Красный Востокъ (сборник) - Валерий Донсков

Об аэропланах красных слышно не было, но гражданская война на то и гражданская, так как полна всякой неразберихи и непрерывных изменений среди граждан. Понять на расстоянии где красные, где белые, где ещё какие – невозможно. На всякий случай, перекрестившись, Иван с самой маленькой, какая может быть, надеждой опять лег на живот и притаился – ждать свою судьбу.

Судьба приблизилась в виде зеленого аэроплана с золотым двуглавым орлом на борту и бело-сине-красными концентрическими пятнами на крыльях и хвосте, который, облетев аэростат, развеивая все последние надежды, начал стрелять из пулемета. Пули засвистели, защелкали по гондоле, забарабанили по аэростату.

– Что ж ты делаешь, сволочь, тут же живой человек есть! – закричал Иван и снова сел, погрозив аэроплану кулаком, в ответ успел только заметить широкую улыбку под большими очками на лице усатого летчика в черном кожаном шлеме, бывшего одновременно и пулеметчиком закрепленного впереди пулемета.

Аэроплан пошел на разворот. Иван неистово молился, прося Боженьку о пощаде, давая всякие обеты, обещая дневать и ночевать у крестного отца Александро в Гурьевской Никольской церкви по возвращении домой и замолить все грехи свои, близких и вообще всего человечества.

…В голову же настойчиво лезли лишь торчащие в небо черные с проседью бороды мертвых черкесов.

Самолет развернулся.

В этот момент Иван что-то нащупал под буркой и понял, что левая, незанятая молитвой рука его лежит на винтовке. Забыв о Боге, достал её и осторожно оттянул затвор. Единственный патрон был в патроннике. Точно такой же патрон, как и в пулемете на аэроплане. Но в аэроплане их целая лента! И не одна.

…В винтовке длиннее ствол, мощнее выстрел. Бьёт она дальше и точнее, чем любой пулемет. Но в данный момент эти знания были бы лишь только слабой отговоркой и поводом, чтоб хоть чуток успокоиться, для попавшего в западню в бескрайнем воздушном пространстве.

Ещё раз перекрестившись, Иван, стоя на одном колене, положил винтовку на край гондолы, прицелился в приближающийся аэроплан и перестал дышать. Гондолу качало, да и аэроплан летел неидеально, не по прямой.

Удержать! Удержать на и без того дрожащей мушке ту часть постоянно убегающего вправо-влево-вверх-вниз аэроплана, ту самую часть, где должна быть сейчас кожано-очкасто-усатая голова летчика. Стрелять в самый последний решающий всё момент. В тот самый момент, когда начнет стрелять пилот, и терять будет уже совсем нечего. По возможности – наверняка. Один шанс из тысячи. Из миллиона тысяч!

Иван не дышал.

Для летчика прицеливание тоже было непростым делом, и он тоже тянул. Может быть, он тянул так же играя на нервах, чувствуя полную свою безнаказанность в этом мирном небе. Прямо как в тире! А может из экономии? И он продолжал тянуть.

Иван уже не мог терпеть, не хватало воздуха. Возникали сравнения с нырянием за раками в Урале, когда вот так же нет уже воздуха, а рак упирается в своей узкой норке глубоко под берегом, под яром и никак не хочет оттуда вылезать. На ощупь, осторожно, пальцами натыкаясь на острые его края, стараясь не тянуть за одну клешню, чтобы не оторвать её. А воздуха уже нет! И ещё миг, и там, в темной глубине, вода может ворваться в твои легкие…

Иван выстрелил. Не дожидаясь. Не выдержав этого соревнования.

Ничего не произошло и не изменилось. Аэроплан, стрекоча винтом, продолжал лететь навстречу. Голый по пояс, со следами побоев на спине, мысленно попрощавшись с этой такой прекрасной жизнью, Иван, схватившись рукой за трос, вскочил и, забыв о больной челюсти, отчаянно закричал в сердцах на все это такое свободное, мирное и пустое небо:

– Ну, стреля-яй же! Стреляй, с-сука! Жизни никакой от вас нет. Красные-белые. Гегемоны-черкесы. Все – ненасытные! Всё мстите-мстите. Жить не можете по-прежнему. …Да, не белый я! Но и не красный в душе, так скажу. Вот тебе грудь моя! В ней казацкое по сути, но так и не принятое казаками сердце. Сердце сына казачки и рыбака. …Устал я от такой качели жизни. Кончай уже!

Винтовка, уже не удерживаемая им, вывалилась и полетела вниз. Иван в удивлении провожал её взглядом, как она летит в свободном бесконечном падении, покидая гондолу и удаляясь к земле.

В этот момент, так и не начав стрельбу, с ревом и ветром, чуть-чуть не задев гондолы хвостом, стремительно налетел аэроплан и пролетел чуть ниже. Иван успел заметить летчика, уткнувшегося лицом вниз.

Крылом зацепило одну из нескольких веревок свисающих вниз от гондолы и от тела аэростата. Тех самых, которые вязал Евдокимов.

От рывка Иван вылетел из гондолы. Вслед за ним вылетели неплохая папаха, совсем ненужные и бестолковые ичиги, черкеска, и улетели вслед такой же ненужной винтовке. Бурка осталась в гондоле. Часть тросов и веревок оборвалась, лопнув и отстреливаясь горизонтально в сторону. Аэростат резко дернулся, заскрипел. Гондолу перекосило, закружило. Иван с удивлением обнаружил, что уже болтается снаружи, крепко уцепившись одной рукой за уцелевшую веревку с красным полотнищем, на которой же висит гондола. И эта веревка с обрывками других веревок с каждым оборотом больно перекручивается на его руке.

…Все вращалось. Перекошенная гондола. Бескрайняя Великая Россия. Накренившийся от столкновения улетающий вдаль аэроплан. Опять гондола. И над всем этим вяло колыхалось алое знамя и висело жирное выгоревшее тело, так же начавшего плавный разворот коричневого аэростата «Красный Востокъ».

Иван стал другой рукой цепляться за гондолу. Зацепил её ногами. С трудом освободил от перекрутившихся веревок онемевшую и посиневшую руку. Забрался в гондолу. Прижал руку к груди и, откинувшись, закрыл глаза, боясь пошевельнуться и вывалиться из корзины, висящей боком на непонятно в каком состоянии оставшейся, единственной веревке.

В голове все продолжало вращаться, даже без Великой России и улетающего в неё аэроплана. Давно не евшего Ивана теперь стало жестоко тошнить и выворачивать. Он был на грани потери сознания.

Сколько прошло времени, когда он решился открыть глаза вновь – неизвестно. Вечерело. Гондола вращалась меньше, но уже в разные стороны. То туда, то сюда. Аэростат снижался. Несло на какие-то озерца и болота, с которых поднимался туман, из которого неожиданно то тут, то там возникали верхушки раскидистых больших деревьев, проплывавших гораздо ниже. Иван было решился прыгнуть в воду, даже не подумав о том, что может разбиться на мелководье или увязнуть в болоте. Но внезапно вода кончилась, и началось ровное ржаное поле. Над ним несло и несло, пока на пути не попался одинокий дуб, гондола сходу врезалась в его ветки. Висящие вниз тросы и веревки, оплели дерево, запутались, и зацепились намертво. Аэростат развернулся вокруг дуба, гондола соскользнула по кроне и вновь приблизилась к веткам, накрытым уже красным полотнищем. Вцепившись, на всякий случай, зубами в бурку и вытаскивая её вслед за собой, Иван покинул гондолу, схватился здоровой рукой за ветку и перебрался на дерево, шагнув прямо сквозь это красное полотнище, но не удержался. Помешало оно – полотнище. Выпустил бурку, сорвался, прорвав кумач, и кубарем свалился вниз на землю, сшибая по пути ветки. Сверху на него упала бурка, и он провалился в забытье.

Последняя веревка лопнула, аэростат улетел.

Очнулся или проснулся Иван под утро. Стоял туман. В этом тумане по полю ездили всадники и окрикивали друг друга. Опять, что это за всадники? Белые или красные? Будет ли когда покой на этой земле?! Иван высунулся из-под теплой бурки, снаружи было зябко. Так и не вставая, на четвереньках, прихрамывая на одну руку, с буркой на плечах, пополз он в сторону от этих окриков, топота и лошадиного всхрапывания. Начался кустарник, бурка цеплялась за ветки – Иван встал.

– Стой, стрелять буду! – раздалось сзади, вжикнула вытаскиваемая из ножен шашка, и загремел лошадиный топот, все ближе и ближе.

Иван пригнулся и рванул без оглядки вперед, теряя бурку. Грохнул выстрел.

Так Иван попал в лес. Сказочный лес.

…Что такое лес для Ивана? – Он всегда полон измены!

Иван вырос в городке, расположенном в степи, на берегах реки Урал. С детства он был более знаком с серой степью, поросшей мелкими кустиками травы, простором, стуком копыт, лошадиным фырканьем, водной гладью, гребком весла в воде, шумом ветра, раздувающего хлопающий парус, хрипами и хрюканьем извивающегося в бударе осетра, с черной икрой в его вспоротом брюхе, утренним хохотом чайки над водою…

Но вот лес… – вольное сообщество растущих деревьев, когда не видно горизонта, и за каждым из этих деревьев может быть засада, – он не понимал. Да, это здорово – оказаться в тени деревьев в жаркий полдень или укрыться в нем от дождя, видеть, как разом крутятся и шелестят все его листочки, как гнуться деревья под налетевшим шквалом, но все это была не его стихия. Лесов в его краях почти не было, только сады в черте города. И эти немногие тихие сады никогда не представлялись для Ивана особенно опасными. Когда вдруг, оказавшись на фронте… В одном окопе с сибиряками, выросшими в самой тайге, он с удивлением обнаружил, что после каждого захода в лес те тщательно осматривают от макушки до пят друг друга и Ивана, в поисках таинственных, якобы смертельно опасных для человека лесных клещей, о которых Иван вообще никогда ничего не слышал и не догадывался даже об их существовании. Вот тогда-то отношение Ивана к лесу окончательно испортилось!