Маленький журавль из мертвой деревни - Янь Гэлин

— Это ты порекомендовал Чжунэй Дохэ в цех резки иероглифов? — спросил следователь.

— Да.

— Выдавая себя за китаянку, Чжунэй Дохэ проникла на узловой пункт национальной обороны Китая. Ради этой цели она и терпела лишения, ради этого и жила двадцать лет под чужим именем?

Наверное, не надо было давать Дохэ чужое имя и водить людей за нос. Лучше бы они с самого начала сказали всем правду. Заставили ее рожать, но хотели, чтоб дети стали родными и не знали о своей японской крови — вот и пришлось дурачить людей, врать всему Аньпину. А ведь и в Аньшань они поехали только затем, чтобы дальше скрывать правду. Ведь они для того и потащили с собой Дохэ, чтобы она рожала и воспитывала детей, наследников рода Чжан, разве не так? Хотели навсегда скрыть правду, потому и переехали из Дунбэя в Цзяннань[109]. А Дохэ взяли с собой еще и затем, чтобы совесть успокоить: боялись своими руками сделать эту несчастную японку еще несчастней. Спасибо допросу, теперь Чжан Цзянь смог вывести себя на чистую воду. Он виновен перед Дохэ.

— На самом деле Чжунэй Дохэ многие подозревали. И одним из них был Ши Хуэйцай. Он и разоблачил Чжунэй Дохэ, верно?

— Нет.

— У меня есть неопровержимые доказательства.

Чжан Цзянь знал, откуда у следователя эти доказательства. Тут не обошлось без двух человек: один — Сяо Пэн, а второй — Чжан Те. Сяо Ши наверняка что-то рассказывал Сяо Пэну, а Чжан Те мог догадаться обо всем из перебранок между взрослыми.

— Отрицать бесполезно, у меня есть доказательства. Ши Хуэйцай частным образом разоблачил Чжунэй Дохэ. А спрашиваю я, чтобы дать тебе шанс. Не рой себе могилу.

— Присутствовал ли я при разоблачении?

На секунду следователь не нашелся, что ответить. Потом его осенило:

— Согласно донесениям, тебя в тот момент не было.

— Если меня там не было, откуда мне знать, что он ее разоблачил?

Снова немного замявшись, следователь ответил:

— А ты намного хитрее, чем мы думали. Чжунэй Дохэ сообщила тебе о разговоре с Ши Хуэйцаем. Она твоя любовница, а в ночных беседах чего не расскажешь?

Чжан Цзянь подумал, что как раз из-за таких людей он и стал молчуном. Болтают, болтают, пока не позабудут о всяких приличиях, пока последний стыд не растеряют.

— И поэтому ты пошел на убийство, чтобы навсегда закрыть рот Ши Хуэйцаю.

Чжан Цзянь молчал. Спорь, не спорь — один черт.

— Ты решил дождаться, когда Ши Хуэйцай пойдет с тобой в ночную смену, и совершить убийство, верно?

Чжан Цзянь не отвечал, а следователь злился от того, что ему не дают покуражиться. Так выпьешь слабительного, и живот без малейшего сопротивления исторгает все наружу, лишая кишечник битвы, а человека — пробирающего до дрожи удовольствия от волн кишечного спазма.

— Ты подгадал время, дождался, когда все уйдут на ночной перекус, и исполнил свой замысел, так?

То была великая эпоха ложных обвинений. Если подсудимый спорил и доказывал свою правоту, дело по ложному обвинению рождалось в муках, а если молчал, оно появлялось на свет легко. Теперь Чжан Цзянь понимал самоубийц, прыгавших с домны или уходивших в горы с веревкой. Только им эта истина открывалась после череды мучений плоти и духа, а Чжан Цзяню явилась сразу. Если дело родится на свет легко, то и тебе не придется долго мучиться. А это самое главное. Взгляни на тот стол для пинг-понга: какой бы мощной ни была подача, если ее никто не примет, стол придется поставить на бок у стены и игра будет окончена.

— Ты должен отвечать на вопросы! — следователь что есть мочи хлопнул по столу. Отправил сильную подачу в пустоту.

Прикрытыми верблюжьими глазами Чжан Цзянь смотрел куда-то в глубину своего сердца.

Молчишь, значит, признаешь свое преступление?

— Какое преступление?

— Ты убил Ши Хуэйцая с целью избавиться от свидетеля.

— Я никого не убивал.

— Ши Хуэйцая убил не ты?

— Конечно, нет.

— Ты подстроил несчастный случай на производстве, так?

Чжан Цзянь снова скользнул в свой панцирь из молчания.

— Ты подгадал, чтобы выйти вместе с Ши Хуэйцаем в ночную смену, так?

Веки Чжан Цзяня опустились еще ниже. Пусть мир обратится в туман, а реальность скроется в темноте. Потому он и полюбил с детства смотреть из-под прикрытых век: хотелось обратить весь мир в туман. Так лучше, так не видно ни ножек стола, ни человеческих ног за ними, трясущихся, словно заведенные, то одна, то вторая. Лучше размыть этот мир, составленный из беспокойных ног, превратить его в серое облако. Много лет назад, в августе, Дохэ водила его к пруду у кладбища отмечать японский праздник Обон. Они зажгли бумажные фонари, приглашая ее отца, мать, сестер и брата прийти с того света на праздник. Дохэ не могла позвать родных к ним домой, поэтому построила у пруда шалаш, украсила его цветами лотоса, принесла вино и онигири — это был их собственный с Чжан Цзянем дом. Тот шалаш они построили из тростниковых циновок, которые купили у местных крестьян. Может быть, в следующем году Чжан Цзянь тоже окажется среди родных, которые придут к Дохэ на праздник Обон. Он с успехом пропустил целую серию вопросов от следователя. Наверное, пора заканчивать эту самодеятельную игру в допрос.

Глава 13

Последние новости о Чжан Цзяне были в конце ноября. Пришло извещение: Сяохуань должна отнести на завод теплую одежду. И пару наколенников.

— А наколенники-то на что? — спрашивала Сяохуань у Дохэ. — Ревматизма у него нету…

По правде сказать, Сяохуань не особо отчаивалась: отплакавшись, принялась утешать Дохэ, которая ни слезинки не проронила, а только тряслась всем телом. В наши-то дни сыщется ли хоть одна семья, в которой никого не посадили? Только у нас в доме арестовали двоих, а потом выпустили. Сяохуань заметила, что заключенные сейчас куда порядочней тюремщиков, а еще заметила, что тем, кто уже вышел, тюрьма явно пошла на пользу: и характер улучшился, и держаться стали по-другому.

Сяохуань заново взбила вату из матраса и сшила Чжан Цзяню теплую длинную куртку, на манер той, что он носил дома, в Дунбэе. Верхняя сторона темно-синяя, на воротнике вышито имя Чжан Цзяня, а на подкладке маленькие иероглифы: «Чуньмэй», «Чжан Ган», «Сяохуань», «Дохэ». Она завернула в узел куртку и десяток соленых утиных яиц, уложила узел на велосипед Чжан Цзяня и покатила его к заводскому отделу безопасности.

Там спустила узел на землю, отыскала старшего сына, Чжан Те, он как раз вырезал трафарет.

— Зачем пришла? — спросил Чжан Те.

Сяохуань без лишних слов схватила его за плечо и стащила со стула. Пока Дахай причитал, мать угощала его ударами и пинками. Принося передачи, она каждый раз просила сына отвести ее к Сяо Пэну, но тот раз за разом отказывал. Сейчас она решила действовать по-другому: может, хоть дракой выманим этого Пэна наружу. Люди взялись оттаскивать Сяохуань, но казалось, у этой женщины будто не по паре рук и ног, а больше: и слева ее схватили, и справа, а на плечи и задницу Дахая все сыпались удары.

Драка и правда выманила «этого Пэна» наружу.

— Что за свара в администрации ревкома? — спросил председатель Пэн.

— Я своего щенка бью! Погоди, передохну и за тебя, щенок, возьмусь! — Из-под припухших век Сяохуань в Сяо Пэна летел сноп яркого света.

— Есть что сказать, говори нормально, — сухо ответил Сяо Пэн.

Сяохуань пригладила волосы, вытащила железную табакерку, табак внутри весь был горелый — сразу ясно, что из окурков собрала. К Сяохуань снова вернулась привычка курить трубку; набивая ее табаком, она громко заговорила:

— Слушайте, вы, гнилое отребье, опорочившее доброе имя Чжан Цзяня: в ночь, когда случилось несчастье, Сяо Ши должен был идти в вечернюю смену, но в последний момент поменялся с товарищем и пошел в ночную. И как бы Чжан Цзянь спланировал убийство? В ту ночь завод работал от собственного генератора, мощности не хватало, два прожектора выключили, и разве можно было с крана разглядеть, кто там внизу, кошка ли, собака? Не держите простой люд за дураков. мы тоже и в расследованиях понимаем, и свидетелей можем сыскать!