Маленький журавль из мертвой деревни - Янь Гэлин

Сейчас ей казалось, что Сяо Пэн, сооружавший для нее туалет из своего съежившегося тела и распахнутой спецовки, был вовсе не жалок, а очень романтичен.

Наконец «Волга» объявилась. Верстак Тацуру перенесли под новый навес и поставили прямо у окна. За окном открывалась поросшая дикой травой поляна, по которой шла дорога к главным воротам. Серая «Волга» подъехала по этой дороге, замедлила ход и остановилась почти у самого ее окна. Тацуру махнула «Волге» рукой. Дорога была насыпана намного выше их тростникового навеса, верхняя часть оконной рамы оказалась вровень с колесами, поэтому из машины Тацуру было не увидеть.

Серая «Волга» постояла на месте и уехала. Скоро начальница окликнула Тацуру: «Звонил председатель Пэн из ревкома, просит тебя подойти в его кабинет».

Тацуру старательно отмыла руки от стальной пыли. сняла кепку, подумала и снова натянула ее на голову. За день работы прическа наверняка испортилась, лучше все-таки кепку оставить.

Увидев Тацуру, председатель Пэн скомандовал:

— Жди меня у лавки с кипятком за задними воротами. Скоро буду.

Свидание у лавки с кипятком?

Тацуру утке видела, как председатель Пэн «командует бурями и повелевает дождями», ему наверняка лучше знать, где устроить свидание. Преодолев минутную нерешительность, она торопливо зашагала к задним воротам. Не успела дойти до того самого лотка с кипятком, как рядом притормозила серая «Волга». За рулем был сам Сяо Пэн.

Спросил, куда бы ей хотелось съездить на прогулку.

Смущенная такой милостью. Тацуру только улыбнулась и покачала головой.

Сяо Пэн повел машину за город. Асфальт на дороге понемногу тончал. Спустя полчаса асфальтированное полотно сменилось проселочной дорогой, вымощенной галькой. Сяо Пэн сказал, что все парки закрыты, поэтому вместо парка поедем за город. Спросил, часто ли она бывала в парках. Тацуру покачала головой, улыбнулась. Сколько раз? Дважды. С кем? С Чжан Цзянем.

Он замолчал. Машина заехала в чашу, похоже, раньше это был лесной питомник, но саженцы вовремя не пересадили, и большая часть деревьев погибла. Но некоторые выросли высокими, почти взрослыми.

— Последние два года саженцы никто не покупает. Смотри, все погибли, — Сяо Пэн остановил машину, открыл дверцу и вышел, Тацуру тоже вылезла наружу.

Он достал из багажника армейскую флягу, закинул за спину и пошел по тропинке между саженцами. Тацуру догнала его. хотела идти рядом, но тропинка была слишком узкой, и ее то и дело выталкивало за край.

— Посмотри на эти саженцы, одни уже мертвы, а другие выжили и выросли в настоящие деревья — отчего так? Должно быть, из-за естественного отбора, в живых остались самые сильные, те, что смогли вырвать из глины малые крохи питательных веществ, которые в ней содержались, — рассуждал Сяо Пэн.

Тацуру шевелила губами, повторяя слова, которые не могла разобрать. А Сяо Пэн углублялся в дебри своей мысли, от теории эволюции он перешел к материализму, а потом стал рассказывать, как сам стал материалистом. Чем старательней Тацуру вслушивалась, тем дальше отставала от его рассуждений. Вдруг он увидел скрытую и усердную работу ее губ. За Дохэ всегда водилась эта привычка, впервые он заметил ее в свои двадцать и был пленен. Сейчас, стоя среди молодого леса, Сяо Пэн внезапно понял, что никогда не любил Дохэ, но был ею одержим. А это еще страшнее.

В тот день на заводской баскетбольной площадке шел матч между командами рабочих и хунвэйбинов. Сяо Пэн проезжал мимо и решил посмотреть; только зашел на трибуну с парой человек из охраны, как начался третий период. Команды вышли на площадку, центровой хунвэйбинов, Дахай, увидев Сяо Пэна, неловко оступился и упал. Ободрал себе и голень, и бедро, нога тут же покраснела. Сяо Пэну стало не до игры, он спустился в раздевалку, там кто-то из баскетболистов лениво перебинтовывал Дахаю ногу. Сяо Пэн сменил того баскетболиста, размотал повязку и стал бинтовать заново.

— Дядюшка Сяо Пэн, я знаю, почему вы больше к нам не приходите. Ведь это из-за тети?

Дахай, звавшийся теперь Чжан Те, своей неожиданной атакой застал Сяо Пэна врасплох.

— Из-за тети? — Сяо Пэн притворился тем самым монахом ростом в один чжан, который ничего не может взять в толк[107].

— Потому что вы узнали про ее прошлое.

— Какое еще прошлое?

— Знаете, а еще спрашиваете.

— Откуда мне знать? — Сяо Пэн неуверенно улыбнулся.

Чжан Те замолчал. Сяо Пэну его молчание показалось невероятно зловещим. Пришлось подхватить разговор:

— И какое же у нее прошлое?

Вместо того чтобы сказать прямо, Чжан Те ответил пророчеством:

— Величие Культурной революции в том, что она каждую тайну вытащит на свет. Никому не удастся отсидеться по углам.

Председателю ревкома сталеплавильного завода приходилось принимать множество непростых и жестоких решений, но сейчас он растерялся, не зная, как поступить.

— Дядюшка Сяо Пэн, я хочу у вас работать.

— Ты еще школьник.

— Перед революцией все равны.

— И какую будешь делать работу?

— Вам нужны резчики трафаретов? Я умею.

— Хочешь работать в редакции? Пожалуйста.

— Мне выделят спальное место?

— Ты что, из дома уйти собрался?

— Там все перевернуто с ног на голову. Жилкомитет уже отправил запрос в Дунбэй, на родину отца, очень скоро их выведут на чистую воду.

Бинт в руках Сяо Пэна заходил медленней. С того разговора прошло уже несколько дней, но от слов Чжан Те ему до сих пор было стыдно. Даже подросток понимает: благородство революции в том, что она заставляет отринуть личные связи, а Сяо Пэн одержим дочерью вражьего народа, одержим этим уродливым «деликатесом». Конечно же, он давно поджидал случая отведать «деликатес» Дохэ. И вот случай подоспел, она наконец поднесла к его столу и тело свое, и душу: угощайся, ведь ты ждал так много лет — по правде, я и сама все эти годы ждала, но Чжан Цзянь стоял на пути. Видно, теперь она перешагнула через Чжан Цзяня, а может быть, он ушел с дороги по своей воле. Даже самый вкусный деликатес рано или поздно наскучит, а это блюдо стало для Чжан Цзяня вроде баклажанов по осени — вместо мякоти одни семена, а шкурка будто резиновая, никак ее не прожуешь.

Сяо Пэн и Дохэ уселись на холме в глубине чащи. Он налил в крышку от фляги вишневого вина, протянул Дохэ, поднял флягу и чокнулся с крышкой в ее руке. Пели дрозды, солнце клонилось к закату, вытягивая тени от тоненьких саженцев, мертвых и живых, в длинные линии, и на лужайку, покрытую дикими цветами, ложился дивный клетчатый узор. Не будь того разговора с Чжан Те, председатель Пэн отведал бы деликатес Дохэ.

В кармане спецовки председателя лежал промасленный кулек с чесноком в кисло-сладком маринаде, в другом кармане был припасен кулек арахиса. Бордовый цвет вишневого вина казался фальшивым, как будто во фляге не вино, а акварель; шевелившиеся без остановки губы Дохэ тоже стали исчерна-красными, словно вишни. Сяо Пэн отпил вина и сразу вытер рот тыльной стороной ладони, не то его губы тоже сделаются вишневыми, а это отвлечет Дохэ. Он снова стал спрашивать ее про Сиронами и другие японские деревни.

— Когда ты была ребенком, отец занимался сельским трудом?

Она сказала, что вскоре после ее рождения отца призвали в армию. Из армии он несколько раз приезжал на побывку домой, так появились ее братик и сестренка.

— Какое у отца было звание?

Она ответила, что он, кажется, был сержантом.

Сердце Сяо Пэна упало. Если бы отец Дохэ был подполковником или майором, вероятность того, что он своими руками убивал людей, была бы немного меньше. А сержанты резали направо и налево, даже в кино в самых кровавых сценах непременно участвовал японский сержант.

— Мужчин в деревне заставляли идти в солдаты?

Она сказала, что никто их не заставлял, но если в какой семье нашелся бы мужчина, не пожелавший служить, женщинам из этой семьи было бы стыдно показываться на глаза соседкам. Все мужчины Сиронами славились своей отвагой, у них в деревне трусливого отребья никогда не водилось.