать в господине кадрового офицера.

Пройдя по Куйлюкской, господин придержал шаг, прочитал еще не снятую вывеску:

ФИРМА НАСЛЕДНИКОВ ПЕРВУШИНА И. А.

Спирто-водочный завод был уже национализирован, а вывеска осталась.

Господин в каракулевой ушанке свернул на Синявскую и здесь совсем замедлил шаг, поскольку, видимо, искал нужный ему дом. Особого труда это не составило, и он решительно подошел к симпатичному парадному с двумя витыми колонками, повернул вертушку звонка.

Никто не отозвался. Господин позвонил еще, прислушался. Вновь — тишина. Он и не заметил, что из окна, в щелку между занавесками, за ним наблюдает женщина.

Чертыхнувшись по-французски, крутанул в третий раз.

Послышалось движение, стук каблучков. Женщина, смотревшая из-за занавески, была Муфельдт. Тот, кто звонил, был ей абсолютно не известен. И она колебалась: открыть... не открыть? Она, однако, сразу угадала в неизвестном офицера. Любопытство взяло свое.

Оставив дверь на цепочке, спросила:

— Вам кого?

— Здесь, на улице, объяснять не резон, мадам, — вежливо улыбнулся господин. — Правда, говорят, что и стены имеют уши, но на людях все же нынче рискованно представляться.

Еще раз окинув взглядом интересного незнакомца, Муфельдт сняла цепочку, сделала приглашающий жест и тут же сунула руку в карман стеганого халатика, в котором притаился маленький револьвер системы «бульдог».

Неизвестный снял галоши, шапку, пальтецо. Под пальто оказались офицерский китель и галифе. Вошел в гостиную. Был он плечист, статен. Волевое лицо. На лбу глубокий шрам, придававший, однако, мужественность гостю и никак не портивший впечатления.

— Честь имею представиться, фон Дитц Август Фридрихович, подполковник императорской армии, — он браво щелкнул стоптанными каблуками. — Госпожа Муфельдт, если не ошибаюсь?

— Вы правы, — Елизавета Эрнестовна села на легкую козетку и показала глазами фон Дитцу на кресло.

— С чем пожаловали, Август Фридрихович?

Фон Дитц развел руками, произнес, извиняясь:

— Знаю, что вы спешите на службу. Но время еще есть. Позвольте... — Он наклонился и, взяв руку Елизаветы Эрнестовны, с чувством поцеловал. — Не знал, не ведал, что за чудная Кримгильда обитает в этом особняке.

Муфельдт почувствовала, как задрожали у нее поджилки. О нет! Она ни в коем случае не упустит нового знакомого. В жизни у нее только дважды подрагивали поджилки: когда извозчик-лихач, весьма похожий на Распутина (она тогда гостила в Санкт-Петербурге), вызвал в ней ощущение фаталистической вседозволенности. А в другой раз — мистика какая-то — поджилки затряслись в музее Ватикана, когда она увидела торс Геракла — глыбу желтоватого мрамора. Ни рук, ни ног, ни головы!.. Громадный торс, весь в выпуклостях мышц. От него так и веяло бешеной мужской силой.

С этого дня она все искала, искала Геракла. Унизилась до того, что решила испытать Абрека. От «Геракла» нестерпимо несло чесноком и сивушным перегаром. Он, правда, старался, но его ласки были скоропалительны и совершенно не впечатляли... Осипов?.. Никуда не годен. Есть еще кое-кто, но они нужны только для дела. Иногда приходится уступать.

И вот появился еще «соискатель». От него веет силой. Неужели это он?.. Он!

Задыхаясь от волнения, Муфельдт спросила хрипло:

— С чем пожаловали, господин фон Дитц?

— Может быть, мы перейдем с вами на родной язык? — любезно предложил гость. — С чего это мы, немцы, станем говорить по-русски?

Елизавета Эрнестовна смутилась. Яркий румянец залил ее смертельно бледные щеки.

— К стыду своему, почти забыла немецкий. Из Прибалтийского края меня вывезли маленькой девочкой. Долго жила во Франции. И вот после замужества очутилась в Ташкенте.

— Увы, мы все во власти фатума. Однако не стану отнимать вашего драгоценного времени. Перейду к делу. Я дал слово офицера и обязан его сдержать. Вы наслышаны о существовании некоего штаб-ротмистра Лбова?

— А-а-а, — протянула Муфельдт. — И что? Его, конечно, расстреляли, не так ли?

— Представьте себе, штаб-ротмистр здравствует, чего и нам с вами желает, что весьма любезно с его стороны, если учесть столь тревожное время. Недавно читаю в