Красный Востокъ (сборник) - Валерий Донсков

…Конфликт назревал. Обидные слова уже сказаны. Ситуация – очень неприятная. Как же выйти из неё? Иван был в меньшинстве и на чужой, непонятно какой территории. Он привычно поднял обе измазанные зеленкой и в синяках руки высоко вверх.

– Сдаюсь! Хорошо. Пусть будет твоя правда, и сила твоя, барин. …Или может даже товарищ?! Вот только…, вот даже хоть одну вон ту березку у ручья ещё разом смахнешь своим ятаганом, хотя бы одну – тогда всё. Поверю истинно, что ты настоящий казак. Буду звать тебя, хоть кем. …Даже атаманом! – Иван показывал на одинокие молодые березки в самом начале улицы у ручья. – Вот те крест! …Ну, так как? Смогёшь?

«Казак» поправил усы и смело погнал к деревцам коня. Широко размахнулся палашом и улетел в ручей.

За этим наблюдала вся улица. Иван с Алибеком торопливо слезли с крыши и побежали на помощь.

Мокрого потерпевшего вытащили из ручья, он держался за плечо и тряс головой.

– Черт, лошадь понесла…

Иван нашел клинок и, сидя на корточках, усмехаясь, попробовал ногтем его остроту. Возбужденный конь почему-то сразу подошел именно к нему и принюхался к его голове. Иван поймал его за узды, встал и стал успокаивать.

– Эх, каза-ак! – вздохнул Иван и с места запрыгнул на коня. Свистнул так, что у всех заложило уши, конь встал на дыбы и поскакал к дому Евдокимыча, там остановился, развернулся. – Э-ге-гей! – закричал Иван, размахивая над головой палашом, разминая кисть, привлекая внимание всей деревни, и помчался, ритмично свистя обратно, прильнув к шее коня и отведя руку с палашом назад. Возле ручья Иван встал в стременах и, подняв руку с палашом высоко вверх, рубанул с высоты по березке, потом так же смахнул березку дальше на другой стороне и ещё одну на этой стороне улицы.

Когда Иван возвращался, уже спокойным ходом, зрители за заборами хлопали и свистели. Сидевший на земле «казак» с удивлением рассматривал половину березки с руку толщиной в месте среза.

– Так ты что…, тоже казак что ли, получается?

– Нет, – ответил Иван, – у меня отец был не казачьего сословия, да и мать не хотела. Хотела, чтоб сразу в священники пошел, так что не казак я. Но по линии матери все – казаки. И дед воспитывал меня как настоящего уральского казака. А отец как бы – нет. Считался иногородним, и хотя всю жизнь там прожил, на многое не имел прав.

– Не боись, не боись, всё исправим! …Мы тебя примем в казаки, – уверял «казак».

Они возвращались в дом Евдокимыча, где для «казака» нашлось самое верное «лекарство», привезенное Алибеком. По пути хромающий «казак» показывал всем срубленную березу и палаш с такой гордостью, как будто он сделал это сам.

Алибек был гордым от того, что это был его человек, его гость, его – теперь уже местная знаменитость, и от того, что все это так мирно и почти удачно закончилось.

Иван ехал в седле в печали и недоумении. Он понимал, что это уже точно не та его Великая Россия. Здесь не расстреливали и вообще пока не стреляли. Не лилась кровь. Здесь люди жили много богаче, имели интересные и доступные вещи, о которых современники Ивана даже не мечтали или мечтали, но не всегда могли иметь по разным причинам. Например, руберойд и тот же адский автомобиль. Но в этом мире, прежде всего, не было его родного города Гурьева! Похоже, что это, всё-таки, был ад какой-то, и скорее не Красный Восток, а черный, так как большинство смотревших на него сейчас с восхищением глаз разного разреза были либо черными, либо карими, их хозяева имели смуглую кожу и волосы черного цвета разных оттенков. Хотя… по-другому-то на Востоке, наверное, и быть не может?

Добивая всю эту необычную картину, большим фоном закрывая все вокруг, в сознании Ивана почему-то постоянно навязчиво светилось смеющееся лицо Кызжибек с её черными как уголь глазами.

…Лекарство пошло хорошо. Алибек, обговорив все с Иваном и отказавшись от «лечения», уехал. Иван, чокнувшись, – «Ну, за знакомство!» – влил в себя треть граненого стакана водки налитой из идеально правильной ровной гладкой прозрачной бутылки с яркой этикеткой «Русская» (не «Ру’сскія»), закусив зеленым луком, пахнущим как надо, гладкой бледно-розовой безвкусной колбасой, и таким же безвкусным белым, как вата хлебом, вышел во двор. Долго крутил там и изучал рулон понравившегося ему качественного руберойда. Собрал инструмент – молоток, топор, лом, двуручную пилу, гвозди в большом бумажном кульке и полез на крышу. Сидя на чердаке, он смотрел на деревню через дыру в крыше и никак не мог определить, та ли самая эта деревня из которой он улетел на аэростате или нет. Солнце садилось. В конце пустой улицы внезапно появилась целая демонстрация. Люди шли по улице группами, постепенно расходясь по домам. Каждая отдельная группа говорила не по-русски по-своему, но между собой все эти группы перекидывались русскими словами с акцентом.

Снова на улице никого не было, но теперь уже из разных дворов доносилась разная непохожая друг на друга своя нерусская речь, звучала, завывала, соревнуясь друг с другом, разная громкая нерусская музыка. С ревом пролетели, поднимая пыль, слепя всех ярким светом, пугая кур и поднимая собачий лай, две низких почти ползущих брюхом по земле черных райских машины.

– Вымерли! Боже мой! Все вымерли! Всё смешалось. Экономика! Политика! Самопознание! – переживал про себя Иван, – …Если разъехались, тогда куда?

Наконец, в этом нерусском хоре всё-таки послышались знакомые сочетания и слова: это Евдокимыч, который уже еле-еле стоял на ногах, вышел провожать «казака» Мишу.

– Ива-ан! Ва-аня-я! – закричал на всю улицу Миша, когда наконец-то залез на коня.

И десятки разных голосов со всех сторон, не по-русски откликнулись ему, передразнивая. Иван встал в провале крыши и поднял руку.

– Иван, ты меня научишь? – Михаил помахал рукой справа налево, как будто держит саблю и бросил обессилено руку, – Порубаем всех этих чурбанов нахрен!

Нерусский хор ответил дружно и враждебно, Иван просто кивнул. Миша махнул на прощание, и конь повез своего всадника, голова которого постоянно падала на грудь, знакомым маршрутом.

– …Хорошо, что конь не пьёт! – радовался за Мишу Иван, укладываясь там же, на крыше спать.

Евдокимыч сделал пару нетвердых шагов по двору и упал лицом в крапиву, блеванул и тут же захрапел. Подбежавший худой и местами лысый пес сожрал блевотину, слизывая остатки с лица хозяина.

Проснулся Иван с первыми лучами солнца. Деревня пробуждалась шагами, стуками, скрипами, отдельными нерусскими голосами, петушиными криками и собачим лаем. Во двор напротив приехала машина с кузовом и тентом над ним. Хромоногий и одноглазый усатый восточный водитель, приладив доску к кузову, пытался выгрузить из неё железную бочку. Увидев это, Иван слез с крыши и бросился помогать ему.

– А-а ничего-ничего, я сам справлюсь, – говорил водитель.

– Артелью, оно всегда сподручнее, да и легче, быстрее будет! – возразил Иван.

Выгрузили несколько полных тяжелых бочек, ящики со звенящими пустыми бутылками. Назад грузили запечатанные картонные коробки с полными бутылками.

– Подожди! – сказал водитель, когда закончили, и ушел в дом.

Внимание Ивана привлекло небольшое строение во дворе типа нужника с железной бочкой наверху. Открыв дверь, он увидел сверху лейку с краном и сразу все понял. Водопровод был разведен по всему поселку и заходил в каждый двор. Во дворе Евдокимыча он заканчивался просто в виде крана в утепленном стружкой деревянном колодце, что само по себе уже неплохо как считал Иван, а здесь… Иван повернул кран на лейке, и сверху на него закапала вода. Так и застал его смеющегося под этим искусственным дождем хозяин дома. В руках у хозяина была бутылка такой же водки, которую пили вчера.

– Это душ? – спросил Иван, – Вот здорово! Надо такой Евдокимычу сделать.

Сосед не знал, что ответить и протянул бутылку:

– Вот брат, …для себя делал, возьми. Меня Ашот зовут. Я из Баку.

– А я Иван Услонцев из Гурьева.

– Земля-як! Гу-урьевский! – обрадовался Ашот.

– Как? – Иван вышел из душа, волосы были мокрыми, капли струились по лицу и мочили черную (с надписью) тельняшку без полос, – Нет же такого города?!

– Как нет? На Каспии?

– Да! На Каспии…

– Там он стоит, дарагой! Никуда он не делся! Баку тоже на Каспии.

Иван подошел к Ашоту обнял его, и уткнувшись ему в плечо, зарыдал. Ашот стоял, расставив руки в стороны, и вообще ничего не понимал.

Когда счастливый Иван вернулся, Евдокимыч сидел на лавочке со стаканом воды. Увидев запечатанную бутылку, он выплеснул воду в сторону и дрожащей рукой протянул пустой стакан:

– Ты чего это, как будто обоссанный?

– Душ смотрел у Ашота! Вот это я понимаю – прогресс! Революция! …Знаешь, Евдокимыч, а ведь есть такой город! – открыв бутылку, Иван налил треть стакана и посмотрел в глаза Евдокимыча.

– Краев не видишь что ли? Лей, давай! О каком городе речь ведешь?