Пьяная Россия. Том второй - Элеонора Кременская

После они с проснувшимся Владленом долго искали Артура повсюду, избегали все улицы и переулки, но ничего, ни единого следа. И более он в свой дом не возвращался, может ходит где-то теперь, позабыв обо всем на свете, позабыв даже имя свое, несчастный безумец, а может уже покоиться на дне какого-нибудь колодца убитый злым человеком, как знать, как знать…

Наблюдалки

Поздний вечер, почти ночь. В последнюю маршрутку, буквально на ходу впрыгивает человек:

– Куда он едет? – спрашивает человек у людей, сидящих в салоне автобуса.

Ему отвечают с иронией, присущей всем русским людям:

– Нешто мы знаем? Едет и едет, куда он, туда и мы!

* * *

Накануне восьмого марта. Народ штурмом берет общественный транспорт. Автобусы переполнены. Час пик. На одном месте сидит девушка, в руках у девушки прелестный букет цветов. Она с наслаждением вдыхает аромат цветов и с нежностью смотрит на видного, хорошо одетого мужчину. Мужчина стоит рядом с девушкой. Но вот остановка. Мужчина берет букет из рук своей спутницы, сухо благодарит и выходит из автобуса. Немая сцена. Присутствующие вопросительно глядят на девушку и понимают без слов, что мужик просто попросил ее букетик подержать, чтобы цветочки в давке не помялись. Девушка отворачивается к окну, уши у нее пылают красным, ее жалеют, но вслух никто и ничего не говорит.

* * *

Большинство людей уже не замечают, когда в общественном транспорте наряду с остановками бодрый голос диктора, записанный на магнитофон, напоминает, между прочим, о бомбах, заложенных в сумках и: «Не принимайте пакеты из рук незнакомцев! Обо всех оставленных вещах докладывайте кондуктору или водителю!»

Народ едет себе на работу и с работы и на нагнетание, старательно выговариваемое незнакомым голосом, доносящимся из микрофонов, не обращает внимания.

Но находятся и таковые, кто не может спокойно вынести, если не дай Бог, пьяница, проспавший свою остановку выскочит едва ли, не на полном ходу из транспорта позабыв при этом свою задрипанную сумку. Остановленный истошными криками, пьяница возвращается удивленный и обрадованный столь заботливыми согражданами, которые, тем не менее, глядят на него с подозрением, уж не террорист ли ты голубчик, говорят их взгляды.

Так вот и в одном доме города Ярославля все прочие проходили себе мимо коробки, позабытой кем-то на площадке лестницы, но нашлись и таковые, что вызвали полицию. А вызвав, ожидали увидеть специально обученную собаку или робота, что поместит коробку в специальный контейнер, но увидели лишь равнодушие в глазах полицейских и еще кое-что, что никак не вписывалось в сознание встревоженных коробкой сограждан.

Попинав коробку, полицаи коробку вскрыли (она была запечатана скотчем), а обнаружив там всякий ненужный хлам (кто-то поленился донести до помойки), обругали всякими нехорошими словами обеспокоивших их граждан (чтобы им пусто было!) и ретировались, оставив коробку на прежнем месте…

* * *

Две блондинки, при встрече оглядывая друг друга, кивают. Первая говорит:

– Хорошую пластику тебе сделали, гляди, как нос укоротили, а был-то шнобель!

– Сама ты шнобель! – обиделась другая и мечтательно добавила. – Смотрю, ты губы увеличила, а то прямо тонюсенькие были!

Вторая презрительно фыркнула:

– Что губы, я рост увеличила!

– Как? – оторопела первая блондинка.

– Как, как! – передразнила вторая. – Гири к каждой ноге привязываю и хожу.

– Где ходишь? – не поняла первая блондинка.

– По дому, – и поджала губы, – пробовала по улице ходить, но ты же, знаешь, многие стремление к красоте не одобряют, преследуют, пальцем показывают, смеются!

И блондинки вздыхают, жалея друг друга, расходятся, чтобы встретившись снова хвастаться модным для данного века достижением – пластической хирургией.

* * *

Две модницы, мать и дочь, напялили на себя джинсы, те самые, что по новой моде непонятно как держатся на бедрах, едва-едва неприличные места прикрывая. И блузки те же, пупки видать. И кто такую моду выдумал? Срам один! Бормочет мужик, с ненавистью бросая взгляды на модниц:

– Сами разделись и ко мне привязались, ты, мол, не модный, ходить с тобой один позор!

Модницы ухмыляются, смотрят снисходительно, дескать, ничего ты не понимаешь, деревенщина не отесанная. Ну, мужик, рассвирепел, заорал на всю улицу:

– Поддался я вам, зачем, не пойму, пьян был, наверное. Не успел по улице двух-трех шагов сделать, как у меня джинсы по швам затрещали, майка задралась, совершенно по вашей ненормальной моде мой толстый живот на показ выставляя.

Повернулся и засеменил, что было мочи прочь, бегом бежать ему тесные штаны не позволяли. А по дороге он дополнительный развал модной одежде устраивал. Модную майку порвал и в мусорку выкинул.

Модницы только вслед поглядели, хмыкнули, чего он понимает, и пошли вилять бедрами, выставляя на показ, обтянутые модной джинсовкой, толстые ягодицы.

* * *

После Нового года, как всегда воспользовавшись пьянством народа, отмечающим новогодние праздники вплоть до Старого Нового года, 13 января, правительство взвинтило цены на продукты, на промышленные товары, на все. В огромном гипермаркете, продавцы лихорадочно заменяют ценники, сверяясь с накладными, пожимают плечами и кивают друг другу, мол, беда!

По магазину мечется ничего не соображающий пьянчужка, заметив новые ценники, он возмущенно требует справедливости, но не получив ожидаемого сочувствия, выбегает на улицу, где предприимчивые бабульки, также как и в горбачевские времена, также как в ельцинские, разложили свою продукцию. Пьянчужка принюхиваясь, осведомляется о цене, качество его не волнует, какое такое качество, когда под видом дорогого коньяка частенько в тех же винных магазинах можно купить спиртовую бурду, подкрашенную крепким настоем чая. Бабульки честно дают попробовать, лизнув с большой столовой ложки содержимое, пьянчужка соглашается на пол-литра, а затем, махнув рукой, берет два литра. Все-таки у бабулек дешевле и ядренее, нежели в том же супермаркете получается!

Заметив на прилавке развернутую газету, с которой на пьянчужку печально и меланхолично взирает глава правительства, пьянчужка немедленно скручивает из пальцев фигу:

– Накуси выкуси! – заявляет он и корчит насмешливые рожи. – Давай-ка, посади меня теперь в тюрьму за оскорбление чести и достоинства!..

* * *

На Украине черте что, вылезли неофашисты, людей убивают. Беженцы толпятся на перроне одного российского городка. Их встречают, сажают в автобусы и отвозят в пионерские лагеря, в летних домиках можно кое-как расположиться.

Тут же полевая кухня, тут же баулы с вещами собранными по миру, тут же стоит дед с нотой протеста в глазах. Он отрезвляет беженцев:

– У нас не лучше! – заявляет он и указывает пальцем на миротворцев. – Побесятся, покривляются перед камерами, а после бросят вас!

Беженцы, уставшие от войны и бомбежек, когда гул самолета в мирном небе российского городка им кажется страшным, вздрагивают, многие начинают рыдать.

Дед не успокаивается:

– А зима придет, куда эти вас поселят? – кивает он на миротворцев, застывших под обличительными речами деда.

Кто-то из беженцев пробует робко возразить:

– Но ваш президент сказал…

– Он много чего говорит, – немедленно подхватил дед, – говорит так долго и непонятно, спасу нет, я успеваю выспаться за время его говорильни!

– Что предлагаешь, дед? – нервно хохотнул один из миротворцев.

Дед оживился:

– Помещик я, собственник!

Ему не поверили, расхохотались.

Но дед настаивал:

– Говорю, помещик! Как эти воры в законе приперлись, так, я землю нашего совхоза всю выкупил, за бесценок отдали, она, мать-кормилица едроссам без надобности! Отстроил коровник, коров накупил, трактора, грузовые машины, пошло дело!

– Да куда тебе, ты же старый! – продолжали не верить деду, окружающие.

– Это теперь я старый, – согласился дед, – а в девяностые был молодой! Сейчас сыны мои в деле!

И он махнул рукой, из тени вышли два дюжих молодца, поклонились людям.

Люди примолкли, соображая.

– Деревня у нас небольшая, народ перемер, – докладывал дед, – молодые не едут, одни старики остались, да и те еле скрипят, а крестьянский труд тяжел, физической способности требует.

– Что предлагаешь, дед? – выкрикнули из толпы беженцев.

Дед деловито откашлялся:

– Для начала возьму на житье бытье двести человек с ребятишками!

– А потянешь? – опять не поверили ему.

– Я подсчитал! – не сдавался дед. – Двести человек с ребятишками. Всех пропишу. Жилье дам, поначалу тесновато будет, но отстроимся, и будет полегче.