Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников

кое-что. На генерале было много ножевых ран. Вряд ли пожилой человек смог противостоять целой банде. Его, очевидно, пытали, желая узнать, где спрятаны ценности.

Едва рассвело, приступили к тщательному осмотру места преступления. Приехал представитель Ташсовета Качуринер. Много дорогих вещей преступники не взяли: шубы, меха, ковры, костюмы, картины, антиквариат. Они, видимо, искали только драгоценности и золото. Но не нашли. По подсчету специальной комиссии, общая стоимость вешей составила более одного миллиона рублей в довоенных ценах! Золотые, платиновые изделия в брильянтах, алмазах, сапфирах, более трехсот предметов столового серебра, на пятьдесят тысяч ценных бумаг — все это хранилось в тайнике, и несчастный генерал, несмотря на пытку, не открыл его. А уголовный розыск обнаружил.

Жаль очень было генерала с генеральшей. Но возникал вопрос: «Откуда же у него такие богатства?» Стали собирать досье на Мельникова.

Полковник Мюллер до января 1907 года был Енисейским вице-губернатором. Затем его произвели в генерал-майоры и назначили состоять для особых поручений при Туркестанском военном генерал-губернаторе. Мюллер переслужил пятерых своих шефов: Гродекова, Мищенко, Самсонова, Мартоса, Куропаткина.

В начале войны четырнадцатого года Мюллер подал верноподданническое прошение на высочайшее имя, в коем именовал себя «исконным русским патриотом» и ходатайствовал о перемене фамилии на русскую. Самодержец всея Руси высочайше умилился и повелеть изволил генералу-ходатаю «впредь именоваться Мельниковым». Немецкий Мельник стал русским Мельниковым. Новоявленный росс продолжал исправлять свои генеральские обязанности, отличался неизбывным, густопсовым ура-патриотизмом, словом, как шептались остряки, повторяя известную французскую остроту, «был католиком больше, чем сам папа римский». Характером генерал был покладистый, «особые поручения» генерал-губернаторов исполнял со всем истинно немецким тщанием, а как истинно российский служака, чтил библейскую мудрость: «Всякое даяние — благо». Незаметно, как крот, роющий под землей нору, Мельников составил себе миллионное состояние, о котором никто не догадывался.

Между тем по городу поползли зловещие слухи: «Убили профессора Когена. Оказывается, этот тихоня нахапал пять миллионов!.. А у генерала Мельникова бандиты забрали сорок миллионов!!! И куда только смотрят большевики? Да они, наверное, специально все это организуют...»

Слухи эти, разумеется, распространяли провокаторы, а подхватывали их, раздували те, кто считал Советскую власть «временным явлением». Как бы там ни было, следовало правдиво информировать жителей города. Ведь провокаторы распространяли слух, будто расправу над Когеном и Мельниковыми учинили чекисты, «одетые в черные кожаные куртки».

Вскоре в «Нашей газете» появилась корреспонденция, правдиво рассказывающая о трагедиях, разыгравшихся на Пушкинской и Долинской. В особой информации сообщалось о судьбе ценностей, принадлежавших Мельниковым: «...К убийству Мельниковых. Ниже перечисляется перечень драгоценностей, обнаруженных в квартире убитых и сданных... в Народный банк в качестве дохода государству... В числе сданных 37 золотых, 12 платиновых и 23 бриллиантовых и других вещей были ордена, часы, браслеты, обручальные кольца, броши и прочее. Одновременно сданы ценные бумаги на 49172 рубля, а также 367 наименований столового серебра и другие ценности».

Ранее газета уведомила читателей о том, что при описи имущества Мельниковых присутствовал «сам Цируль, начальник уголовно-розыскной службы города Пригодинский, понятые и агенты уголовного розыска». Официально сообщалось также и о том, что «уголовный розыск напал на след преступников и ведет их усиленное преследование».

Последнее сообщение не было пустым сотрясением воздуха: назревала большая, сложная операция.

...Пост скрытого наблюдения еще ранее сообщил о том, что на рассвете (вечером произошла трагедия на Пушкинской, 37) двое неизвестных привезли на извозчике и занесли в дом Муфельдт красивое полукресло с мягким сиденьем. Хозяйка дома, видимо, ждала приехавших, поскольку сразу же открылась парадная дверь. Оба неизвестных тут же вышли и уехали на том же извозчике.

Узнав об этом, Цируль позвонил в госпиталь комиссару Иванову.

— Привет, Иван Ефимыч! Как дела? Поддаются болящие твоей пламенной агитации и пропаганде?

— Отличный народ, — отреагировал на шутку Иванов. — Особенно лежачие. Им хоть три часа лекцию читай — слушают аки апостола. Однако с чем пожаловал? Так просто ты не позвонишь. Небось, обнаружил среди моих дистрофиков страшного разбойника?

— Вот и не угадал. У тебя работает медсестра Кручинина. Недавно на нее напали хулиганы. Передай ей, пожалуйста, пусть сразу же после работы подойдет для опознания негодяев. Мы их, кажется, задержали.

— Как понимать — кажется?

— Может, не тех задержали.

— Понятно, — пошутил Иванов. — Невинные люди томятся в ваших темницах. Ироды!

— Ладно, — добродушно засмеялся Цируль. — Отомстил сторицей. Однако дело есть дело. Не забудь передать Кручининой: пусть придет для опознания хулиганов.

— Какой разговор. Обязательно передам. Ну, бывай!

Вызов для «опознания хулиганов» был условным зна́ком.

Вечером Мария заглянула к Муфельдт. Та была в шапочке с траурным флером.

— Заходи, Мари. Не успела раздеться, — она сняла шапочку, платье, накинула на себя стеганый халатик розового шелка. — Только что с похорон. Убили моего дальнего родственника со стороны мужа, генерала Мельникова и его жену. Опять грабеж! Бог его знает, что делается в городе.

— Ой!.. — в испуге воскликнула Кручинина.

— Вот тебе и ой. А профессора Когена хлопнули, ты, конечно, знаешь об этом?.. Звезду на лбу вырезали, уши отрезали! Чекисты работают. Точно. А на бандитов сваливают. Впрочем, Когену так и надо, иерусалимский дворянин. Но Мельниковы!.. Огромное богатство теперь попало в руки к комиссарам. Потому и убили.

У Марии чуть не сорвались с языка гневные слова. Она хорошо помнит обед с Аракеловым, как они «роскошествовали» над овсяной кашей на кунжутном масле. Гадина!

— Ты что... Что смотришь на меня такими глазами?.. — подозрительно спросила Муфельдт.

— И-и-испугалась.

— А!.. И хорошо, что пришла. Я что-то устала. Приберись немного в доме. Пыль сотри, цветы полей. Ты теперь, правда, не домработница и не прачка. Гордая стала.

— Нет, зачем же, я приберусь. Затем и пришла.

— Тогда займись делом, а я немного вздремну.

Мария принялась вытирать пыль с мебели. После столовой зашла в спальню, где на широченной кровати под шелковым балдахином нежилась Елизавета Эрнестовна. Кручинина занялась трельяжем — и вдруг сердце подкатило к горлу: она увидела возле жардиньерки мягкое полукресло с гнутыми ножками. Голубая узорчатая обивка на сиденье и спинке. Когда Мария подрабатывала прачкой у Мельниковых, не раз видела это полукресло. Его невозможно спутать ни с каким другим!

Муфельдт, оказывается, не спала.

— Ты что так побледнела, Мари? — Елизавета Эрнестовна приподнялась на кровати.

Мария не знала, что ответить. Не находила повода. Как объяснить?

— Голодная, наверно? — усмехнулась Муфельдт. — Так бы сразу и сказала. Приберешься — пообедаем. Только приберись как следует.

Кручинина провела в доме кровавой убийцы,