Рождённая Небом. Три сестры (СИ) - Лайт Элеонора

Чакауты покружились несколько мгновений и затем так же быстро вылетели в окно. Аула замерла на месте.

— Что всё это значит? — спрашивала она саму себя, поскольку в спальне больше никого не было. — Разве могут у капитана Вероиса быть неотложные дела, которые могут застать его врасплох? Тут что-то не так.

Но тут же успокоила себя: а почему бы и нет? У любого в этом мире могут возникнуть подобные дела и заботы, и в этом случае Вероис поступил правильно, сообщив ей об этом. Однако какие перемены могли произойти в том случае, если капитан действительно не явится в её выпускной день?

Впрочем, решила она, тогда перемены тоже будут вполне предсказуемы: после этого дня она больше не вернётся в пансион, если только не решит пойти дальше и стать одной из преподавательниц. Но это будет, если она откажет Вероису в его предложении, а если нет, тогда дождётся его позже и станет его женой. Иных вариантов ей пока не предвиделось: приложив все старания, она наглухо закрыла вход в её сознания всяких разных предчувствий, видений и прозрений из реальности, которая не была совместима с тем, чем она жила здесь, в видимом и осязаемом явном мире. Самой нелепой ей казалась мысль о том, что, в самом худшем случае, в день выпуска она рискует быть похищенной кем-нибудь вроде принца Морана, который охотился за ней, чтобы доставить в замок своей матери — самой Королевы Тьмы. Этот страх порой терзал её изнутри, как и то, что в этом случае спасение не придёт или придёт слишком поздно. Но он был нелепым, так как происходил, опять же, из её давних снов и видений, в которых этот принц был таким же призрачным персонажем, как и Этт Мор, который в действительности наверняка давным-давно позабыл о ней и посвятил свою жизнь тому, что считал для себя единственно достойным — либо жреческому служению, либо искусству магического целительства, которое требовало не меньшей погружённости и отрешённости от всего мирского.

С этими мыслями она продолжала жить вплоть до того самого дня, который должен был навсегда изменить её судьбу. Наконец, он наступил. Это была середина весенне-летнего межсезонья, поры самых ярких цветов, самой зелёной травы и самого звучного пения пёстрых птиц, прилетающих из дальних южных стран, где им в эту пору становится слишком жарко и их место занимают летучие рептилии и гигантские насекомые. Деревья в эту пору были покрыты шапками нежных цветов, испускавших дивные ароматы. В общем, переход от весны к лету здесь был лучшей порой не только для того, чтобы получить свидетельство зрелости, но также и для любви, и для многих других приятных событий. Поэтому в этот день мысль о возможном похищении её коварным геспиронцем казалась ей особенно нелепой, и она усмехнулась, посмев в очередной раз об этом подумать.

В этот день она надела самое красивое, на взгляд всех окружающих, платье из жемчужно-палевого атласа с двойной юбкой в форме направленных вниз лепестков гиантиса и широким серебристым поясом, которое закончила мастерить буквально вчера под специальным руководством нескольких мастериц. На её взгляд, верх этого платья был слишком открытым, что приковывало многочисленные взгляды к оголённым плечам и рукам, однако, по настоянию мастериц, это было замечательно, поскольку плечи, руки и верхняя часть груди у Аулы были, по их мнению, просто идеальны. И, несомненно, в этом наряде она просто обязана была стать победительницей в соревновании выпускниц и совершенно очаровать того, кто явится к ней этим памятным днём. Аула усмехнулась, подумав, что скажет капитан Вероис, увидев на ней ещё и подаренное им ожерелье, которое при соприкосновении с платьем стало жемчужно-белым, и серебристые браслеты под цвет пояса, которые красовались на её предплечьях и выше локтей.

Церемонию начали в верхнем гостином зале. Три директрисы торжественно вызывали по списку шестикурсниц, которые чинно и не спеша поднимались по ступеням к трибуне и получали особые деревянные таблички, на которых были выгравированы мелкие тёмные письменные значки и атрибуты зрелости. Лучшие ученицы получали золочёные таблички, те, что учились похуже — серебристые, а те, успехи которых оставляли желать лучшего — просто покрытые прозрачным лаком.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Во время вручения золотой таблички Ауле Ора многие заметили, что её словно окружало некое золотистое сияние. Это продолжалось совсем недолго и поэтому не вызвало замешательства, однако Гелла многозначительно тронула её за руку, когда та вернулась на своё место.

— Мне показалось или ты правда засветилась во время получения таблички? — спросила она.

— Я не знаю. Просто я испытывала радость, наверняка она светится.

— Просто я не один раз уже замечаю, как ты начинаешь светиться, когда тебе хорошо, и искрить, когда злишься… может, объяснишь мне это когда-нибудь?

— Когда-нибудь, но не сейчас. И не задавай слишком много таких вопросов, мы здесь не одни.

Наконец, томительная церемония выдачи свидетельств зрелости закончилась и все не спеша направились в нижний гостиный зал. Там уже были накрыты столы для преподавателей, учениц и гостей. Один за другим в зал входили приглашённые девушками кавалеры, вернее, уже женихи. Но Аула не видела среди них блистательного Вероиса Сенама, который до этого клялся обязательно прибыть на бал, а потом вдруг прислал к ней чакаутов с неожиданной вестью о своей возможной задержке.

— Что-то не видно твоего капитана, — заметила Гелла. — Быть может, он будет позже?

— Может быть, — вздохнула Аула.

Впереди было ещё предостаточно времени для весёлых развлечений, однако Аула скучала. Как и предсказали ей мастерицы по шитью, она выиграла в соревновании самых красивых девушек выпускного курса и получила в награду целую кучу монет, на которые могла купить себе любой подарок. Однако Аула предпочла сделать приятное капитану, если он соизволит всё-таки явиться на праздник хотя бы во время бала, или она сделает это позже. Она отправилась на ярмарку одна и долго выбирала, что бы такое подарить своему избраннику, и остановилась на красивом золочёном барогане, на котором можно было, очевидно, играть самые прекрасные в мире мелодии. Она помнила, что капитан любил играть на этом инструменте и исполнять старинные баллады.

— Сколько стоит этот бароган? — спросила она пожилого торговца с длинными волосами, собранными на макушке в хвост.

— Двести десять сигренов, госпожа, — любезно ответил тот. — Ручная работа, поглядите сами.

— Двести десять? — нахмурилась Аула. — Но у меня с собой только двести монет и, мне кажется, ваш бароган слишком дорогой.

— Дорогой? — старик засмеялся. — Это ручная работа, говорю вам, вы видите, видите? Вы не найдёте такой выделки у заводских, и такого качества тоже, а этот инструмент я мастерил сам.

Он пощипал пальцами струны — звук был чистым и насыщенным.

— Да, звук прекрасен, но…

— Я не стану вас обманывать, госпожа. Если вы играете мелодии и пришли сюда, чтобы купить лучший в нашем городе бароган, то вряд ли у вас с собой всего двести монет. Вы же наверняка знаете, сколько стоит такая штука, я продаю совсем недорого, почти как заводчики.

— Поймите, я не знаю… — взмолилась Аула. — Я не играю мелодии, а хочу подарить этот бароган человеку, который любит их играть. Я хочу подарить его своему жениху.

— Ах, жениху… ну-ну, я даже не подумал, хотя вы выглядите как завидная невеста. Хорошо, только из-за того, что вы хотите сделать подарок своему жениху, я уступлю десять сигренов. Идёт?

— Да, конечно! Беру за двести сигренов.

И она высыпала в корзинку торговца все выигранные монеты.

— И что за день сегодня, — проворчал старичок, когда Аула, сунув инструмент за пазуху, неспешно пошла вдоль торгового ряда, присматривая, что можно ещё здесь купить для себя, вернувшись с деньгами. — Вот полчаса назад, когда ходил освежиться, видел, как какой-то тип добивал масочника, требуя выдать ему маску, в которой бы его не узнали даже Боги, и при том за такую цену, чтобы он мог купить себе ещё наряд воздушного пирата. Представляете?