Пьяная Россия. Том второй - Элеонора Кременская

Впрочем, Лев жил, как жил, а вот Леня Дуботолков сходил с ума от ревности и в один прекрасный день решился на отчаянный для себя поступок.

Подошел к подъезду дома возлюбленной. Сутулясь, понурой походкой, будто на эшафот взобрался по ступеням лестницы. Долго стоял перед дверью, прислушиваясь к шуму льющейся воды и лепетанию телевизора в квартире. Наконец, поднял враз потяжелевшую руку и позвонил.

Сильное волнение охватило его, когда она открыла двери. Робко взглянул и остолбенел. Вместо Мариночки стояла перед ним толстая нагловатого вида тетка, в вызывающе коротеньком халатике, едва прикрывающем внушительные габариты, беззастенчиво выставляющем на показ рыхлые ляжки.

Тетка жевала яблоко, с хрустом, смачно откусывала кусок за куском и оглядывала пришедшего гостя так, как иные в магазинах одежды прицениваются к каждой пуговице на новом пальто.

– Мне бы Мариночку, – жалобно попросил Леня.

– Маринка! – загремела тетка на весь дом. – Выдь из комнаты, к тебе приперся какой-то!

– Кто? – издали послышался мелодичный голосочек Мариночки, от которого у Лени сжалось сердце.

– Не жених – точно, – продолжила греметь тетка, – уж больно неказистый, разве что привыкнешь.

И отступила со своим яблоком, давая проход Марине.

– Ты? – удивилась она однокласснику. – Чего тебе, Дуботолк?

Робея, заикаясь и запинаясь на каждом слове, Леня выговорил:

– Это я тебе поздравление на асфальте написал.

– Ты? – еще больше удивилась Марина. – Зачем?

И смотрела непонимающе.

Сам не зная как, на деревянных ногах, Ленька повернулся и пошел прочь, с трудом, но все же осознавая свою никчемушность.

Да, конечно, куда ему было до красавца Льва Дементьева, но все же тетрадку со стихами пришлось забросить в ящик постельного белья, потому как вторая любовь Леньки, Мариночка Лапшина добилась-таки внимания Льва и они вдвоем принялись гулять, демонстрируя всей школе свою влюбленность и привязанность друг к другу.

…Прошло время и Леня, засыпая и просыпаясь, прежде всего, вспоминал, что он уже не школьник, а свободный человек и, стало быть, ему не надо более торопливо вскакивать с постели одеваться, опасаясь опоздать к первому уроку.

Родители у Лени чрезвычайно демократичные люди оплатили переобучение сына и вскоре окончив курсы иностранного языка, он научился разговаривать, читать и писать на английском. Выправив соответствующие документы, Леня устроился на работу в США. Прожив в Америке три года, Леня сменил гражданство с русского на американское и поехал за родителями.

На душе у него было пусто и светло. Двухкомнатная квартира, которую он арендовал за небольшую плату у частника, в четырехэтажном кирпичном доме, была готова принять его папу и маму. Беспрестанно зарабатывая на подработках, Леня самостоятельно освоил некоторые компьютерные программы и устроился в крупную кампанию на хорошую должность с окладом в несколько тысяч долларов. Родители паковали чемоданы и прощались с родиной. И надо же было такому случиться, что первым человеком с кем пришлось попрощаться, в том числе и Лене, оказалась Лапшина. Мариночка, вторая его любовь, первая, Клава Сумеркина, по слухам вышла замуж за военнослужащего, родила двоих детей и жила где-то в военном городке, бог знает где.

Маринка, не замужняя, но и не одинокая, так школу и не закончила. Лев заделав ей ребенка, бежал, скрылся, где-то на просторах страны, благо, Россия большая. Маринка, под давлением матери, той самой нагловатой тетки, родила, но от ребенка отказалась.

И теперь похудевшая, похорошевшая с циничным взглядом полным материальной выгоды допрашивала Леню на предмет его свободного жития в Америке.

Леня нутром почуяв опасность, мысленно загородился от нее и на все вопросы отвечал так, что она, наконец, отшатнулась, с презрением в голосе, высказалась:

– Так ты клетки за львами убираешь? Служишь обыкновенным уборщиком? – и скривилась, не скрывая отвращения. – Зачем же тогда было в штаты уезжать, мог бы и здесь соответствующему твоему вкусу работенку отыскать!

И ушла, недоумевая. Так они и расстались, уже навсегда.

Отец Лени, слышавший весь разговор, хитро прищурился:

– Почему зоопарк?

– А первое, что в голову пришло, – отмахнулся Леня.

– Понимаю, – кивнул отец.

Более они к этой теме не возвращались, целиком посвятив себя задаче посерьезнее, новому местожительству.

Правда, тетрадку со стихами Леня все же сохранил и изредка перечитывая романтичные стишки усмехался своей почти детской наивности и вере в любовь. Спустя годы ему все же посчастливилось создать семью, но это уже другая история, а пока что закончим на этом…

Сашка

Снегу за зиму скопилось невиданное количество. В Деревне боролись со снегом днем и ночью. Вывозили на санках с огородов в овраги, ссыпали на дорогу. Но все напрасно. С наступлением весны стало ясно, что Деревню затопит. И проходя со станции по утоптанной тропинке, прохожий человек с ужасом обозревал занесенные снегом поля, зная, что ежели оступится, непременно уйдет под снег по пояс, а в иных местах и по шею, и потом будет барахтаться, и вылезет только, если обопрется о твердую тропинку, будто из какой трясины.

Скоро жители Деревни засобирались прочь. Они забирали живность: коз, кошек, собак, упаковывали ящики с квохчущими курами и петухами и вывозили на нанятых грузовиках, как самое ценное. Некоторые вывозили скарб, гремевшую в коробках посуду и мягкие диваны, но таких было немного. В Деревне больше жила беднота. А Сашка и вовсе осталась сиротой. Отец спился и умер. Вслед за ним пропала мать, долго искали и нашли весной, когда сошел снег, неподалеку от Деревни, заблудилась пьяная в трех соснах и замерзла насмерть. Старая бабушка, пожевав беззубым ртом и поплакав над пятилетней внучкой, взялась ее растить. Сашка закончила восемь классов и похоронила бабушку. С неполным образованием устроилась работать почтальонкой на деревенскую почту.

Может быть, тяжелые переходы, иногда по нескольку десятков километров, а ей приходилось таскать письма и газеты в соседние деревни, может быть отсутствие родителей и всяких ограничений заставили Сашку, поначалу, искать разгула и развлечений. Но скоро она разочаровалась.

Она не принадлежала к тем странным особам, легко впадающим в истерику и любящим накручивать себя до безумия, если, допустим, возлюбленный позабудет позвонить и поздравить с днем рождения. Она не страдала также излишней слезливостью и не заливалась слезами при просмотре кинофильма с печальным сюжетом. Она не предавалась отчаянию и не считала, что ее жизнь проклята. О нет, она скорее с недоумением оглядывалась на таких девиц довольно плотно проживающих в Деревне. Хотя чаще она наблюдала каких-то многоопытных и в пятнадцать лет все знающих. Они обязательно пили портвейн и курили дешевые сигареты, они презрительно плевали себе под ноги и оценивающе оглядывали любого подошедшего к ним мужчину. И, если мужчина был хорошо одет, с ним разговаривали, а если плохо, подчеркнуто отворачивались и громко, издевательски хохотали над подошедшим, вгоняя его в краску беспардонными выражениями и выводами.

Сашка скоро отстала от компаний, они ей стали не интересны и скучны.

Была она смуглой, почти черной от солнца. Ей по роду работы часто приходилось бывать под приставучими лучами светила. Лицо ее уже вытягивалось в нечто женское, но все еще сохраняло следы ребяческой наивности. Худое, гибкое тело она прятала в мужскую одежду, брюки и рубашку. Собственно, ей так удобнее было гонять на черном огромном велосипеде по пыльным дорогам, развозя почту и пенсии. Велосипед она купила с первой же зарплаты, железный конь весьма серьезно ей помогал, так как ногами было не измерить все тропинки и дороги, которые ей необходимо было измерять. И сколько бы ей ни говорили грудастые доярки, в изобилии населяющие Деревню, что она – девушка и, стало быть, должна носить юбки и платья, Сашка лишь резко мотала головой и закусывала губу с независимым видом. Из всего девического, она любила длинные волосы и всегда заплеталась в две косы, спускавшиеся по спине и ниже. Волосы у Сашки были русые, а косы толстые. Коротко остриженные, потерявшие в химических завивках половину своих волос, доярки отчаянно завидовали ей и часто советовали подстричься по-модному, втайне надеясь, что она согласится и, стало быть, потеряет такие шикарные косы, станет, как все. Но Сашка только строптиво поджимала губы, задирала нос и все таскала свои косы, вечные, как и мужская одежда на ней.

Она легко носилась по тропинкам на своем драндулете, легко скакала по дому напевая лирические песенки и с упоением занималась уборкой, так что пыль еще долго кружилась по комнате, тихонько оседая на прежние места. Готовить она не любила. Заменила все каши и супы кружкой молока утром и кружкой молока вечером. Молоко она покупала на ферме, а то бывало, доярки и бесплатно наливали ей бидончик. Иногда Сашка покупала в магазине круглый каравай и ела, по кусочкам отщипывая. Летом она засевала огород укропом, луком и морковью, растила чуток картошки, так на всякий случай, чтобы соседские старухи ее совсем с ума не свели вздохами о ее худобе и сиротском житье бытье. Зелень она любила и засаливала, бывало, много банок укропа на зиму.