Маленький журавль из мертвой деревни - Янь Гэлин

Дохэ проводила Сяо Пэна до машины. Теперь он ездит на «Волге» — наверняка эта перемена глубоко отпечаталась в ее сердце; в череде прочих великих событий, случившихся за последние годы, эту перемену ей стоит как следует запомнить. По лицу Дохэ Сяо Пэн видел, что машина произвела на нее неизгладимое впечатление, Дохэ держалась куда скованней, чем за верстачным столом. Мужчина на «Волге» без всяких церемоний пригласил ее к себе в гости — теперь это было совсем не так просто, как показалось ей вначале, и чем менее церемонно он себя вел, тем сложнее всё выходило.

Хоть Сяо Пэн и ездил на «Волге», комната в общежитии за ним осталась прежняя, только теперь весь коридор на этаже занимала охрана. Сейчас безопасность Сяо Пэна стала заботой целой толпы людей.

Сяо Пэн велел телохранителям прибрать в комнате. Из здания администрации они притащили в общежитие старый диван, обивка была совсем грязная, и Сяо Пэн распорядился постелить сверху большое синее полотенце в белую полоску, которое взяли из бани. Он подумал, что Дохэ страшно обидится, если пригласить ее «посидеть немного» на засаленном диване, от которого разит табаком и грязными ногами. Партсекретарь, снятый со своего поста, строил из себя чистенького интеллигента, а сам постоянно сидел на этом диване, ковыряясь в пальцах на ногах. Сяо Пэн любил в Дохэ опрятность и тягу к чистоте. Вот и сегодня она стояла за верстаком, одетая в огромную спецовку, которая больше смахивала на синий мешок для зерна, но эта спецовка была и выстирана, и выглажена на совесть. Все работницы в цеху носили одинаковые синие мешки для зерна, но у одной Дохэ этот мешок был красивым.

Наверное, потому, что она японка.

То, что Дохэ японка, было секретом, который знал один Сяо Пэн. Сяо Ши погиб, и других свидетелей не осталось. Пока Сяо Пэн молча хранит секрет, Дохэ ничего не угрожает, она может хоть всю жизнь прожить, прячась в толпе китайских женщин. Всплывая из глубины сердца, этот секрет одновременно и пугал Сяо Пэна, и рождал в нем несказанную нежность. Дохэ — чужестранка! Плод вражьего семени, сама едва не наплодила врагов! Должно быть, дочь вражьего племени и на вкус другая, слаще обычных женщин.

Иногда нежность рождалась из жалости к несчастной, несправедливой судьбе Дохэ: по сей день живет у Чжанов — не жена, не наложница.

Иногда он скучал по ней, но только потому, что в глубине души знал: они никогда не будут вместе. Даже если все на свете одобрят их союз, сам он едва ли его одобрит.

Иногда Сяо Пэна будто оглушало: ты и так в большом накладе — из-за нее нарвался на отцовские затрещины, а впереди ждет предательство сына, ведь однажды он вырастет и первым же делом предаст такого родителя. Из-за нее тебе пришлось вынести слезы жены и ее прощение — после того слезливого прощения в твоем сердце что-то умерло от боли. И ты вынес все это, чтобы не жениться на вражьей дочери по имени Дохэ? Сяо Пэн думал: оказывается, я откупился от брака и выторговал себе свободу только затем, чтобы любить Дохэ и не жениться на ней. Девушки, готовые пойти за тебя замуж, есть повсюду, а попробуй сыскать ту. которую сможешь любить, не женясь. Одного того, что она была дочерью врага, оказалось довольно, чтобы у Сяо Пэна дух захватывало от любви, но это же и спасало его от опасности окончательно в своей любви увязнуть.

Он велел охране отмыть окна, чтобы они стали прозрачными, точно воздух. В квартире Чжанов окна были такими чистыми, что казалось, будто рамы стоят пустыми, без стекол. А еще по команде председателя Пэна телохранители принялись, выпятив зады, оттирать пол. В общежитии полы были деревянными, когда-то их покрывали бурой краской, но сейчас ее следы можно было найти разве что под кроватями, если вытащить оттуда все башмаки и картонные коробки. Доски на полу в комнате были неровными, шершавыми, казалось, еще немного, и они снова станут тем, чем были когда-то — упавшим на берегу деревом, годами точимым солнцем, дождем и ветром. Охрана изо всех сил старалась отмыть пол, они выскабливали из трещин многолетнюю грязь, выковыривали из щелей между досками зернышки риса и остриженные ногти.

Оказывается, эта комната может быть светлой и пахнуть цветами. По весне в горах распускались дикие лилии с алыми махровыми лепестками. Сяо Пэн отправил охрану набрать букет побольше. Председателю ревкома не годилось собирать цветочки и составлять букеты, но красные цветы — другое дело.

Сегодня после работы Дохэ придет к нему «посидеть немного».

Около пяти часов на заводе прогудел сигнал тревоги, кто-то из охраны доложил председателю Пэну, что на этот раз враждебная группировка предприняла необычное наступление. Они съездили в пригород, набрали там толпу добровольцев из местных крестьян, и сейчас к заводу с четырех сторон стекаются селяне, вооруженные вилами и мотыгами: кто пешком, кто на тракторах, кто на грузовиках.

Враждебная группировка состояла из шанхайцев и других южан, на заводе они были в меньшинстве и силой ревком захватить не могли. Тогда эти южане пошли сеять смуту среди крестьян, сказали им, что сталеплавильный завод выкачал воду из их пруда, сначала обещал, что проведет в пригород водопровод, но давно забыл свое обещание. Отходы сталеплавильный завод тоже сваливает на крестьянскую землю, и никакой арендной платы за площади под свалкой от завода не поступает. А вот когда отнимем власть у действующего ревкома, то и воду в деревню проведем, и за свалку заплатим?

Сяо Пэн застегнул ремень с медной пряжкой, сунул за пояс свой Тип 54[106], надел стальную каску и выскочил из комнаты. На лестнице столкнулся с Дохэ, она поднималась наверх.

— Домой тебе нельзя, завод окружен! Пойдешь домой, угодишь в беду! — Сяо Пэн уже тащил ее за собой вниз.

Тацуру сбежала следом за ним по лестнице, пересекла двор и села в «Волгу». Телохранители оседлали свои велосипеды и в мгновение ока превратились в спортсменов-гонщиков — крутили педали, не отставая от автомобиля.

Скоро Тацуру следом за Сяо Пэном вошла в здание заводской администрации. На крыше пятиэтажки реяло большое красное знамя. Сяо Пэн встал под ним, взял в руки громкоговоритель и закричал на всю округу:

— Товарищи революционные рабочие! Клика реакционеров хочет вынудить нас остановить производство! И на их контрреволюционные выступления, на их попытки подорвать наше антиимпериалистическое, антиревизионистское движение мы ответим так: все остаемся на постах! А кто посмеет забраться на площадку у домны, мигом полетит в кипящую сталь и превратится в синий дым!

Все входы на завод были заперты. У ограды дежурили рабочие из отряда Сяо Пэна, в руках у них были самодельные копья и алебарды — если кто сунется через стену, тут же попадет к ним на нож.

К зданию администрации пригнали подъемные краны, мешок за мешком погрузили на крышу цемент из ремонтного цеха. Скоро укрепление было готово.

Дохэ отправили пережидать опасность в зал заседаний. в компанию к двум пожилым секретаршам. Стемнело, но крики с той стороны было хорошо слышно: враги призывали Сяо Пэна прекратить сопротивление и поскорее сдаться, иначе за его жалкую жизнь никто не ручается.

Сяо Пэн перестал им отвечать. Все заводские фонари погасили, только лучи прожекторов скользили по территории, рассекая темноту. Когда луч пробегал по залу заседаний. Тацуру вскидывала глаза на стенные часы: восемь часов, десять, одиннадцать…

Старые секретарши едва не рыдали. До пенсии им оставалось всего два года, а дальше — наслаждайся заслуженным покоем да нянчи внуков. Но теперь спокойной старости не видать: либо вражеская группировка ворвется на завод, либо погибать в окружении от голодной смерти.

Секретарши вспомнили, что на собраниях в управлении иногда ставили на стол арахис или тыквенные семечки. И правда, в одном из шкафов нашелся пакет сырого арахиса, как раз для их старых зубов. Секретарши и Тацуру угостили, выдали ей пригоршню арахиса. Она ссыпала его в карман и побежала на крышу.