Утраченные звезды - Степан Янченко

Отец и мать весело рассмеялись. Отцу было очень приятно оттого, что дочь так хорошо его понимает, близко к сердцу воспринимает его скрытые мысли и настроение. А мать обрадовалась словам дочери потому, что дочка заметно выросла и возмужала в идейном направлении и уже мыслит вполне по-взрослому, но еще больше обрадовалась тому, что Катя прямо назвала предмет, о котором она сама долгое время никак не решалась сказать мужу, хотя и примечала за ним часто такое, о чем ей и надо было спросить, но до сих пор не осмелилась.

Душевное единение

Ночь за окном светлела, небо, казалось, приподняло свой восточный склон и как-то робко, тонко голубело, но звезды уже утонули в его глубине. Татьяна, не поднимая покрывала с постелей, села на кровать мужа и спросила:

— Правильно я тебя поняла, что ты приклоняешься к Компартии?

Петр сел рядом, нежно обнял за плечи жену и весело, с некоторым вызовом ответил:

— Верно ты поняла, — в голосе его однако слышалась нотка настороженной независимости.

— Ты уже подал заявление в парторганизацию? — спросила далее Татьяна и взглянула на мужа с ожиданием подтверждения ее вопроса.

Петр понял ее чувство, и в душе его поднялось такое тепло благодарности и такая сила духовной близости, какой он не испытывал с момента их первого любовного объяснения. Он в порыве благодарной нежности легко подхватил ее к себе на колени и, признательно глядя ей в глаза, сказал:

— Нет, еще не подал заявления, но уже твердо решил вступить в нашу коммунистическую организацию. Ты одобряешь мое решение? Тебе это не будет чуждым и страшным? Ты будешь со мной? Скажи откровенно! — засыпал, он ее вопросами, которые постоянно вставали в его сознании, когда он думал о вступлении в партию.

Татьяна жарко обхватила его шею, чуть крепче села на его коленях, прижимаясь к его груди, и многократно поцеловала его в губы, затем твердо сказала:

— Я ждала такого твоего поступка, Петенька, рада, что так оно и получилось, как я ждала, как чувствовало мое сердце, — и она снова стала его целовать, приговаривая: Я люблю, люблю тебя, потом отстранилась и откровенно проговорила свое признание: — Я как женщина, и как мать, и как уже не молодая не могу проявлять такую активность, какая требуется члену компартии нынче, и вообще я — не боец. Но ты, дорогой мой, будь уверен, что я всегда буду с тобой рядом, во всем твоем партийном деле буду вместе с тобой.

— Спасибо, Танюша, спасибо, дорогая, — восхищенно произнес Петр, слегка задыхаясь от нахлынувшего волнения, — Я в тебе был уверен, сказать откровенно, ты всегда в политических делах была впереди меня, а у меня раньше для этого чего-то недоставало, против всяких организаций у меня какой-то бунт в груди был, — не выпуская Татьяну из своих рук, он помолчал, затем опять заговорил, горячо дыша ей на грудь:

— Но нынче другое время, совсем другая обстановка: против советских людей, против всего российского народа ведется война. Я это отлично оцениваю, что против трудового народа ведут войну вражеские силы, если не на уничтожение, то на порабощение, это можно подтвердить десятками примеров. Народ сопротивляется, но борьбу ведет лишь, как говорят, за выживание, за существование, поэтому борьба молчаливая, вялая, этакая христиански-терпеливая, похожая на молитвенную просьбу — он посмотрел на жену с некоторым смущением, желая удостовериться, понимает ли она его, согласна ли с ним. Он увидел, что его слова находят у Татьяны живой отклик, и продолжил более уверенно: — А трудовые люди должны четко понимать, что у капиталистов, тем более у наших новых капиталистов, задыхающихся от жадности, ничего не вымолишь, все надо брать, вернее, возвращать борьбой, борьбой организованной и последовательной. Для организованной и упорной борьбы трудовым людям, прежде всего рабочему классу, нужен идейный и твердый в достижении цели руководитель и вожак в голову колонны. Такой вожак есть — это Коммунистическая партия, — он замолчал, будто его прервали на полуслове, и молчал несколько минут.

Татьяна потихоньку сдвинулась с его колен, но рук с его шеи не сняла, склонила голову к его плечу и тоже помолчала.

Петр опять заговорил, но уже менее горячо:

— Ты, наверно, думаешь, что я заговорил чужими, выученными словами?

Татьяна промолчала, но она знала, что это были его слова, что они были выстраданы и стали убеждением, а когда человек убежден, он найдет и нужные слова для выражения живущих в нем мыслей.

— Нет, это мои слова и мои собственные мысли, — сделал глубокий выдох Петр. — Я их выносил за время своей безработицы, за время нашего нищенства, а, в общем, за время осознания и испытания нашего бесправия. Правда, слова, что сказал, выучил, пока во дворе ремонтировал машину, выучил в разговоре сам с собою.

— Ты хорошие слова выучил, мой дорогой, — мечтательно заметила Татьяна и проницательно посмотрела в его глаза.

— А еще знаешь, что меня толкает к Коммунистической партии? Конечно, мои убеждения, но еще — моя рабочая совесть. Очень она во мне кричит, рабочая совесть моя, — и он прямо и долго посмотрел в глаза жены — она должна знать, что такое рабочая совесть, и должна понимать, когда и отчего она, рабочая совесть, может кричать в душе рабочего человека.

Татьяна Семеновна не только понимала, почему должна кричать рабочая совесть, но и чувствовала это своим сердцем, которое было у нее тоже рабочим сердцем, хотя и работало на крестьянской крови. А Петр, передохнув, продолжал:

— В нынешнее время рабочая совесть моя — будто как солдатская совесть была во время войны. Мы с тобой и читали и слышали рассказы солдатские, что на фронте перед самыми тяжелыми и ответственными боями солдаты просили принять их в ряды Коммунистической партии. Отчего они это делали? Отчего у них являлись такие побуждения, такие, движения мыслей и чувств? Это у них был высший зов душ, святое понимание своего человеческого, советского, русского долга. Это надо понимать! — Петр говорил медленно, членораздельно, твердо, с каждым словом чувствуя какое-то облегчение, точно снимал с души своей по частям накопленные на сердце тяжелые металлические слитки мыслей. Он вздохнул, облизал губы и продолжал уже с облегчением:

— Да, это надо понимать: они, те солдаты, этим своим поведением оставили нам, их сыновьям и внукам, завещание на случай новой войны с капиталистами, врагами Родины. Нынче наши так называемые демократы, реформаторы-либералы и прочие перевертыши и изменники поставили нас, трудовых людей, перед лицом войны за спасение Родины, Советской власти, своих прав и свобод, за спасение самой жизни. Такая опасность и ответственность перед людьми, перед страной призывает мою рабочую совесть так, как звала совесть солдата на фронте в Отечественную войну, соединиться с Коммунистической партией, единственной партией людей труда, вместе с ней бороться против порабощения человека труда. Пусть они будут далекими, наши идеалы, но я буду к ним идти вместе с единомышленниками, как шли в Отечественную войну миллионы солдат к Победе, — Петр от непривычки к долгим речам, а больше от неожиданности вслух открывать потаенные мысли, крепко устал и, сделав продолжительный выдох, умолк.

Татьяна, держась за его руку выше локтя, прислоняясь к нему, тоже помолчала, справляясь со своим волнением, затем горячим полушепотом сказала:

— Я — вместе с тобой и вместе с твоими единомышленниками, я буду идти вместе с вами к нашим общим идеалам… И дети наши пусть к ним дойдут, пусть они дойдут… Мы ведь были уже близко к ним, к нашим идеалам, если бы нам не мешали… У нас всегда было духовное единение в семье, а твоя коммунистическая партийность еще больше укрепит наше духовное единение. Так что все у нас идет по правильной линии, как ты сегодня сказал детям.

Я ее такой и представляла себе

Поутру Петр провел Татьяну по рынку, показал, как выуживает рыночные цены, указал и тот самый невидимый центр, который устанавливает цены и следит за тем, чтобы продавцы не высовывались за черту круга конкуренции. И покупатели с зашоренными глазами ходят по линии этого круга, не подозревая, кто с утра до вечера держит цены на общем уровне. А конкуренция плещется, как морской прибой, где-то за границей базара, и ценовые, конъюнктурные волны нагоняются штормовым ветром рынка на береговую линию моря спекулятивного торжища, где в грязной жиже люди барахтаются в соперничестве за существование…

Затем они вместе, как в свою пору ездили на завод, ехали в троллейбусе, стояли рядом в тесной толпе, и Петр держался за поручень за ее головой, ограждая ее, как когда-то, своей еще крепкой рукой от давки. Только тогда рабочие завода, знавшие друг друга, от давки в салоне машины лишь весело шутили, смеялись, обменивались остротами, афоризмами, свежими анекдотами и вываливались из дверей с незлобивым хохотом веселых, довольных судьбой людей.