Маленький журавль из мертвой деревни - Янь Гэлин

Только Дохэ смутно чувствовала, что все не так просто.

Спустя месяц с небольшим Чжан Цзянь вернулся. Худой, кожа да кости, он походил на верблюда, который много дней без еды и воды шагал по безжизненной равнине, и глаза его превратились в две маленькие пустыни. Соседи гадали: что случилось?

Мастер Чжан ничего им не рассказал о болезни Ятоу: не сказал, как у нее теперь со сном, ходит ли она на уроки, летает ли еще на тренировочном планере, играет ли в женской баскетбольной команде. Соседям оставалось только ждать, чтоб Сяохуань обошла их по очереди и каждому все рассказала. Никогда еще не случалось, чтобы о новостях в семье не докладывали соседям. Даже представить было нельзя, что в их доме кто-то отмолчится и заживет спокойно дальше, оставив соседей мучиться догадками и сомнениями.

Однако семья Чжан вовсе не собиралась успокаивать соседей, переполошившихся от тревоги за Ятоу. Сяохуань заглядывала и в ту квартиру, и в эту, но про Ятоу даже не заикалась, а ведь когда девочка уезжала в планерное училище, все в доме провожали ее со слезами на глазах. Соседа затаили недовольство против Чжанов: и ты, Сяохуань, не думай нам голову заморочить своими колобками с фасолевой пастой.

А Сяохуань по-прежнему хохотала и шутила, несет наверх связку лука, встретит соседку и скажет со смешком, мол, лук уже лежалый, вонючий, а в пельмени его покрошу — будет загляденье! Приходите попробовать!

Дохэ из квартиры Чжанов стала еще тише, бледная-бледная торчала целыми днями на площадке между этажами, если кто шел мимо — уступала дорогу. Несут соседа что-то тяжелое или, глядя под ноги, тащат наверх велосипед, а она молча стоит в темноте, будто белая тень, — люда от страха на месте подскакивали. Дохэ была вежливая, тихая и за десять с лишним лет ни разу никого не побеспокоила, но теперь это-то и стало беспокоить весь дом. Для соседей Дохэ была весьма подозрительной личностью, о которой Чжаны тоже ни разу им как следует не рассказали. Люди вдруг поняли: Чжаны больше десяти лет хранят от них в тайне все. что касается этой загадочной сестрицы. Да разве так можно? Встречаясь на лестнице или у дверей квартиры, соседи никогда друг от друга не скрывались, а прямо говорили, кто куда собрался, зачем и почему: «Уходишь?» — «Да, сбегаю за солью»; «Готовить собрались? Что готовите?» — «Хлебцы из кукурузной муки»; «Велосипед наверх понес? На починку?» — «Ну, тормоза разболтались»; «Куда так поздно?» — «Жена до смерти заела, спасу нет!» А эта Дохэ из квартиры Чжанов все время молчит, торопится куда-то, бог знает куда. Никогда не расскажет соседям, чем занята. Самое большое — поклонится и спросит: «С работы?» Но сразу ясно, что дальше с ней поболтать не получится.

Потом соседи увидели, что она снова надела спецовку, кепку с козырьком, взяла рабочую сумку и спустилась по лестнице. Завод опять заработал. Впервые за несколько месяцев будут выпускать сталь — большое событие, люди стучали в гонги, били в барабаны, и повсюду реяли красные флаги.

Глава 11

Тацуру закинула на плечо брезентовую рабочую сумку и отнесла в цех пятьдесят стальных иероглифов, которые успела вырезать, пока завод стоял. Цехом теперь заведовала женщина, она спросила Тацуру, как ей хватило сил сдвинуть с места такую тяжесть. Тацуру заулыбалась, кивнула. Начальница сказала, что в цех поступили новые работницы, поэтому верстак Тацуру перенесут на улицу, к деревьям. А когда тростниковый навес расширят, у нее снова появится хорошее место. Тацуру опять кивнула. В землю под деревом вкопали несколько жердей, на них натянули темно-синюю пленку от дождя. Тацуру такое рабочее место очень полюбилось.

Чаще всего ей поручали вырезать иероглифы «Сделано в Китае», потому что они были самыми сложными. Заготовки Дохэ никогда не уходили в брак, из каждой получался иероглиф, а потом эти иероглифы приваривали к дискам железнодорожных колес и к стальным плитам, которые уезжали во Вьетнам, Африку и Албанию. Так удивительная сосредоточенность и мастерство Дохэ расходились по трем континентам. Порой начальница окликала ее, но когда Дохэ поднимала голову от верстака, той казалось, что работница ее вовсе не узнает. Иногда начцеха хотела сказать Чжу Дохэ, что ее имя должно значиться в похвальном списке цеховой стенгазеты, но из-за того, что та никогда не выступает на общих собраниях, ее место в списке каждый раз достается кому-то другому. Правда, начальница догадывалась, что Дохэ знать не знает ни про какой «похвальный список», поэтому вместо лишних наставлений и уговоров просто говорила ей: «Хорошая работа!» Она подозревала, что Чжу Дохэ и в цеху ни с кем не знакома и вместо лиц видит одни иероглифы: «Сделано в Китае».

Как-то апрельским днем в их цех приехал новый руководитель. Новый руководитель стал у руля после того, как посадил на замок прежнего директора завода вместе с партсекретарем, а потом отпустил их, заклеймив преступниками и велев «отбывать наказание на свободе». Этому товарищу Пэну, тридцатилетнему председателю ревкома завода, приходилось очень нелегко. Не останавливая выпуск стали, ему нужно было давать отпор еще одному молодому революционеру, вознамерившемуся стать новым руководителем. То был лидер другого крыла армии цзаофаней — что ни день он предпринимал наступления на завод, пытаясь устроить переворот и вырвать власть из рук председателя Пэна.

Председатель Пэн редко проезжал этой дорогой, но тут он ненароком выглянул из «Волги», доставшейся от прошлого директора, и велел шоферу остановиться. Председатель увидел темно-синий навес, натянутый меж двух софор, а под ним — согнувшуюся фигурку.

Вышел из машины, направился к фигурке и уже немного пожалел: не к добру это — ворошить былое. Правда, председатель Пэн — не прежний мальчишка Сяо Пэн, ему теперь под силу ввергнуть в смуту и призвать к порядку пару тысяч рабочих, так что можно и разбередить ненадолго душу: надо будет — и ее к порядку призовет.

Удивительно: Дохэ оказалась меньше и стройнее, чем он помнил. Подняла голову и секунд десять не могла сфокусировать взгляд, будто у нее в глазах зарябило. Председатель Пэн протянул ей руку, она поклонилась и показала ему свои ладони, пропитанные светло-серой стальной пылью. На лице Дохэ распустилась улыбка и по коже разбежались ниточки морщин, но такое лицо показалось ему живее прежнего, неправдоподобно белого.

Председатель Пэн вдруг снова превратился в мальчишку Сяо Пэна, взял ее руку, притянул к себе через верстачный стол и с силой пожал. Вот она, прежняя теплота и нежность, до нее всего два слоя мозолей и слой стальной пыли.

Он сделался очень разговорчив, и ни одно его слово не годилось человеку такого положения: он говорил, что увидел ее издалека, силуэт показался знакомым, но до последнего думал, что это не она. Вроде похудела, а больше ничего не изменилось… Такие разговоры впору разве что соседям или родственникам.

Слушая его слова, она взяла в руки стальной напильник и стала шлифовать заготовку, зажатую в верстачных тисках: то с одного боку пройдется, то с другого. Подточив заготовку с двух сторон, снова выпрямилась и улыбнулась ему.

Где еще найти такую славную женщину, подумал Сяо Пэн. Целый день работает, даже глаз от верстака не поднимет, словом ни с кем не перебросится. Он любил ее когда-то еще и за молчаливость. С самого детства Сяо Пэна окружало множество женщин, умевших поговорить, но не было ни одной, которая бы так хорошо молчала.

Пришла начальница цеха, принесла кривоногую табуретку, чтобы председатель Пэн мог присесть. Сидя на таких табуретках, работницы вырезали иероглифы и серийные номера, поэтому она была почти вровень по высоте с верстаком. Председатель Пэн забрался было на нее, но тут же снова соскочил: когда сел, их глаза оказались на разной высоте.

На прощание он пригласил Дохэ зайти к нему в гости, посидеть немного, и почти услышал, как громко забилось ее сердце. Страна и люди изменились до неузнаваемости, разве может его приглашение значить то же, что несколько лет назад?